Но Гена оставался совершенно безучастен. Он разделся и лег в постель. Я скинула с себя платье и подошла к нему, но он не пригласил меня к себе. Больше я уже не могла молчать и недоумевать. Сколько можно, в конце концов?
- Гена, - сказала я. - Нам, кажется, пора объясниться.
И я сказала ему несколько слов о том, что он напрасно меня боится. Что если у него что-то не в порядке с потенцией, то я ему помогу. Только мне для этого нужно как минимум лечь с ним в постель, а не делать все, стоя коленями на полу и работая только губами…
Рядом спала маленькая Юля и я говорила тихо, потому что боялась ее разбудить.
Гена понял меня и вдруг сказал:
- Ты права. Нам пора поговорить, так что пойдем на кухню.
Мы вышли на кухню - маленькую и заставленную тарелками после нашего свадебного ужина. И вот на этой маленькой кухне, среди тарелок и пустых бутылок я услышала новость - мой муж педераст.
Да-да, он был гомосексуалистом. Да, собственно, отчего я говорю был - он и есть гомосексуалист.
Людмила посмотрела на мое лицо и захохотала радостно и оживленно. Она радовалась тому, что ее сюрприз удался.
Мое лицо и впрямь вытянулось.
- Ты этого не ожидал, да? - спросила Людмила.
Я был вынужден признаться, что да, не ожидал.
Чего-чего, а такого поворота ее рассказа я не ожидал. Можно было предполагать все что угодно в качество объяснения странного поведения этого Гены, но только не это. Вернее, это - в последнюю очередь.
- Он так мне прямо и сказал, - произнесла Людмила с оттенком горечи. - Он сказал - я педераст.
Видно было, что и сейчас, по истечении многих лет, ей нелегко рассказывать об этом. Не исключаю даже, что я был первым, кому она столь подробно рассказала обо всем.
- Он не "двустволка", - пояснила Людмила, имея в виду мужчин, которые могут иметь секс как с мужчинами, так и с женщинами. - "Двустволок" довольно много, а Гена - полный гомосексуалист. То есть у него что-то с гормонами. Он так считает. Потому что ему просто невыносимо прикасаться к женщине, - сказала Людмила. - Он сказал мне, что просто делает над собой усилие, когда трогает меня. Он объяснил, что у женщин, у женского тела есть какой-то невыносимый для него запах.
Про запах я понимал. Конечно, у женщин есть свои специфические запахи. Но для полных, то есть гормональных гомосексуалистов они нестерпимы. Можно вспомнить одного великого композитора, который стал несчастен именно оттого, что не мог заставить себя прикоснуться к женщине. Ему даже не удалось иметь потомство.
- Одним словом, Гена сообщил мне, что он был просто вынужден вступить в брак, потому что в противном случае его никто бы не повысил в должности, - сказала Людмила, - и он потому и женился именно на мне, что был абсолютно уверен - я буду молчать. Мне некуда деваться. Что же я, дура совсем, что ли? Все-таки теперь у меня есть муж, дом, мне есть на что содержать дочку… Это ведь немаловажно.
"А в том, что к Юле я всегда буду относиться как настоящий отец, ты можешь не сомневаться", - сказал он мне тогда. И, надо сказать, он не солгал. Действительно, он очень полюбил мою дочку и стал ей настоящим отцом. Искренним и любящим.
И ту ночь я была в полном отчаянии. Все складывалось так сказочно, так великолепно… Это была просто сказка про Золушку. Жила-была девочка-замарашка и все у нее было плохо. Вдруг появилась Фея в лице ответственного партийного работника и осчастливила ее.
А потом вдруг все оказалось так ужасно. Ведь ты понимаешь, я нормальная женщина. И мне хотелось ею оставаться. Конечно, я даже очень радовалась, что больше мне не придется заниматься проституцией и отдаваться за деньги разным негодяям. Но ведь и совсем отказываться от половой жизни я тоже не собиралась.
А Гена объяснил мне, что он просто физически не может иметь со мной ничего. Вот как все обернулось.
Напоследок он сказал мне:
- Ты привыкнешь. Все будет хорошо. Пока что иди спать на диванчик. Через месяц-другой мы получим новую квартиру и у тебя будет хорошая кровать. А Юле сделаем детскую.
Он уже совсем собрался уходить из кухни, а потом вдруг все-таки сжалился надо мной, увидел мою подавленность и растерянность и сказал:
- Ладно, уж по случаю первой брачной ночи можешь опять получить свое… Становись на колени…
И я сделала это. Только он все время ежился и переступал с ноги на ногу. А когда все закончилось, засмеялся и сказал:
- Вымочила меня всего. - Это оттого, что я делала это и все время плакала, не переставая, и слезами замочила ему низ живота…
Я оплакивала свою женскую судьбу.
Я прекрасно понимал положение этого Гены. Взрослый здоровый мужик, полный сил, умный и образованный. Он хочет сделать карьеру. Сделать ее по-настоящему. Если у тебя в анкетах нет опыта партийной работы, невозможно. А тут все идет так хорошо, и место отличное предлагают.
Как поется в советской песне: "Перед нами все дороги, все пути…" Но вот беда - он гомосексуалист. Что делать?
Пойти к врачу и лечиться? Но во-первых, от чего? От природы? Если это не от распущенности, а от гормонов - то это же просто ошибка природы и больше ничего.
А кроме того - куда ты пойдешь? К врачу в поликлинику?
Но Гена явно все понимал и не имел никаких иллюзий относительно сохранения врачебной тайны советскими психиатрами. Все знали, что это за психиатры. Тогда даже выражение такое шутливое было - психиатр в штатском"…
Нет, конечно, если бы он был каким-нибудь фрезеровщиком на заводе, никто бы им не заинтересовался. Лечись на здоровье, никто слова не скажет.
Фрезеровщик, который ни на что не претендует, или слесарь, или почтальон - они никого не интересовали, Могли пить, гулять, сходить с ума. Это пожалуйста. Еще Джордж Оруэлл писал, что пролам разрешено очень многое. Никто их не донимает моралью.
А вот если ты чего-то хочешь, если ты хочешь чуть-чуть приподняться - то все. Никаких поблажек, шаг вправо, шаг влево - считается побег…
О том, что партийный работник пришел к врачу И признался в том, что он - педераст, станет известно самому высокому начальству на следующий же день.
Тут иллюзий ни у кого не было.
- И вы так и жили? - спросил Людмилу. - Как вы вынесли все это? Оба?
- Он оказался очень хорошим человеком, - отбила Людмила. - Я даже не ожидала от Гены таких душевных качеств. Больше всего я благодарна ему за Юлю. Он по-настоящему любил ее. Никогда не ожидала такого… А я просто привыкла. Сначала я все надеялась на то, что у него это пройдет. Надеялась, что мне удастся его соблазнить, понравиться ему. Потом постепенно поняла, что это невозможно. Гормоны не победишь…
Это мне было понятно. Изменить сексуальную ориентацию, если она врожденная, конечно, практически невозможно. Хотя профессор Свядощ и имеет свою точку зрения на этот вопрос…
- Я одевалась красиво, надевала красивое белье, и ложилась к нему в постель и пыталась ласкать его. Но в лучшем случае Гена менялся в лице и бледнел от отвращения, а в худшем просто прогонял меня.
Людмила рассказывала мне это уже долго. Она несколько раз вопросительно посматривала на меня, не надоела ли мне ее история. Но к тому времени мы с Людмилой стали уже довольно близкими людьми и меня интересовала история ее жизни. Я вообще очень привязчивый человек. Со стороны этого, наверное, не скажешь. Но это действительно так. Пусть я хорош собой, как говорят. Пусть я уверен в себе. Но я быстро "приклеиваюсь" к людям и не люблю менять свои привязанности. Вероятно, когда я женюсь, я стану идеальным супругом.
- Хуже всего мне стало примерно через пол года, когда я увидела это своими собственным глазами, сказала Людмила. - Ведь одно дело знать, а другое видеть… Я как-то не представляла себе, что означает "увлечение" моего мужа. Я как бы просто приняла к сведению, когда он сказал мне, что он - гомосексуалист. Может быть, я потому и предпринимала свои жалкие попытки обольщения, что не до конца отдавали себе отчет в том, что происходит рядом со мной.
Однажды я пришла домой в неурочный час. У нас с Геной только что начался летний отпуск и я пошла по магазинам за покупками. Сказала ему, что вернусь только в вечеру, потому что собиралась еще зайти к подруге, к старой подруге, в свое бывшее общежитие.
Но ее не оказалось дома, я вернулась быстро.
Стоило мне открыть дверь нашей квартиры, как я сразу поняла, что пришла не вовремя. У порога стояли мужские ботинки, и в углу прихожей - зонтик. А из комнаты я услышала странные звуки.
Там была паника. Гена не хотел, чтобы я оказывалась свидетельницей его забав. Не потому, что он чего-то от меня опасался, а просто из деликатности.
Но тут все вышло очень нехорошо. Как будто какая-то нечистая сила подтолкнула меня к дверям комнаты. Надо было бы мне не ходить туда, раз уж я успела догадаться. А я все-таки пошла и заглянула в комнату.
И тогда я увидела "это самое"… Два голых мужчины лежали в постели. По комнате лежала разбросанная мужская одежда, и в своей кровати Гена был не один. Тот, второй мужчина, успел засунуть голову под одеяло, так что я его не рассмотрела. Да, впрочем, не он меня интересовал. Я увидела красное, возбужденное лицо Гены и этого мне было достаточно.
- Убирайся отсюда, - закричал он. - Что ты сюда притащилась, дура?
Он крикнул мне это очень злым голосом. Я тотчас же выскочила в другую комнату и там зарыдала. Я сидела там одна и плакала.
Вспомнилось, как я плакала в свою свадебную ночь, когда Гена открыл мне правду о моем замужестве И ушел спать. Я осталась тогда тоже одна и рыдала, сидя полуголая на кухне, заставленной грязными тарелками и пустыми бутылками. И слезы мои капали в тарелку с остатками салата…
Через некоторое время я услышала, что гость Гены собрался и ушел, а сам муж вошел в комнату. Он был одет и выглядел подавленным.
- Людмилочка, - сказал он мне извиняющимся голосом. - Прости меня за то, что я так грубо крикнул на тебя. Мне очень неудобно, что так получилось.
- Я же не виновата, - проговорила я сквозь слезы, которые душили меня. - Разве я виновата в том, что пришла пораньше?
- Но ведь и я не виноват, что у меня такая проблема, - тихо и примирительно ответил Гена. Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Наверное, это был максимум физической близости с женщиной, на который он был способен. И я оценила его жертву.
- Теперь мы можем как-нибудь договариваться о том, чтобы нам не пересекаться, - сказал Гена. - А то действительно неудобно получилось. И тебе неприятно, и нас побеспокоила.
После этого мы и впрямь договорились о том, что Гена будет откровенно сообщать мне о планируемых свиданиях с мужчинами, и я буду уходить из дому на это время.
К его чести надо сказать, что он никогда не беспокоил Юлю. Уже когда она подросла и стала ходить в школу, он никогда не требовал, чтобы она уходила из дому. Он подстраивался под нее.
- И Юля знает о том, что ее папа - гомосексуалист? - спросил я, удивленный. Все-таки это целая психологическая проблема для ребенка. Будь то мальчик, или девочка…
- Сейчас, может быть, и догадывается, - ответила Людмила, - но в принципе она никогда ничего не видела. Да и кто мог бы ей сказать? Не я же… Но и сейчас вряд ли она точно знает об этом. Мы ведь спим в одной спальне, только на разных кроватях. А это ни о чем не говорит. Многие спят в кроватях порознь.
- Эта история продолжается уже пятнадцать лет? - спросил я. - Так долго… Неужели все это время вы и жили вот так, и никто ни о чем не догадался? Ведь у твоего Гены была такая ответственная работа, он был все время на виду.
- О, - засмеялась Людмила, - тут нам помогла известная советская закрытость. Да, Гена работал и райкоме, а потом и в горкоме партии, в Смольном… Был на виду. Но ведь тогда не существовало понятия общественной жизни. Никто ни с кем не общался. Партийные работники знали друг друга по работе, они встречались на службе, вот и все.
Совместные пьянки были редкостью, во всяком случае тот, кто не хотел участвовать в них слишком часто, мог и не участвовать.
Если бы нас часто видели вместе где-нибудь на приемах, в гостях, на коктейле, то кто-то, может быть, и догадался бы о странных отношениях между нами. Но ведь ничего этого не было. Какие приемы и коктейли в среде партийных аппаратчиков?
Известно было, что Гена женат, что он воспитывает дочь… Что там еще нужно для аппаратной анкеты? "Взаимоотношения в семье нормальные"… Так писалось. Имелось в виду, что я - жена, не обращалась к его начальству с просьбой приструнить его за пьянство или за что-то еще…
Конечно, я не обращалась. Да ведь, можно сказать, что Гена сыграл огромную положительную роль в моей жизни. И в жизни моей дочери… Нашей дочери, - поправилась она.
- Он честно трудился, обеспечивая семью всем необходимым. Он - пример для дочери. У него можно поучиться и трудолюбию, и усердию, и ответственному отношению к делу. Что же ты думаешь - тогда в партаппарате были дурные нравы? Ничего подобного… И мой муж, и его товарищи бескорыстно трудились день и ночь для пользы общества. Другое дело уж, что система была такова, что их труд пропадал впустую. Но это совсем не их вина. А они все делали по чести и по совести. И ничего себе не брали.
Вот это да, подумал я. Людмила еще оказалась и защитницей ушедшего тоталитарного режима. Чего только не услышишь в наше смутное время от самых разных людей…
Я сказал ей о своем недоумении ее словами, и она ответила:
- А почему бы и нет? Все познается в сравнении. Тогдашние руководители, может быть, и ошибались, и делали глупости. Но все были уверены хотя бы в одном - они все это делают не ради себя, не ради своего кармана. У них не было никакой материальной заинтересованности.
И Гена, и его начальники в горкоме и обкоме - они могли совершать разные поступки, принимать разные решения. Но никогда - в личных интересах. Они не были повязаны соображениями денег и прочих благ.
Первый секретарь обкома партии Григорий Романович жил в малогабаритной трехкомнатной квартирке на Петроградской стороне со своей семьей. И весь город это знал. Сейчас каждый чиновник в мэрии имеет гораздо больше…
Тогда были понятия о чести и достоинстве. Не то, что сейчас - все продано и разворовано.
Теперь я часто вспоминаю тот разговор с Людмилой и эти ее слова. И мне кажется, что в чем-то она была права. Тогда Россия не продавалась оптом и в розницу, без стыда и совести… Как писал в свое время Симонов:
Потому что Москва - это твердость сама…
Так было когда-то.
Одним словом, несмотря ни на что, Людмила была благодарна своему мужу за многое и по-своему, как мне показалось, даже любила его.
- А как жила ты все это время? - спросил я Людмилу. - Насколько мне показалось, ты весьма темпераментная женщина. Ведь это настоящее испытание - жить с мужем-педерастом…
- Сначала я все равно не собиралась ему изменять, - ответила Людмила. - Хотя Гена и не ставил мне такого условия. Он сказал мне в один из первых дней нашей совместной жизни: "Я вижу, ты такая понурая ходишь и подавленная… Плюнь на это. Если ты хочешь завести себе любовника, я нисколько не буду возражать. Это твое право, в конце концов, если уж так все получилось… Единственно, о чем я тебя прошу - это об осторожности. Никто не должен ничего знать. Потому что за неверность жены у нас наказывают мужа. - Он усмехнулся и добавил:
- Работнику партийных органов может помешать и карьере все, что угодно. Если он изменяет жене, или она ему - это одинаково означает конец продвижения". Суровые тогда были нравы.
- И уродливые, - добавил я.
- И уродливые, - согласилась Людмила. Потом подумала и добавила вдруг решительно: - Ну и правильно, что суровые. Эти годы прошли для меня счастливо.
Людмила рассказала потом, что хотя и не собиралась изменять Гене, но не выдержала. "Не вынесла душа поэта…"
- Та сцена, которую я тогда застала в спальне, и о которой я тебе рассказала, показала мне полную бесперспективность моих попыток что-то изменить, направить в иное русло.
Тогда я и завела себе любовника. Это было весьма просто, тем более, что мне от него ничего не требовалось, кроме постели. Я пошла по самому простому пути - просто зашла в ресторан "Выборгской" и нашла одного из своих парней-сутенеров. Он страшно обрадовался, что увидел меня, и на мое предложение переспать согласился с восторгом. Вот так я и жила все эти годы.
- С сутенером? - уточнил я.
- Сначала с ним. Потом его посадили за что-то, - равнодушно ответила Людмила, - он пропал и больше не появился. Тогда я нашла другого. И так продолжалось все пятнадцать лет.
Я подумал о том, что это дикая ситуация. И Людмила после всего этого еще осталась защитницей существовавшего строя. Пятнадцать лет человек скрывал, что он гомосексуалист, чтобы его не выгнали с работы, которую он делал, вероятно, хорошо.
Он был вынужден жениться, чтобы скрыть свой порок. Сделал несчастной свою жену. Бедная женщина, жена ответственного партийного работника вынуждена была тайком бегать к какому-то сутенеру и упрашивать трахнуть ее… Не маразм ли это?
- А кто тебя заразил? - поинтересовался я наконец. - Кому мы с тобой обязаны счастью нашего знакомства?
- Это был один случайный человек, - ответила женщина. - Я уже не помню его имени. Просто Гена поехал по делам в Самару, дочка за городом, а был такой жаркий день. Знаешь, душно и жарко, как это всегда бывает летом в Питере… И я шла по улице, и остановилась машина рядом со мной. И красивый юноша предложил сесть к нему… А я шла домой усталая после похода по магазинам. Так ничего и не купила в тот день, а собиралась… Была раздражена на весь мир, расстроена. И подумала - а почему бы и нет? Все равно делать нечего, только дома в душной квартире сидеть… Мы поехали сразу к нему. К себе в дом я никого не пускаю. Ты - первый за все эти годы. Ну, и там он меня заразил. А для меня это было очень неприятно, потому что через три дня должен был приехать один мой старый любовник. Он теперь живет за границей. Раньше мы с ним встречались почти полгода, он очень красивый. И я очень хотела встретиться с ним, когда он приедет. Он позвонил мне и предупредил о своем прибытии. А тут вот такая петрушка случилась с этой гонореей…
Людмила вдруг надула губы и сказала с обидой:
- А почему ты спросил об этом так иронично? Я, например, и вправду считаю, что это счастье - встретиться с тобой.
В общем-то я был с Людмилой согласен. И для меня встреча с ней была в определенном смысле счастьем.
Людмила была на пять лет старше меня, но очень красива - агрессивной, вызывающей красотой. Она была чувственна, легко возбудима. Ее бесхитростный ум не был испорчен ничем.
И она, изголодавшаяся за пятнадцать лет хождения по случайным рукам, привязалась ко мне. Ведь ей был нужен постоянный любовник. Она его и получила. Что же касается меня, то и для меня это был отличный, хотя и временный выход из положения.
Я ведь уже говорил о том, что очень привязчив.
Такой же оказалась и Людмила. Мы постепенно привыкли друг к другу. Я привык к ее необузданной чувственности, а она - к тому, что ее нужно временами сдерживать. Чтобы любовник не сбежал…
Кроме всего прочего, Людмила исключительно подходила мне по режиму. Я работал по ночам, а свободен бывал только днем. И она вечером и ночью была дома, с семьей, а днем муж уходил по делам, а дочка - в школу.