- Он сам так сказал, - настаивал Саймон, и в голосе его звучала искренняя убежденность. - Я слышал это собственными ушами. Не забывайте, что я стоял прямо под дверью учительской! "Вы что, хотите, чтобы они взорвали сто фунтов муки в моем классе?" Вот что он сказал. Слово в слово.
Уэйн снова засомневался, разрываясь между страстным желанием поверить ему и здравым смыслом.
- Не знаю, - сказал он, теребя ботинком пучок травы на дорожке вдоль канала. - Не очень-то мне в это верится. Но возможно, Сайм прав. В конце концов… - Тут на него нахлынули эмоции, заглушив голос разума, и он заговорил увереннее: - В конце концов, зачем заставлять нас три недели не спускать глаз с этих дряблых, бесполезных, жалких мешков, да еще нанимать шпионов следить за нами? Смысл эксперимента очевиден: довести нас до такого бешенства, что мы взорвем эти мешки к чертовой матери!
Он посмотрел на остальных, призывая их к ответу.
- Нам же объяснили смысл эксперимента, - напомнил ему Джордж Сполдер. - Получше узнать себя, почувствовать себя в роли родителей. Вот зачем все это делается.
- В таком случае я только рад, что избавился от него, - радостно заявил Робин. - Потому что лично я ничего нового не узнал. Вообще ничего. Я протаскался с этим идиотским мешком одиннадцать дней и понял только одно: что у меня никогда не будет ребенка, если только кто-нибудь не согласится приглядывать за ним как минимум полдня, а если нет, то рядом у нас есть бесплатный детский сад!
Все молчали.
- Мне кажется, - сказал Уэйн, - если бы люди хоть немного представляли себе, какой геморрой они доставили своим близким в детстве, они бы ни за что не согласились иметь детей.
- А если, - добавил Робин, - ребенок родился случайно, то любой нормальный человек поскорее сбежит куда подальше.
В поисках поддержки он посмотрел на Саймона. Но Саймон отвернулся.
И тут до Робина дошло.
Виновато взглянув на остальных, он положил руку Саймону на плечо.
Саймон резко развернулся и зашагал прочь.
- Что это с ним? - озадаченно спросил Джордж Сполдер.
- Заткнись, кретин, - прошептал Робин. И с важным видом добавил: - Ты что, не знал, что его отец свалил, когда Сайму было всего шесть недель?
- Нет, - сказал Джордж. - Я не знал. Недолго он продержался, да? - добавил он, глядя вслед Саймону.
А Робин многозначительно заметил:
- Ровно одну тысячу восемь часов.
Все с большим уважением посмотрели на Робина. Потом, один за другим, они проводили Саймона сочувственным взглядом, в то время как он удалялся все дальше и дальше. Было очевидно, что он больше не нуждался в их компании.
Гуин сел на велосипед.
- Я поехал.
Джордж подтолкнул Уэйна.
- Пошли, - сказал он ему. И, потянув за собой Робина, добавил: - Пошли, Робин. Чего тут стоять. Он не обернется и не придет сюда, пока мы здесь.
Джордж был прав. Когда они исчезли за деревьями на повороте, Саймон, убедившись, что путь свободен, пошел обратно. Ему было очень плохо. Он чувствовал себя чужим среди них. Ему хотелось побыть одному.
Шесть недель! Целых шесть недель! Да, думал он, ожесточенно шпыняя камни на дорожке, шесть недель - это большой срок! Что же с ним было не так? Каким надо быть убожеством, чтобы отец, прожив с ним целых шесть недель, не пожелал остаться и воспитывать его? Даже Саймон, который провел со своей мучной куклой всего одиннадцать дней, не представлял себе, как можно зафутболить ее в канал или как его отец мог в один прекрасный день просто уйти, беззаботно насвистывая. А ведь Саймон, в отличие от куклы, был живым.
Так что же с ним в детстве было не так? Саймон видел других детей. Не далее чем сегодня утром, повороте в школу, он чуть было не врезался в одного ребенка. Малыш сидел в специальном рюкзаке на спине у матери, которая стояла на тротуаре и ждала зеленого сигнала светофора. Одиннадцать дней назад Саймон мог пройти мимо целой толпы детей и даже не заметить их. Теперь он обращал внимание на каждого.
На малыше была шапочка, украшенная шерстяными помпонами и завязанная лентой под подбородком. Саймону показалось, что и ребенок, и шапочка на вид очень чистые. Щеки у малыша были розовые и блестящие. Шерстяная шапочка белая как снег. Саймон не понимал, как родителям удается поддерживать такую чистоту. Ведь его мучной младенец, несмотря на все старания, с каждым днем становился все грязнее.
Словно почувствовав неотрывный взгляд Саймона, малыш обернулся и посмотрел на него. Ленточка с подбородка переехала вверх, закрыв ему рот, и Саймон протянул руку, чтобы поправить ее.
Малыш увидел его палец. Спокойное пухленькое личико мгновенно расплылось в улыбке. Саймону показалось, будто на голове у ребенка зажглась яркая лампочка. Эффект был поразительный - крошечное лицо засияло.
Саймон улыбнулся. Казалось бы, такой пустяк! Однако лицо малыша так светилось, словно Саймон не просто протянул ему грязный палец, а совершил чудо или проделал невероятный трюк: скажем, тройное сальто с бенгальскими огнями в ушах.
Саймон поправил ленточку. Малыш не отпрянул назад. Его настолько заворожил этот приближающийся палец, что он даже не понял, что ему хотят поправить шапочку.
Опьяненный успехом, Саймон помахал пальцем в воздухе.
Ребенок весело запрыгал в своем рюкзачке.
Его мама обернулась.
- Простите, - сказал Саймон, и тут зажегся зеленый свет.
Пока они переходили дорогу, Саймон шел за малышом и держал свой палец у него перед глазами. Ребенок весело подпрыгивал и хохотал. Но когда на другой стороне улицы им пришлось расстаться, у Саймона кольнуло в сердце. Он не помнил, чтобы ему когда-либо удавалось так просто кого-нибудь развеселить. Сколько этому малышу? Он понятия не имел. Что он вообще знал о детях? Положим, он еще отличил бы крошечного, багрового младенца - из тех, что показывают в документальных фильмах, от пухлого и розового - из тех, что сидят в колясках и ждут родителей у дверей магазинов. Но на этом его познания заканчивались. Возможно, думал Саймон, отец тоже не разбирался в младенцах. Возможно, глядя на Саймона, который беспомощно кряхтел и барахтался в своей кроватке, он не понимал, что всего через несколько недель (или месяцев) он станет чем-то вроде того малыша у светофора, который готов обожать тебя просто за то, что ты помашешь ему пальцем.
В том-то и весь секрет, подумал Саймон. Младенцы ни на кого не похожи. Они особенные. Он вдруг понял, почему все вечно толпятся возле них, чтобы посюсюкать и пощекотать им животики. Даже если ты - последний неудачник и влачишь жалкое, убогое существование, ты запросто можешь стать для ребенка кумиром, пределом всех мечтаний, и он не побоится вывалиться из своего рюкзака ради того, чтобы в последний раз взглянуть тебе вслед. Это - маленькое чудо, которым все восхищаются, над которым все охают и ахают. Раньше Саймон был убежден, что это просто такой ритуал, что так положено, чтобы приободрить и порадовать новоиспеченных родителей. Ему никогда даже в голову не приходило, что люди восторгаются искрение. Но теперь он понимал, что они не лицемерят. Они говорят то, что думают. Маленькие дети - это действительно чудо. Это факт. В магазине такого не купишь.
И самое прекрасное то, что они вроде как не совсем люди, по крайней мере, до поры до времени.
И обращаться с ними можно иначе. Их проще любить. Вообще-то они немного похожи на домашних питомцев - ты день за днем кормишь, купаешь их, убираешь за ними, и даже если тебя все достало, не ждешь от них невозможного. Ни один здравомыслящий человек не станет обижаться, что младенец не делает для него столько же, сколько он делает для младенца.
Взрослые люди - куда более сложная тема. Во взаимоотношениях взрослых кто-то один всегда чувствует себя обиженным или недооцененным. Три дня назад примерно по той же причине Люсинда окончательно рассталась с Фраззи Вудзом. "Это конец! - кричала она ему. - Мне надоело жить на односторонней улице! Я ходила на все твои матчи, чтобы поддержать тебя. Я даже таскалась с тобой на тренировки. И что я слышу, когда прошу пойти со мной на финал по бадминтону? Тебе, видите ли, некогда!" Теперь, всякий раз, когда Фраззи звонит ей после школы и просит выйти поговорить, она отвечает ему: "Мне некогда".
Любить ребенка по сравнению с этим - проще простого. Испытав неожиданный прилив чувств, Саймон остановился, вытащил свою куклу из портфеля, расположился на берегу канала и усадил ее к себе на колени.
- Знаешь, что мне в тебе нравится, - сказал он, глядя в ее большие круглые глаза, - С тобой очень легко. Ты не говоришь мне, как мама, чтобы я ставил грязную тарелку в раковину, убирал ботинки с прохода и не хлопал дверью. Ты не похожа на мою бабушку, которая вечно повторяет, как я вырос, и спрашивает, что я буду делать, когда закончу школу. В отличие от моих учителей тебе я нравлюсь таким, как есть. В отличие от Сью ты не дразнишь меня. В отличие от моего отца ты не можешь сбежать и бросить меня.
Взяв ее под мышку, он глядел на воду.
- Знаешь, я бы не возражал, если бы ты была живая, - сказал он. - Даже если бы мне пришлось по-настоящему ухаживать за тобой. Даже если бы ты кричала, пачкала пеленки и скандалила в магазинах. Я был бы только рад.
Он посмотрел на нее, уютно устроившуюся у него под мышкой, и слегка нажал на то место, где мог бы находиться ее нос, не будь она простым мешком муки.
- Одного я не понимаю, - доверительно сказал он. - Как люди могут плохо обращаться с детьми?
Ее огромные глаза с интересом смотрели на него. Он попытался объясниться.
- Моя мама говорит, что знает, отчего это происходит, - Саймон невольно нахмурился. - Она говорит, что ей даже вспомнить страшно, как она бесилась, когда у меня резались зубы.
Саймон недоуменно покачал головой.
- А бабушка рассказывала, что однажды ее сестра так разозлилась на своего ребенка, что со всех сил швырнула его в кроватку, так что даже ножка сломалась.
Он наклонился поближе и успокоил ее:
- Не у ребенка, конечно. У кроватки.
Довольный, что прояснил этот момент, он продолжил:
- А Сью утверждает, что ей необходимо как минимум восемь часов непрерывного сна каждую ночь, а иначе она становится раздражительной. Хорошо, что у нее никогда не было семьи, иначе бы она за неделю их всех передушила.
Он снова посадил младенца к себе на колени.
- Моя мама однажды пошла с ней в поход, всего на три дня, и, вернувшись, сказала, что такой поворот событий ее бы ничуть не удивил.
Саймон нежно похлопал куклу по животу.
- А посмотри на Робина, - продолжал он. - Ведь он вообще-то спокойный парень. Он никогда не возмущается, когда Старый Мерин ругает его за то, что он держит на парте свою коллекцию катышков от ластика, не обижается на Уэйна, когда тот шутит, что у него обе ноги - левые. Он никогда не бесится из-за такой ерунды.
Саймон смотрел поверх головы куклы на темную воду. И ведь не случилось же ничего необычного, думал он, что могло вывести Робина из себя. Ничего, что могло бы так взбесить его. Ведь Гуин всего лишь попросил чью-нибудь тетрадку.
- Зачем?
- Списать домашнюю работу.
- Это не ко мне, - заявил Уэйн. - Я все сделал неправильно.
- И я тоже, - заверил его Джордж. - Картрайт сказал, что даже безмозглый тролль написал бы лучше.
Гуина, ясное дело, совершенно не интересовало качество выполненной работы.
- Картрайт просто велел сделать ее, - пояснил он. - Он не говорил, что надо сделать ее правильно.
- Возьми мою, если хочешь, - предложил Робин. - Мистер Картрайт никогда особо не ругал меня - видимо, мои работы ему нравятся.
- Отлично, - ответил Гуин. - Беру твою.
И он встал рядом с Робином, пока тот копался в своей сумке, отодвинув в сторону учебник по математике и новый иллюстрированный французский словарь, который мистер Дюпаск всучил ему в то утро. Пытаясь найти тетрадку с домашней работой, он так увлекся, что мучной младенец выпал из сумки прямо в грязь.
- О, черт!
Подняв его, Робин стряхнул песок и грязь и передал младенца Гуину на хранение.
Как и полагается, Гуин тут же уронил его.
Младенец снова упал в грязь. На этот раз Робин подобрал его, покрепче усадил на куст рядом с дорожкой и снова занялся поисками. Он так яростно рылся в своей сумке, что не услышал, как у него за спиной раздался легкий треск мешковины. И только когда мешковина прорвалась настолько, что младенец шлепнулся из куста обратно в грязь, подняв вокруг себя легкое мучное облако, Робин понял, что произошло.
И тут он вышел из себя.
- Черт! - заорал он. - Черт! Черт! Черт!
Гуин нервно отступил назад. Это из-за него он так злится? Нет. Он бесится из-за мучного младенца. Подняв его с земли, Робин стал трясти его так, что посыпалась мука.
- Черт! Черт! - вопил он, дубася его что было сил.
Вокруг летали облака мучной пыли.
Робин как с цепи сорвался.
- Береги своего мучного младенца! - кричал он, передразнивая взрослых, которые пилили его все эти дни. - Не забудь! Неси его туда! Неси его сюда! Как следует привяжи его к багажнику! Не потеряй! Не урони в грязь!
С каждым выкриком он отвешивал мучному младенцу новый удар.
- Не промочи! Не испачкай! Смотри, чтобы он не упал! Веди себя так, будто он настоящий!
Теперь он уже тряс его так сильно, что разрыв увеличился и мука посыпалась на землю.
- Будто ты настоящий? Отлично, я буду вести себя так, будто ты настоящий! Если бы ты был настоящий, если бы ты был мой, я бы выкинул тебя в канал!
И, у всех на глазах, он занес йогу, подбросил мешок и ударил.
Плюх!
Сидя на скамейке, Саймон вспомнил, как быстро скрылся под водой рваный мешок и развеялась с дорожки просыпавшаяся мука. Не прошло и минуты, а от младенца не осталось и следа, кроме нескольких печальных пузырей, всплывших на поверхность.
Саймон крепко прижал свою куклу к груди.
- Я многого не знаю, - сказал он ей. - Но я точно знаю одно: я никогда с тобой так не поступлю. Никогда.
И в ту минуту он верил в свои слова.
7
Вдень шестнадцатый четвертый "В" был совершенно невменяем. Филип Брустер упал со стула, доказывая, что китайцы - самые высокие люди на свете. Луис Перейра то и дело выдвигал свою парту в проход - как оказалось потом, Генри убедил его, что паук у него над головой смертельно опасен и пускает ядовитые слюни. Билл Симмонс пририсовывал довольно неприятные завитушки к татуировке в виде трупной мухи, которую он изобразил у себя на предплечье. И даже Робин Фостер, с которым обычно не возникало особых проблем, пулялся своими катышками в петунию на подоконнике.
- Так! - сказал мистер Картрайт. - Я знаю, что мы сделаем. Давайте-ка почитаем ваши дневники.
Он подождал, пока стоны не достигли апогея.
- Или… - угрожающе начал он. - Просто попробуем переписать вчерашнюю контрольную, которую вы так отвратительно написали.
Все тут же расселись на свои места, готовые слушать. Гуин Филлипс нежно положил голову на мучного младенца, как на подушку. Его веки сомкнулись, большой палец заполз в рот. Никто не смеялся. Для них это был знак, что сегодня им позволили взять тайм-аут. Они снова были в детском саду.
Все поспешили устроиться поудобнее. Некоторые в подражание Саймону даже посадили своих младенцев на парту, словно младенцы тоже собирались слушать.
Мистер Картрайт приступил к делу.
- Начну с Генри, - сообщил он. - Генри, день девятый.
Кулак Генри победно взметнулся вверх.
Мистер Картрайт начал читать.
- "Я ненавижу своего мучного младенца. Я ненавижу его больше всего на свете. Он весит тонну, не меньше. Я спросил папу, сколько я весил, когда родился, и он сказал, что восемь фунтов, если он не путает с Джимом и Лорой. Восемь фунтов! На целых два фунта больше, чем этот мешок! Я спросил папу, сколько это килограмм, а он разорался, что не собирается делать за меня, домашнее задание - мол, хватит и того, что он готовит мне ужин и чинит велосипед".
Мистер Картрайт остановился.
По классу, среди тех, кто не уснул и дослушал до конца, прокатился глухой рокот одобрения.
- Теперь послушаем, что написал Туллис, - сказал мистер Картрайт. - Раз уж он не пришел сегодня. День восьмой. Замечу, что записи за день второй, седьмой, девятый и тринадцатый странным образом отсутствуют.
Он подождал, пока стихнет смех, и с нескрываемым отвращением стал читать:
- "У моего мучного младенца впереди козявка. Я не снимаю ее. Да и с какой стати, ведь она не моя".
Он остановился.
- Это все.
Его комментарий был встречен криками одобрения.
Воодушевившись, мистер Картрайт взял сочинение Рика Туллиса за день четырнадцатый.
- "Если я редко появляюсь в школе, то это все из-за младенца. Не хочу сказать, что без него я. появлялся бы чаще. Но с младенцем, я уж точно завтра не приду".
Мистер Картрайт поднял голову и осмотрел класс.
- Он решил пронумеровать предложения, сообщил он. - Чтобы не дай бог не написать больше трех.
Он немного полистал дневники.
- Вот тут есть кое-что любопытное. Два совершенно одинаковых.
Мистер Картрайт прочел первый вслух. Это был дневник Уэйна Дрисколла.
- "Моя мама говорит, что когда я родился, мы были такие бедные, что от голода чуть концы с концами не свели. Это потому, что мой дедушка сказал, что я похож на гоблина. Мама перестала с ним разговаривать, и он не давал ей денег взаймы. Мама считает, что он разозлился из-за того, что я черный, а он нет. Но он-то мне не отец, а просто дедушка, ему-то что? Хуже было бы, если бы я родился весь белый. Вот бы мой папаша порадовался! Мама говорит, что они оба уже достали ее, и лучше бы уж все вокруг были зеленые".
Взяв другой, еще более засаленный листок, мистер Картрайт прочел ту же историю, слово в слово, с начала и до конца.
Все, один за другим, посмотрели на Гуина Филлипса.
- В чем дело? - спросил Гуин. - Чего вы уставились?
- Нельзя же списывать все подряд, - дружелюбно объяснил Робин Фостер. - Надо понимать, что пишешь. Ты же не черный.
Гуин забормотал что-то неразборчивое - слышно было лишь его ближайшим соседям. Правда, несколько раз прозвучало нечто похожее на словосочетание "расовая дискриминация".
Мистер Картрайт решил не обращать на него внимания.
- Ну что, продолжим? - весело предложил он. - Давайте почитаем, что написал Саид Махмуд в день четырнадцатый.
Саид гордо оглядел класс в ожидании всеобщего восхищения. Несколько человек злобно нахмурились, другие просто сделали вид, что не замечают его.
- "На сегодняшний день я вполне бы мог заработать больше ста фунтов, но: шесть человек упорно отказываются отдавать своих младенцев в мой детский сад; Туллиса вечно нет в школе; плюс начал я не сразу, а только на четвертый день; плюс некоторые никак не возвращают мне долги, хотя я натравил на них Генри и Билла. Поэтому пока что я набрал только половину этой суммы. Однако…"
Мистер Картрайт остановился на затакте и подождал, пока все угадают продолжение.
- Бизнес есть бизнес! - в унисон закричал весь класс.
Мистер Картрайт сделал паузу, вновь проглядывая работу Саида.
- Здесь только два предложения, - предупредил он.