Юля предпочла свой стиль. Она начала с того, что любит меня и не представляет своей жизни без моего присутствия. Что хочет потерять девственность только в моих объятиях. И про то, что сцена, которой она сделалась невольной свидетельницей, только укрепила ее в желании поскорее объясниться.
"Не удивляйся, Феликс, - читал я. - И не пытайся утешить себя глупостями вроде того, что я еще ребенок И ко мне не стоит относиться всерьез. Я уже взрослая девушка, хотя никто из вас всех и не хочет этого замечать. Но это так, и я могу принимать твердые и самостоятельные решения".
Судя по письму, это действительно было так.
Когда через полчаса Юля пришла опять, я вышел из-за стола и сел рядом с ней на диване в своем кабинете. Потом выяснилось, что это была роковая ошибка.
- Ты ведь сама пишешь, что ты взрослый чело-век, - начал я, намереваясь произнести нечто вроде учтиво-педагогической отповеди Онегина Татьяне:
Но я не создан для блаженства,
Ему чужда душа моя.
Напрасны ваши совершенства,
Их недостоин вовсе я…
Вместо этого у меня получилось некое невнятное бормотание.
Я же старше тебя, - говорил я и сам как бы со стороны видел, как смешно развожу руками.
- И ты сама видела, что нас с твоей мамой связывает что-то…
- Вот именно, что-то, - ответила резко Юля. - Вас связывает страсть, я знаю, что это такое. А нас с тобой будет связывать любовь. Она и сейчас нас связывает, просто ты об этом не знал до сегодняшнего дня.
- Но мама, - начал я растерянно, подумав о Людмиле.
- Вот именно после того, как я застала вас с мамой, я и поняла, что не могу больше этого видеть, и не собираюсь ждать, - ответила Юля. - Я полюбила тебя уже давно, но все не решалась ничего предпринять, все откладывала. А может быть я просто ждала, что ты это заметишь и сам подумаешь обо мне. Но когда я увидела тебя с мамой на кровати, я поняла, что ты просто сошел с ума от ее роскошного тела и не хочешь больше ничего замечать вокруг. И что это совершенно неправильно, и я должна сама прийти к тебе на помощь.
- На помощь? - удивился я. - Что ты имеешь в виду?
- Ну, если человек сам не видит своего счастья, ему надо на него указать, - ответила Юля. - Вот я и указываю тебе на себя. Потому что ни с кем ты не будешь так счастлив, как со мной.
- И ты совсем не ревнуешь? - спросил я. - Пусть это глупо, но допустим, что ты говоришь правду и любишь меня… И вот, ты увидела меня с твоей мамой… Разве это не заставило тебя ревновать и навсегда отказаться от идеи быть со мной?
- Я? - удивилась Юля, и глаза ее сверкнули. - Я не ревную? Да я просто с ума сошла от ярости. Я готова была выцарапать маме глаза. А когда еще она сказала мне, что вы любовники уже четыре года, я просто хотела поколотить ее… Это она специально сказала, чтобы сделать мне больно.
- Что за глупости? - возмутился я. - Что ты такое говоришь про маму? Просто ей было очень неудобно, что ты нас увидела, вот и все.
- Ну да, - покачала головой Юля. - Не рассказывай мне сказки. Что я, не знаю собственную мать? Она прекрасно видела, что я неравнодушна к тебе и сказала все это мне специально. Как бы хотела показать мне, что она уже "застолбила" тебя и чтобы я не смела соваться. Я тебе даже больше скажу - она в общем-то была рада, что я это увидела. Так бы у нее не было возможности поговорить со мной на эту тему. А теперь я все увидела, и мама обрадовалась в глубине души, что теперь-то я выброшу тебя из головы.
- Но ты не выбросила? - переспросил я иронически, поглядывая на письмо.
- И не подумала, - ответила Юля и ноздри ее страстно раздувались. - С чего бы это? Я люблю тебя и уверена, что именно я смогу дать тебе счастье.
- А ты не боишься перебегать дорогу собственной матери? - вдруг спросил я. - Ведь если это правда, что ты говоришь… Людмила ведь не простит тебе, что ты пришла ко мне.
- Ну и пусть, - ответила Юля. - Она уже старая для тебя. А я - молодая. Посмотри на меня и сравни нас с мамой? С кем тебе хотелось бы больше заниматься любовью?
Я хотел ответить, что никогда не смотрел на Юлю с такими мыслями и не готов ответить на этот вопрос, но не смог. Потому что взглянул на Юлю и внезапно понял, что она совершенно права. Просто я никогда не замечал ее как девушку, никогда не думал о ней в этом ключе.
Я посмотрел на нее, увидел ее прекрасную юную фигуру, ее сверкающие глаза, ее чувственный рот и короткий греческий нос, тонкие ноздри которого выдавали страстность и необузданность натуры…
Прошу не судить меня слишком строго. В конце концов, инициатива исходила не от меня. Так что хотя бы в этом смысле я заслуживаю снисхождения.
Юля обвила руками мою шею и внезапно крепко поцеловала в губы. Это был долгий и нежный поцелуй, напоенный ароматом ее рта, ее языка, ее молодого и гибкого тела.
Человек - не машина. И не автомат для принятия правильных взвешенных решений.
У меня хватило сил и здравого смысла оторваться от Юли и сказать, что нужно хотя бы закрыть дверь. Она молча смотрела на меня и ничего не отвечала. Я встал, подошел к двери кабинета. Перевернул несколько раз ключ в замке. А когда обернулся, Юля уже успела снять с себя блузку.
Она осталась в лифчике и юбке, туго охватывающей ее бедра. Глаза ее, не отрываясь, смотрели на меня, как бы говоря: "Гляди, гляди на меня. Вот какая я молодая и свежая. И люблю тебя, и хочу тебе принадлежать"…
Потом, когда Юля ушла, я остался один на один с собой и меня не покидала мысль о том, что мы оба совершили подлость. Не следовало мне этого делать. Ведь с Людмилой нас связывало несколько лет взаимной страсти. И переспать с ее взрослой дочкой - это был совершенно незаслуженный удар с моей стороны.
Хотя, конечно Юля сама проявила настойчивость. Тут же я подумал о том, что по напористости и целеустремленности в страсти дочка не уступает матери и в этом отношении пошла вся в нее. Людмила ведь тоже не особенно скромничала и церемонилась, когда добивалась меня…
"Что ж, в конце концов, Юля - ее дочь, - меланхолично подумал я. - Наверное, они как-нибудь сами разберутся". Одного только я категорически не хотел. Я не хотел жить с обеими одновременно. То есть устраивать постыдный и запутанный клубок. Не хотел лгать и выкручиваться. Ситуация должна была получить какое-то развитие.
Вместе с тем я вдруг понял, что Юля была права, и что с ней мне будет гораздо лучше, чем с Людмилой. Может быть, за несколько лет, что мы жили с Людмилой, я просто слишком привык к ней. Но теперь, после нашей близости с Юлей, я был потрясен. Ведь она была как бы Людмила в юности. То же страстное и ненасытное тело, только не тронутое годами, не отяжелевшее, не отягощенное бременем физиологических воспоминаний…
Та же страстность, тот же напор… И раздувающиеся ноздри в минуту близости - все это было внове, все это волновало меня.
Людмила отдавалась мне, как взрослая женщина - со слезами страсти, с тяжелым дыханием взрослой женщины. После близости она приводила себя в порядок, разглаживала выступившие на лице красные пятна…
Дочь же была как птичка - легкая, подвижная. Она тоже вскрикивала, билась в экстазе, но это было несколько по-иному. Может быть, и Людмила была такой же в юности.
"В каком-то смысле я вовсе не изменяю Людмиле, - подумал я. - Для них обеих это, конечно, имеет значение, а для меня - почти нет. Просто мне посчастливилось обладать женщиной в годы ее зрелости, а потом - в годы ее юности".
На следующий день Юля опять пришла ко мне. И сказала такое, что я чуть было не упал с дивана.
- Я все рассказала маме, - поведала мне она.
- И что же? - выдавил я из себя, потому что произнеся первые слова, Юля многозначительно замолчала.
- Что сказала мама?
- О, она в полном ужасе, - произнесла Юля и добавила тут же: - Точнее, в ярости. Она чуть не убила меня. Хотела ехать к тебе и закатить сцену, но тут появился папа, который все это остановил.
- Геннадий Андреевич? - удивился я. - Ты и ему все рассказала? И что он ответил?
Для меня вообще оставалось загадкой, что он думает обо мне, и о моей роли в его семье. Он же не дубина стоеросовая, чтобы равнодушно смотреть на все вокруг себя…
- Папа? - переспросила Юля. - А что он мог сказать? Он ответил, что если мы с тобой так решили, то он не может возражать.
- А что мы решили? - озадаченно спросил я.
- Ну, это же понятно, - ответила девушка. - Я сказала, что люблю тебя и что хочу выйти за тебя замуж. Сказала, что мы близки.
- А он? А мама? - в полном ужасе спрашивал я. Я пытался представить себе этот семейный разговор, который разыгрался вчера в квартире, которую я так хорошо знал, среди всех этих людей, о которых я также знал немало…
- Папа сказал, что это мое дело. Он вообще у меня очень разумный человек, - деловито сообщила Юля.
- А мама? Людмила? - настаивал я.
- Мама, конечно, рыдала всю ночь, - ответила Юля с сожалением. - Она и сейчас плачет. Я уходя сказала ей несколько слов, чтобы ее утешить. Но, кажется, она меня не поняла.
- А что ты ей сказала? - спросил я и сердце мое сжалось. Молодость всегда бессердечна к старости…
- Я сказала маме, что ты больше подходишь мне, чем ей. Что тебе со мной гораздо приятнее, и что ей придется с этим смириться.
- Но ты ведь не сказала родителям, что мы поженимся, например? - поинтересовался я на всякий случай.
- Нет, не сказала, - ответила Юля. - Хотя я думаю, что мы могли бы. На самом деле, если ты не хочешь этого, то можно и не жениться. Просто я очень хочу быть с тобой. И ты ведь тоже - правда? - она потянулась ко мне руками и опять, как и накануне, обняла меня. И, как накануне, я совершенно потерял голову.
В тот вечер я посетил их дом. Людмила встретила меня со злыми глазами и все время отворачивала от меня опухшее от слез красное лицо. Она не хотела видеть ни меня, ни дочь.
Увидела нас с Юлей и ушла к себе в комнату. То, что я приехал вместе с ее дочерью, было достаточно красноречиво.
Зато Геннадий Андреевич был совершенно спокоен, впрочем, как всегда. Похоже, этот человек уже прошел в своей жизни все - разочарования, страхи, надежды, и их крушение… Он так затвердел, что не удивлялся ничему и на все смотрел одинаково своим прямым немигающим взглядом.
И в тот раз мы также не поговорили с ним откровенно. Геннадий сидел на стуле, пил чай и глядел на нас.
- Мне кажется, нам надо было бы поговорить, - сказал я неуверенно. Мне всегда казалось, что лучше идти навстречу опасности. Это гораздо легче, чем ждать неведомого.
- О чем? - поинтересовался Геннадий Андреевич голосом партийного аппаратчика.
- О Юле, - смешался я. - И обо мне. Она ведь рассказала вам, что…
Я не смог выговорить больше ни одного слова, но Геннадий и не подумал мне помогать. Он продолжал молчать и смотрел на меня холодным, если не ледяным взглядом.
- Что мы скоро поженимся, - закончила за меня Юля, и я еще раз удивился ее решительности и твердости в решениях.
- Да? - перевел на меня взгляд Геннадий. Я кивнул, не в силах ничего больше добавить, и тогда он спокойно произнес:
- Очень приятно. Поздравляю вас. - Потом замолчал на секунду и добавил все так же без всякого выражения: - От всей души. И сердечно желаю вам счастья в семейной жизни.
- Молодец, папка, - воскликнула Юля и, вскочив, поцеловала его в тщательно выбритую щеку.
- По-моему, тебе нужно сейчас пойти к маме, - произнес Геннадий, никак не отреагировав на поцелуй: - А мы пока обсудим кое-что с Феликсом. Идет? - Он показал глазами на дверь спальни, за которой скрылась Людмила.
Юля пошла туда, пожав плечами, а Геннадий скосив глаза в ее сторону, негромко сказал:
- Вот что… если вы действительно хотите жениться, то пожалуйста. Это меня даже радует. Хотя я, как вы сами знаете, не понимаю вас. Но, наверное, у вас уже такой возраст, что нужно жениться и заводить детей. Я в вас ничего особенно плохого не вижу, так что… Только у меня условие.
- Какое? - подскочил я на своем месте. Что это еще за условия?
- Простое, - ответил твердо Геннадий. - Если вы приняли такое решение, то больше вы не прикоснетесь пальцем к Людмиле. Незачем ее мучить. Она очень переживает с тех пор, как узнала про вас и про Юлю. И чтобы никаких связей у вас с ней больше не было. - Он испытующе посмотрел на меня, как будто хотел забраться ко мне в душу.
- Договорились, - вздохнул я с облегчением. Я его понимал - он не хотел бардака в своем доме. Что ж, его позиция понятна.
Мне была непонятна моя собственная позиция, вот что интересовало меня в тот момент.
Я был подавлен активностью Юли. Можно было сколько угодно уговаривать себя, что она плоть от плоти своей матери и по характеру мать и дочь одинаковы. Но это мало утешало.
Я чувствовал себя предателем. Ведь Людмила не сделала мне ничего плохого. А я совершил в отношении ее такое страшное предательство. Не просто отказался от нее, бросил, а сделал это с ее собственной дочерью. Наверное, это нелегко перенести.
- Знаете, Феликс, - сказал Геннадий, допив свой чай. - Мне кажется, что вам лучше всего не появляться тут некоторое время. Сидите дома, встречайтесь с Юлей, если хотите. Но тут появляться не следует. Пусть все уляжется и утрясется. Когда станет можно вам появиться тут, не причиняв боли Людмиле, я вам дам знать. Можете считать это моим вторым условием.
"Да, были люди в наше время", - с невольным восхищением подумал я, слушая Геннадия и глядя в лицо, изрезанное ранними морщинами. Теперь я, кажется, понимал Людмилу и ее восхищение мужем и вообще партийными аппаратчиками застойных времен.
Избитый жизнью, изолгавшийся, несчастный… Человек с разбитой жизнью и опечатанным милицией горкомовским кабинетом… Гомосексуалист. Изгой общества во всех отношениях.
Но какой голос! Какие интонации! Какие глаза у него, когда он сейчас заговорил и стал ставить свои условия!
Персональный магнетизм, как говорит один из героев О’Генри… Попробуй, не послушайся такого…
- Вы так заботливы к Людмиле, - сказал я неожиданно для самого себя. Я и впрямь был этим несколько озадачен. Мне казалось, что его реакция будет иной.
- А как же иначе? - ответил Геннадий. - Мы с вами никогда об этом не говорили… Я и с Людмилой не обсуждал ничего подобного. Но следует, наверное, теперь все же сказать. Тем более, что вы собираетесь стать как бы членом семьи. - Геннадий усмехнулся.
- Я очень благодарен Людмиле за все. Она очень помогла мне в жизни. Из-за меня она долгие годы была несчастна. Хотя я и старался изо всех сил, чтобы жизнь ее и Юли была радостной… Я ничего не жалел для жены и дочери. Тем не менее, все же Людмила многого от меня не получила. Ну, вы сами понимаете… А она дала мне иллюзию семьи. Я чувствовал себя как бы нормальным человеком. Это немаловажно. Мы ведь не просто делали вид все эти годы, что у нас семья. Мы и были семьей на самом деле. Только без постели, как вы понимаете. Так что я в какой-то мере в долгу перед своей женой. Вот я и забочусь о ее состоянии. Вы сами должны понимать.
Одним словом, Геннадий меня убедил и я действительно исчез. Юля приезжала ко мне каждый день. Часто она оставалась у меня, а иногда куда-нибудь ходили.
Что касается моего собственного отношения к тому, что происходило, то оно было двойственным. С одной стороны я чувствовал себя предателем и непорядочным человеком. Меня мучило чувство вины перед ни в чем не повинной Людмилой. Я представлял себе, в каком отчаянии она находится.
С другой стороны, меня захватила Юля - ее молодость, ее страстная любовь. Может быть, я и не слишком порядочно рассуждаю, но мне и вправду было уже пора жениться. Сколько можно быть холостяком?
В тридцать пять лет уже вполне пора определиться. А тут Юля…
Она оказалась напориста и настойчива в достижении своей цели, которой был я. Отказать ей? Не согласиться?
А зачем? Чтобы сберечь себя? Но для кого? Для той неведомой, которую я еще не знаю и еще не встретил?
А встречу ли? И будет ли та, которую я встречу потом, так уж лучше Юли, чтобы ради нее - то есть ради неизвестного, отказываться от известного?
Сыграла роль и моя привязчивость. Так уж случилось, рассуждал я. Ведь это была не моя инициатива. Сам того не желая и не подозревая, я возбудил любовь прекрасной девушки.
Эта любовь не побоялась сама прийти ко мне и объясниться. И попросить, нет, потребовать моей ответной любви, добиться ее.
Юля была для меня как бы воплощением ее матери. Я любил ее, спал с ней, и каждый раз это было для меня как бы путешествием во времени. Я спал с молодой Людмилой…
Тогда же начались Юлины проблемы с наркотиками. У нее было несколько подружек по институту, которые баловались этим, и Юля тоже пристрастилась. Тут сказалась ее натура - подвижная, нервная, страстная. Ее стремление ко всему новому, неизведанному.
К новым, необычным ощущениям реальности и себя в ней…
Несколько раз она пропадала на сутки или даже больше. В это время она была где-нибудь в очередной компании и "ловила кайф".
Однажды, когда ее исчезновение затянулось, мне вдруг позвонил Геннадий Андреевич.
- Мы с вами договорились, что я сообщу вам, когда вам можно будет опять у нас появиться, - сказал он. - Так вот, мне кажется, что это время настало. Тем более, что сейчас пришла домой Юля и она в плохом состоянии.
Как сумасшедший гнал я машину в тот раз. Когда я приехал, Юля лежала на кровати вся бледная и испуганная. Она рассказала, что два дня вместе с подругой они кололи себе всякую дурь, вызывая видения, и теперь ей стало очень плохо.
Я принял меры и взял с нее слово, что впредь она будет во всяком случае советоваться со мной относительно препаратов и не будет исчезать так надолго.
Юля отвечала мне слабым голосом. Потом заплакала, обняла меня и сказала:
- Прости меня, Феликс. Я так виновата перед всеми вами - перед тобой, мамой и папой. Но я вправду не могу с собой ничего поделать.
- Отчего? - спросил я. - Что заставляет тебя все время уходить от реальности? У тебя такая хорошая и счастливая жизнь… Ты студентка престижного вуза, у тебя богатые родители и я тебя люблю.
- Я все время чувствую, что украла чужое, - ответила Юля жалобно и беспомощно. - Теперь она выглядела как маленькая девчонка, которая ищет защиты и утешения.
- Я такая хищница, - пролепетала она. - Я полюбила тебя, мне захотелось быть твоей. И чтобы ты был моим. И я отняла тебя у мамы. Если бы ты знал, как она плакала, какими глазами смотрела на меня. Этот взгляд теперь бывает у нее и сейчас, когда мы уже примирились. Все равно, нет-нет, да и посмотрит на меня. И мне становится ее жалко и стыдно за свой поступок…
- А потом… - Губы ее задрожали и на бледных щеках появился первый слабый румянец. - А потом, мне все время вспоминается та сцена, что я увидела тогда… Ну, ты помнишь, когда я вернулась с экзамена и увидела вас с мамой… Это помогло мне тогда решиться и прийти к тебе. Но теперь это видение преследует меня и мучает и не дает покоя.
- Ты поэтому и хочешь наркотиками вызвать другие видения? - спросил я. - Чтобы заглушить то?
- Ну да, - призналась Юля и заплакала. Ее лицо стало мокрым от слез и я вытирал их ладонью.
- Все пройдет, - утешал я ее. - Все пройдет. Ты забудешь обо всем и у тебя пропадет потребность оглушать себя.