– Овечий сыр с луком и чесноком. С зелеными оливками и ветчиной, хорошо прокопченной. Или новорожденного ягненка. Если из него выпустить кровь и зажарить до розового цвета.
Эмилия сглотнула слюну.
– У вас есть сыновья или дочери, Энцо?
– Мои овцы – это мои дети, – сказал Энцо и усмехнулся. Раффаэла опустила руки, выпрямилась и пошевелила пальцами.
– Я сейчас назову вам три слова, Энцо, – сказала она подчеркнуто медленно. – И хочу, чтобы вы их запомнили. Договорились?
Энцо кивнул.
– Pasta – сапе – letto, Энцо. Лапша – собака ~– постель. Вы меня поняли?
Энцо кивнул.
– Вы можете повторить эти слова?
– Pasta – сапе – letto. Я устал. Я хочу сейчас поспать. В Умбрии заходит солнце, пора.
– Еще минутку.
Раффаэла встала и о чем-то пошепталась с Эмилией. У Терезы сложилось впечатление, что из них двоих Раффаэла была более компетентной.
Энцо широко зевнул.
– Ты хочешь кофе, amore? – тихо спросила Тереза. Потом встала и погладила Энцо по голове. – Ты ошибаешься, сейчас не вечер, а утро. Половина десятого утра.
Он не ответил, только зевнул еще сильнее и продолжительнее.
– Мы должны задать вам пару вопросов, Энцо, – сказала Эмилия и встала. – Когда вы родились?
– В ураган в зимнюю ночь в горах Умбрии. Моя мать была слабой, но я пил молоко из вымени ослицы, пока ветер не переменился и мы не смогли вернуться домой.
– Когда это было?
– Очень давно. Когда овцы еще были жирными, а на полях было зерно.
Тереза застонала и покачала головой, но Эмилия и Раффаэла не обратили на нее внимания.
– Какая у вас профессия, Энцо?
– Я – мальчик из Умбрии. Я пасу овец и пью их молоко и кровь.
Тереза громко вздохнула.
– Сколько будет три умножить на четыре и умножить на два?
– Их были сотни. – Энцо тихо засмеялся. – У них у всех были имена, и они приходили, когда я звал их.
– Повторите те три слова, которые я сказала вам несколько минут назад, Энцо.
– Pesto – pane – petto. Соус – хлеб – грудь.
Тереза в ужасе отвернулась, открыла окно и принялась обмахиваться.
– Достаточно, – сказала Раффаэла.
Эмилия кивнула, открыла черную папку и принялась заполнять какие-то формуляры. Энцо смотрел то на одну, то на другую и удивлялся, что в комнате стало так тихо и ему перестали задавать вопросы. Поэтому он начал рассказывать. Он говорил тихо, и этот рассказ звучал, словно мелодекламация.
– Нет ничего прекраснее ночного костра. Костра, который горит над горами, словно маяк над морем. Овец режут, снимают с них шкуру, а мясо коптят на огне. Пастухи поют. Смотрят на жар костра и поют, пока мясо не станет мягким и хрустящим. Красно-коричневым, с запахом розмарина, шалфея и пролитой крови. Но ягнята кричат, когда жарят их матерей…
– Хватит, Энцо, – прошипела Тереза, – замолкни!
– Я – мальчик из Умбрии… – снова начал Энцо, но Эмилия перебила его, потому что формуляр уже был заполнен до конца.
– Вы должны расписаться здесь, Энцо, – сказала она, ласково улыбнулась, указала ему на нужное место и протянула карандаш. – Тогда мы на сегодня закончим, оставим вас в покое и не будем больше задавать вопросов.
Энцо кивнул, взял карандаш и написал "pastore", пастух, вместо своей фамилии.
Раффаэла и Эмилия встали почти одновременно.
– Идемте с нами, Энцо.
– А куда мы поедем?
– В Умбрию, – быстро сказала Тереза.
Приют в Ареццо, куда поместили Энцо, был забит больными в маниакально-депрессивном состоянии, дебилами, сумасшедшими, шизофрениками, психопатами и такими, как Энцо, которые уже не покидали мир своей мечты. Он жил в одной комнате с Луиджи – мужчиной, который целыми днями раскладывал карты и у которого начиналась истерика, если пиковый король и пиковая дама выпадали вместе, что случалось довольно часто. Тогда Энцо обнимал его, качал, как ребенка, и рассказывал про Умбрию, пока тот не успокаивался.
Хотя Луиджи был на два года старше Энцо, он часто называл его своим сыном, и Луиджи был счастлив. Когда Тереза приехала повидать Энцо, он сказал Луиджи:
– Сынок, разреши представить тебе мою мать Терезу.
И Луиджи, исполненный благоговения, низко ей поклонился. С тех пор Тереза больше не посещала мужа.
90
Таким решительным и окрыленным Донато Нери еще никогда не возвращался домой. Он поставил машину в Монтеварки на площади и какое-то время, погруженный в свои мысли, смотрел на детей, игравших на площадке. Она обычно представлялась ему унылой, но сегодня показалась солнечной и приветливой. В первый раз ему бросилось в глаза, как подросли деревья какая здесь высокая шведская стенка и как много скамеек.
Он медленно шел по направлению к Виа Рома. Ему хотелось насладиться столь редким состоянием абсолютной удовлетворенности и заодно присмотреть для Габриэллы небольшой подарок.
С бьющимся сердцем он купил ежедневную газету, хотя точно знал, что в ней еще ничего не могло быть написано: пресс-конференция закончилась всего лишь час назад. Но он все равно сделал это, потому что уже представлял, как его фотография будет красоваться на одной из первых страниц газеты, и хотел насладиться предвкушением этого.
На Виа Рома он здоровался с каждым, кто случайно смотрел в его сторону. "Скоро вы все будете знать меня! – думал он. – Скоро вы, увидев меня на улице, будете думать: вот комиссар, который расследовал эти ужасные преступления в лесу и нашел убийцу. И будете жалеть, что я покидаю этот город. И говорить: как печально, что лучшие люди оставляют нас и уезжают в Рим!"
Он выпил эспрессо на пьяцце, внимательно осмотрелся по сторонам, но никто не обращал на него внимания. Затем он купил пакет ricciarelli , любимого печенья Габриэллы, и дешевые ярко-красные четки в коробке с изображением Папы Римского, машущего рукой.
Кроме того, он выстоял очередь и купил ужасно дорогой альбом "Рим – вечный город" и написал на титульной странице: "…скоро снова будет нашей родиной, мое сокровище". Габриэлла просто с ума сойдет от радости!
Когда он появился, она сидела перед телевизором и ждала его с жареными сардинами и салатом ассорти.
– Пока еще ничего не было о пресс-конференции, – сказала она.
Нери только махнул рукой.
– Да это не столь важно, – небрежно ответил он и подал ей через стол подарок. – Для тебя, сага.
Габриэлла нетерпеливо разорвала бумагу и, увидев альбом и пошлые четки, бросилась ему на шею.
– О Нери, – нежно сказала она, – наконец-то, наконец-то, наконец-то свершилось! Наконец-то мы сможем уехать отсюда. Я по-настоящему горжусь тобой.
Пресс-конференция была далеко не так хороша, как он описывал Габриэлле. Он снова видел зал, пол которого был выложен светлым кафелем и в котором было несколько колонн, напоминавших карандаши. Он вспоминал высокие запыленные окна и неоновые лампы в пластиковых плафонах, горевшие в зале, хотя на улице было солнечно. Атмосфера здесь была серой и холодной, так что, казалось, кровь стынет в жилах.
Capo карабинеров в Ареццо, начальник полиции провинции, открыл пресс-конференцию, поприветствовал журналистов и попросил Нери сделать отчет о ходе расследования.
Нери начал говорить. Он слышал свой голос, казавшийся таким чужим, думал о том, что легкое эхо в зале словно обволакивает слова туманом, и ему было сложно уследить за тем, что он говорит. Так же трудно ему было отличать друг от друга тех, кто задавал вопросы. Он боялся журналистов и надеялся, что эта пытка скоро закончится.
– Я рад тому, что могу сегодня сказать вам, кто является убийцей двух женщин, которые были найдены с перерезанным горлом в доме в лесу. Речь идет о матери и дочери. Расследование было сложным. С большим трудом нам удалось обнаружить и сравнить следы, которых было явно недостаточно, поскольку во втором случае, при убийстве Эльзы, дочери Сары Симонетти, двадцати одного года, труп был значительно обуглен. Убийца после совершения преступления поджег дом. Тем не менее в обоих случаях мы с уверенностью можем исключить преступление на сексуальной почве или ограбление с убийством.
Нери бросило в пот. Он не мог вспомнить, чтобы ему когда-нибудь прежде приходилось формулировать такие длинные и сложные предложения, да еще перед множеством людей, которые только и ждут, чтобы наброситься на него и растерзать.
В зале царила гробовая тишина, и Нери продолжил:
– Поскольку в обоих случаях мы не нашли следов взлома и борьбы, то исходили из того, что жертвы знали убийцу. Возможно, их даже убили во сне. И мы особо тщательно принялись изучать окружение обеих женщин.
Один из журналистов сказал:
– Насколько мне известно, вы задержали мужа синьоры Симонетти.
– Временно. Да.
– Не было ли это сделано слишком поспешно?
– Думаю, нет. Нет. У синьоры Симонетти несколько месяцев назад появился любовник. Таким образом, у мужа был мотив, но не было алиби на время совершения убийства. Кроме того, у него из кухни исчез нож, который мог быть орудием преступления.
– Вы нашли орудие убийства?
– Нет.
– Почему вы выпустили Романо Симонетти из тюрьмы?
– Потому что Эльза Симонетти была убита, когда он находился в юридическом учреждении, ведающем вопросами отбытия наказания. Кроме того, у него не было мотива для убийства приемной дочери.
– Эльза не была родной дочерью Романо Симонетти?
– Нет. Ее отец немец, но он уже умер.
– Понимаю. Но вы уверены, что убийца один и тот же.
– Да.
– Почему?
– Потому что тогда один из них должен быть сексуальным маньяком, а второй – выступить в роли имитатора, чтобы свалить вину за второе преступление на какого-нибудь подозреваемого. Но сексуального насилия не было. И в случае с Эльзой тоже.
Пока журналисты поспешно записывали его слова, Нери залпом выпил стакан воды.
– Первый труп независимо друг от друга обнаружили грибник и охотник. Правда, грибник не решился заявить в полицию. Но у обоих на момент преступления было железное алиби и отсутствовал мотив для убийства.
– Имеется ли материал для анализа ДНК?
– Мало. Ясно только одно: Сара Симонетти незадолго до смерти имела половое сношение с мужем, и ни с кем больше.
– Кто же преступник, комиссарио?
– Энцо Мини. Второй муж матери Романо.
– Вы рассматриваете его как вероятного преступника или точно это знаете?
– Знаю и убежден в этом, потому что он сознался.
– От признания можно отказаться.
– Он не откажется от признания и не повторит его в суде, поскольку сошел с ума и находится в закрытом лечебном учреждении, из которого, вероятнее всего, уже никогда не выйдет.
– Он сделал признание вам одному?
– Только мне одному. Да.
– Свидетелей нет?
– Нет, свидетелей нет. Но канистра для бензина, найденная на месте преступления, несомненно, принадлежит Энцо Мини, а следы от колес возле дома являются следами его джипа. К тому же он признался, что зарезал их обеих и после этого зажарил, подразумевая под этим поджог дома.
То, что Энцо говорил об овцах, которым он перерезал горло и которых после этого засовывал в печь, Нери намеренно умолчал.
– Может быть, он имел в виду что-то другое?
– Нет. Это было однозначно.
– А какой мотив был у Энцо Мини?
– Он страдал бредовыми идеями. И довольно давно. Его первая жена погибла в этом доме тридцать пять лет назад при Ужасных обстоятельствах. Она по ошибке выпила средство Для уничтожения вредителей растений.
По залу прокатился шум, и Нери в подтверждение своих слов с серьезным видом покачал головой.
– С тех пор Энцо считал, что дом проклят. Почему он перерезал горло своей невестке и внучке, мы, похоже, никогда не узнаем. В любом случае после этого он поджег дом, чтобы навеки положить конец проклятию.
– Мне кажется, все это малодоказательно, – сказала блондинка в последнем ряду.
Нери вздрогнул и сделал вид, что не расслышал ее слов. Он придвинул микрофон ближе и с улыбкой оглядел присутствующих.
– Дамы и господа! Полиция профессионально и весьма успешно справилась с этим чрезвычайно сложным делом. Для наших коллег это было трудное время. Теперь все закончено, и мы можем вздохнуть спокойно. Больше убийств не будет. Если у вас нет вопросов, я хотел бы поблагодарить всех за внимание.
Нери ни слова не сказал Габриэлле ни об овцах, ни об Умбрии, ни о прочих вещах, которые слышал от Энцо. Он только заявил, что путем бесконечных, чрезвычайно умных и хитро выстроенных допросов загнал убийцу в угол. В конце концов Энцо запутался в показаниях и признался в преступлении.
– Я восхищаюсь тобой, tesoro! – сказала Габриэлла. – Ты проделал все фантастически. Теперь они просто обязаны повысить тебя? Я не вижу ничего, что помешало бы тебе вернуться в Рим на прежнюю должность. Или даже на лучшую, кто знает.
– Я тоже не знаю ничего, что говорило бы против этого, – прошептал он, искренне надеясь, что начальство думает так же, как и его жена.
В ту ночь Нери и Габриэлла снова спали вместе. Впервые за долгие и мучительные восемь месяцев.
91
– Я его не заберу, не надо торопиться!
Эди чавкал, вытирал лицо рукавом и с наслаждением запихивал в себя густую кашу. Он ел свой "здоровый суп" с такой скоростью, что Романо от одного этого зрелища становилось дурно.
– Что, если мы сегодня съездим к морю? Хочешь?
Эди отрицательно замотал головой. При этом его пухлые обвисшие щеки болтались, как у сенбернара, а вывалившиеся изо рта кусочки каши разлетались по кухне.
– Тогда я поеду без тебя. Хочу немного подышать свежим воздухом.
– Эди один – это прекрасно.
– Здесь останется бабушка. Она приготовит тебе обед, а вечером я вернусь.
– Эди один – будет прекрасно, – довольно пропел Эди.
Романо с легким сердцем приготовил два panini, которые решил взять с собой на случай, если проголодается. В это время года почти все продуктовые киоски и рестораны на пляже были уже закрыты, но зато и отдыхающие не бродили там толпами.
Через четверть часа Романо уехал. Он никуда не торопился и никого не обгонял, поэтому ему понадобилось почти два часа, чтобы добраться до моря.
В Кастильйоне делла Пискайя он оставил машину на стоянке и пошел пешком через городок к морю. У причала качались на волнах в основном рыбачьи барки. Небольшие лодки были уже подготовлены к зиме; с них сняли подвесные моторы и накрыли их брезентом. Канаты и металлические скобы немногочисленных парусников гремели на ветру, создавая типичный для порта шум.
Романо немного побродил по набережной, спустился по улице к пляжу, повернул направо и медленно пошел по берегу. Через десять минут он разулся и, хотя песок уже был холодным, а вода казалась ледяной, почувствовал себя лучше.
Ему навстречу, держась за руки, шла молодая пара. Они были настолько увлечены друг другом, что не обращали ни на кого внимания. Немного погодя мимо Романо широкими энергичными шагами и почти в два раза быстрее него промаршировала пожилая дама.
Романо хотелось, чтобы с ним кто-нибудь заговорил. Пусть даже для того, чтобы спросить, как пройти куда-нибудь или который час. И ему стало страшно при мысли, что вместе они уже никогда не прогуляются по пляжу.
Он остановился и принялся рисовать большим пальцем ноги дом на песке. Дом Сары. Естественно. Другого ему бы и в голову не пришло. Он уберет обгоревшие руины и там, где стоял когда-то дом, поставит скамью. Железную скамью с двумя именами: Сара и Эльза. Вырубленными в металле навечно. Чуть дальше от воды, на песке помягче, который реже заливало водой, сидела женщина. Ему хотелось заговорить с ней, расспросить о книге, которую она читала, но он постеснялся. Пройдя метров пятьсот, он присел на песок, посмотрел на море и ощутил бесконечную пустоту.
"Что я здесь делаю? – спросил он себя. Ответа не было. Он поднялся, стряхнул песок с брюк и чуть не бегом бросился обратно. Он бежал вдоль пляжа, вверх по деревенской улице и наконец, полностью выбившись из сил, завел машину.
92
Воздух здесь был совсем другим, свежее, холоднее и мягче, чем в Крете. Впервые он заметил, как много в Вальдарно лесов. Но слабое чувство родины сразу же исчезло, когда его обогнал пустой грузовик для перевозки скота.
Возле кафе "Del Grillo" грузовик остановился. Прямо посреди дороги. Водитель сначала поговорил по телефону и только потом поставил машину на стоянку. Романо тоже остановился и пошел за водителем в бар. Бесчисленное количество раз он собирался выпить здесь кофе, но этого как-то не случалось.
Бар был залит голубоватым светом. Водитель грузовика выпил кофе и съел два круассана. У Романо аппетита не было. Он стоял, облокотившись на стеклянный холодильник с самыми разными сортами мороженого, и уже второй раз за этот день думал, что он здесь, собственно, делает.
Когда хозяин кафе обратился к нему, он растерянно заказал только кофе, хотя его желудок был пустым и он даже боялся первого обжигающего глотка. Правда, у него в машине было два панини. Но они лежали сзади и настолько засохли, что их края уже начали заворачиваться.
Хозяин придвинул к нему кофе через прилавок. Романо выпил его одним глотком, положил рядом с чашкой деньги и, прежде чем выйти из бара, сказал водителю скотовоза: "Счастливого пути".
Он шел к машине, и ему вдруг стало ясно, что вот таким и будет остаток его жизни. Работа в траттории, раз в неделю покупки в Монтеварки и унылый кофе в баре.
У него не было ни малейшего желания жить этой жизнью.
За огромным, но все еще пустующим рестораном он не свернул на короткую дорогу к Монтефиере, а поехал по главной дальше, по направлению к Амбре. "Il Panificio" была открыта только до обеда, и он купил буханку белого хлеба в продуктовом магазине. Только позже ему пришла в голову мысль что она, собственно, и не нужна. У него аппетита не было а Сара и Эльза мертвы. Тереза и Энцо покупали хлеб прямо с машины пекаря, который дважды в неделю утром приезжал в Монтефиеру.
В Дуддове, прямо за каштаном, ему не уступил дорогу какой-то крестьянин, выскочивший на зеленом "фиате" из боковой улицы. Романо резко затормозил и рванул руль в сторону, а потом, качая головой, поехал дальше. Этот человек все равно никогда не поймет, что такого он сделал неправильно. Потом он увидел, что доктор дома. Его странным образом утешило то, что ее машина стояла перед дверью.
Дорога через лес была грязной, трудной и заняла более получаса. На перекрестке в направлении Солаты он увидел мертвого барсука. Его шерсть отсвечивала в лучах вечернего солнца. Наверно, он умер недавно. И теперь беспомощно валялся здесь в ожидании, пока кто-то его сожрет или выбросит в канаву на съедение червям.
Романо остановился было, чтобы похоронить барсука, но вспомнил, что у него в машине нет ни лопаты, ни каких-нибудь других инструментов, и поехал дальше.
В Монтефиере он поставил машину на стоянку перед тратторией. Сегодня был выходной, и никто из гостей не будет оспаривать свое постоянное место.