- Хочешь рюмочку по случаю выздоровления и избавления от юношеских иллюзий? Пока мама не видит?
Он налил мне рюмку, мы чокнулись и выпили. Папа утер губы и, задумавшись, мечтательно сказал как бы в пространство:
- Молочные продукты они хорошо делают… Это у них просто талант. Пыльтсамааская сметана и вырусское масло всегда славились. - Папа хотел быть объективным…
Все это я вспоминал, сидя на больничной лавочке в саду, выйдя из отдела кадров. После того вечера наша с Хельгой дружба больше не возобновлялась. Просто на следующий день я не сел на лекции к ней за парту, а на перемене не подошел и не предложил пойти покурить.
Все было ясно. Хельга несколько раз посмотрела в мою сторону, а потом, видя, что я не собираюсь приближаться, решительно отвернулась.
Мы продолжали здороваться и даже разговаривать, но с чувствами все было кончено навсегда.
В любви так, наверное, часто бывает. Если люди поссорятся и не разговаривают, то это еще ничего не значит. Любовь еще может вернуться.
А вот если эти двое здороваются и разговаривают о посторонних предметах, равнодушно глядя друг на друга - то это все! Это - настоящий конец. Так и было у нас с Хельгой.
На последнем курсе кто-то сказал мне, что она вышла замуж за Леву Рахлина, и я принял это к сведению. Принял, чтобы почти немедленно забыть. Хельга, Лева - все это было уже в давнем и забытом прошлом, которое не имело никакого отношения ко мне и моей жизни.
Все это я припомнил, пока сидел на покрашенной в стандартный зеленый цвет скамеечке в саду больницы. Прошлое почти всегда приятно вспоминать, особенно если это касается твоей юности. Даже не приятные воспоминания как-то сглаживаются и, подернутые дымкой прошлого, кажутся малозначительными и несущественными.
"Интересно было бы повидать Хельгу, - думал я. - Тем более, что у нас с ней вполне может получиться содержательный разговор об этой больнице. У нее я смог бы узнать многое из того, что иначе мне никогда не станет известным".
В каждом коллективе ведь есть всякие подводные течения, свои тайны, которые хоть и очень важны, никогда не заметишь с первого взгляда, да еще если смотреть со стороны.
Хельгу я нашел довольно быстро. На нее мне сразу указали, стоило мне заглянуть на терапевтическое отделение.
Она сидела ко мне спиной в углу ординаторской, но я сразу ее узнал. Узнал по волне светлых, золотистых волос, привольно раскинувшихся по спине. Она все так же как и прежде не стриглась и не собирала волосы в пучок, а носила их длинными.
Все может измениться в человеке, кроме волос. Если только они, конечно, не поседеют… А пока не поседели, они все такие же, как и в молодости. Голос и волосы - вот что всегда неизменно в женском облике.
Я подошел к ней сзади и увидел, что она старательно мелким почерком заполняет истории болезни.
- Это ты, Феликс? - она сразу же меня узнала, стоило мне окликнуть ее.
Она смотрела на меня несколько секунд молча, и я уловил, как пристально сразу окинула и оценила всю мою фигуру.
Женские взгляды вообще более цепкие, чем мужские. Женщина сразу способна оценить покрой твоей рубашки и сказать - турецкая она или французская. И какой у нее воротничок - отглаженный, или не очень. А башмаки твои - ленвестовские или настоящая "Саламандра"… И по всем этим казалось бы неуловимым признакам женщина может сразу сделать о тебе целый ряд выводов. И о твоем благосостоянии, и о семейном положении, а иногда даже - о состоянии твоих супружеских отношений…
Мужчинам это редко бывает доступно. Мы гораздо менее наблюдательны в бытовых вопросах. Двое мужчин могут три часа беседовать на умные политические и философские темы и при этом не обратить внимания, из какого материала сшиты галстуки друг у друга. А женщина, ничего не понимая в философии и политике, сразу скажет про себя: "Ага, а галстук-то у него из искусственного шелка, а не натурального… Значит, не за восемнадцать долларов, а за три тысячи из Гостиного двора…"
- Феликс! - воскликнула Хельга. - Ты как с неба свалился! Вот кого не ожидала увидеть.
Она встала, и мы теперь оказались лицом к лицу. У Хельги не изменились не только волосы. Она стала еще красивее, чем была прежде. Есть такой тип женщин - они расцветают в зрелом возрасте. Как цветок, который поражает своей прелестью, еще будучи бутоном, но по-настоящему раскрывается во всей твоей поистине роскошной красоте только в середине дня, под лучами солнца.
Ее фигура стала еще более женственной, исчезла девическая угловатость, формы сгладились и налились соками. Она не пополнела, только бедра немного раздались и в сочетании с тонкой талией были великолепны. А талия действительно осталась такой, как я ее помнил, будто Хельга все эти годы занималась аэробикой…
А на лице сверкали глаза - большие и очень влажные. У северянок глаза обычно бывают сухими, строгими. Но только не у Хельги. Они светились, искрились… И они смотрели на меня ласково.
Глаза у Хельги были небесно-голубые, но эта голубизна была не холодной, как Таллинский залив в районе Раннамыйза, а живой, теплой.
- Мы так давно не виделись, - сказала она. Я почувствовал в ее словах восторг, Хельга была рада меня видеть - это было несомненно.
Мы вышли в сад и пошли медленно по усыпанной песком дорожке, ища свободную скамейку. Мы не нашли ее, они все были заняты. Днем к пациентам приходят навестить родственники, и все они, естественно, гурьбой выходят в сад. Не в палатах же сидеть…
- Как ты, что? - все эти обязательные и положенные в таких случаях вопросы были заданы, и на них был получен надлежащий ответ. Я все рассказал о своей жизни, только умолчал о последних ее событиях.
- А что ты пришел сюда? - спросила Хельга наконец. - Ведь не меня же повидать?
- Может быть, и тебя, - ответил я. Не зря же я красавец-мужчина. Нужно и быть таким в жизни, выглядеть. Если тебе дана некая роль, нужно ее и играть. Вот поэтому я и решил сыграть немного.
Но Хельга оказалась по-настоящему зрелой женщиной. Красивой и знающей всему цену. Себе и словам. Своим и чужим. Так что она засмеялась и, тряхнув своими светлыми волосами, сказала:
- Что ж, очень мило. Мне приятно.
День был солнечный, и лучи падали на ее голову. Волосы переливались, они были то золотистыми, как нимб на православных иконах, то палевыми, то платиновыми. Никакими красящими шампунями не добьешься платинового оттенка волос у прибалтов…
- Я ищу себе работу, - сказал я потом. - Мой бизнес перестал давать много денег, и я решил поискать себе что-нибудь более надежное.
- Что, люди перестали болеть триппером? - шутливо спросила Хельга. - Вот уж не думала, в наше время… Как радуются, должно быть, блюстители нравственности.
Я заметил, что Хельга намного лучше стала говорить по-русски. Акцент, конечно, остался, но он был почти незаметен. Да и то сказать - человек прожил в Питере уже семнадцать лет. Половину жизни!
Ей ведь столько же лет, сколько и мне, подумал я. Неужели я выгляжу так же молодо, как и она? Нет, конечно, куда мне. Мои тридцать пять сразу видно, как бы я ни хорохорился. А Хельге не дашь больше тридцати, да и то с натяжкой.
- И что? - спросила она заинтересованно. - Ты нашел что-нибудь? Я не в курсе здешних вакансий.
Я рассказал Хельге о своем разговоре в отделе кадров, и она задумалась.
- Я очень не советую тебе идти проситься в морг, - сказала она, нахмурившись. - Там очень тяжелый человек заведующий. Настоящая сволочь. Тут все так и считают… А кроме того, разве это так уж хорошо - работать в морге? Да это тебе и не по специальности?
- Наверное, работа в морге - это не специальность, - ответил я. - Вероятно, это призвание.
Мы посмеялись, вспоминая, как в студенческие годы ходили в анатомичку и некоторые девушки-первокурсницы падали поначалу в обморок. К слову сказать, сама Хельга всегда держалась мужественно и не подавала виду, что боится.
- Я могу узнать, нет ли других вакансий, - предложила Хельга. - Ты же сам знаешь, постороннему никогда всего не скажут в отделе кадров. Наверное, места есть, только их придерживают.
- К пришлым с улицы всегда подозрительное отношение, - согласился я. - Эта дама так и смотрела на меня - все думала, наверное, с чего бы это я явился без рекомендации? Вероятно, приняла меня за тайного алкоголика…
Мы договорились, что я позвоню на следующий день и Хельга мне скажет, что ей удалось узнать.
- Только не звони мне в ординаторскую, - сказала она. - Там вечно телефон занят, можно три года звонить. Вот мой домашний телефон.
- Да, кстати, - сказал я после упоминания о доме. - Совсем забыл спросить у тебя - ты замужем? Я слышал, что ты развелась с Левой…
Я не стал говорить о том, что слышал о его отъезде, не все любят эти разговоры.
- Нет, не замужем, - ответила Хельга и, поймав мой удивленный взгляд, добавила: - Что ты так смотришь? Ничего нет в этом удивительного. На свете полно одиноких незамужних женщин. Тебе, как венерологу, это должно быть известно лучше, чем многим другим.
- Но ты ведь - не многие женщины, - ответил я и запнулся. Однако, молчание мне не помогло, и Хельга без труда прочитала мои мысли и чувства.
- Ты хочешь сказать, что я - красивая женщина? - спросила она, улыбаясь печально и иронично. - Но веда и это не спасает от одиночества. Да, я неплохо сохранилась для своих лет и хорошо выгляжу. Но ведь у меня и требования к мужчинам повышенные.
- Дорогой алмаз дорогой оправы требует, - сказал я словами Паратова из "Бесприданницы" Островского. Хельга этого не поняла, но усмехнулась в ответ:
- Вот именно. Может быть, и не в дороговизне дело, но ведь и за первого попавшегося я тоже не выйду. Надо уважать себя. Как человека и как женщину.
Мы попрощались, и я пошел прочь. В ту минуту я не собирался звонить Хельге на следующий день. Зачем? На самом деле никакого места я не искал, и ее помощь была мне не нужна. Было даже немного неудобно, что она будет беспокоиться из-за меня.
Я покинул больницу в расстроенных чувствах. Наверняка, Скелет или любой другой детектив сделал бы все гораздо лучше и эффективнее меня. Ну, и чего я добился этим визитом? Потолкался, посмотрел и ничего не увидел. Вот что значит быть дилетантом.
* * *
Скелет основательно приготовился к ночному дежурству. Он купил себе большую пластиковую бутыль голландского лимонада, завернул в бумагу два гамбургера, которые собирался съесть в полной темноте, сидя в своей машине. Потом долго выбирал место, где машину поставить. Нужно было видеть въездные ворота в больницу и в то же самое время оставаться незаметным.
В конце концов он выбрал место напротив, чуть наискосок, возле заброшенного киоска с разбитыми стеклами, под толстым деревом с пышной кроной.
Теперь машина стояла так, что большая часть ее была скрыта киоском и деревом. Скелет погасил все огни и остался в относительной темноте июльской ночи.
Темно не было - царил полумрак. С тоской он подумал о том, что нельзя курить. Вернее, можно, но для этого нужно сидеть, нагнувшись под руль, чтобы в кабине не мелькал огонек сигареты.
Он сидел с упрямством, которому сам удивлялся. Было понятно, что скорее всего бандиты не появятся ни сегодня, ни завтра. Если им вообще суждено появиться… С чего он взял, что все происходит именно в этой больнице?
Просто от отсутствия других вариантов. Надо же как-то искать. Самое простое - предположить, что органы изымаются в больничных условиях и что эта больница находится поблизости от места, откуда Клоун забирает трупы.
Конечно, такой метод несколько напоминает анекдот про человека, который потерял в темноте кошелек. Он ползал на коленях под фонарем и ощупывал землю.
- А где ты потерял кошелек? - спросили у него.
- Да вот там, - сказал человек и махнул рукой вдаль.
- Так почему же ты ищешь его здесь? - удивились люди.
- Потому что здесь светло от фонаря, а там - темень, - ответил тот.
Скелет вспомнил анекдот и усмехнулся про себя. Но, с другой стороны, его опыт говорил ему, что не стоит усложнять проблему.
"Жизнь не так проста, как многие надеются, - говорил его милицейский начальник. - Но и не так сложна, как многие опасаются". К искомому результату часто приводит не удача, не озарение, а именно совокупность простых решений…
Скелет просидел почти всю ночь, до того момента, когда стало восходить солнце. После этого дежурить уже не имело никакого смысла.
К больнице часто подъезжали машины. Это был санитарный транспорт. В проеме двери приемного покоя мелькали люди, их было много - водители, санитарки, врачи.
Скелет даже покинул свой пост и осторожно обошел здания больницы со всех сторон.
Утром, когда можно было уже не ожидать никаких неожиданностей, Скелет вошел в больничный садик и походил по нему, присматриваясь к строениям. После этого можно было уезжать домой и ложиться спать с чувством выполненного долга, но он решил этого не делать.
Он остался здесь, в садике, и просидел в нем до полудня. Хотелось есть, свои два гамбургера он давне уже "приговорил", но хотелось побыть тут еще. Скелет чувствовал, что ему нужно приглядеться к жизни этого заведения. Дело в том, что за эту ночь он убедился в одном - в ошибочности своей теории. Стало ясно, что осуществлять потрошение людей с последующим их умерщвлением в больнице невозможно. Даже в ночное время.
Больница и ночью продолжает жить. Ходят люди, ездят машины "Скорой помощи". Через приемный покой таскать людей опасно - там дежурная медсестра, да и врач. Втаскивать через окна первого этажа - можно, конечно, но маловероятно. Как-то несолидно получается.
Вариант "отпадал" просто на глазах. Скелет не мог себе представить, как бандиты могли бы протаскивать свои жертвы в больницу и уносить их потом, не рискуя при этом каждый раз.
Однако, и уходить не хотелось. Уйти проще всего. Но тогда - что? Тогда - где искать? Уйти он всегда успеет.
Только к десяти часам утра его внимание привлекло некое движение в углу садика, почти возле въездных ворот.
Возле самого въезда на территорию больницы стояло приземистое двухэтажное строение. Оно было самым старым и неприбранным во всем комплексе больничных корпусов.
Окна были не мыты уже, казалось, столетие. Стены, сложенные из старинного красного кирпича, облупились. Штукатурка осыпалась во многих местах, обнажив кладку.
В здании было несколько дверей, которые были окрашены в казенную коричневую краску, но окраска явно производилась в последний раз во времена первых пятилеток.
Всю ночь в одном из окон горел свет, который едва пробивался сквозь толщу пыли и грязи, которыми было залеплено стекло. Свет горел, и Скелет обратил на это внимание, но никакого движения вокруг здания не было.
Теперь, утром, туда прошел пожилой человек и скрылся за дверью. После этого вновь никого не было до самого полудня. И лишь после полудня Скелет догадался, что там находится. Он никогда бы об этом не подумал, если бы не заметил стайки людей, направляющихся туда.
Люди были явно посторонние, не больные и не медицинский персонал. Они все были разного возраста и социального положения. Много старушек, но были среди них и молодые мужчины и женщины. Но одно в них было общее - все они несли на себе печать траура. Старушки были в темных платочках, на мужчинах - костюмы. Кто побогаче - в темных галстуках, кто попроще - в белых рубашках с расстегнутым воротником. В жаркий летний день такое единодушие в темной строгой одежде было многозначительным. Кроме того, у многих в руках были цветы… Это было последним знаком, который и указал Скелету на то, что в здании находится больничный морг.
За всю свою жизнь Скелет был в морге всего два раза. Первый - когда хоронил маму. Тогда он был совсем еще юношей и слишком сильно ощущал боль утраты и нахлынувшего одиночества, чтобы реагировать на внешние возбудители. Он был слишком погружен в себя и плохо запомнил все то, что сопутствовало печальной процедуре.
Второй раз - уже во время службы в милиции. Но это только однажды, потому что Скелет, как правило, не занимался убийствами и с трупами дело не имел.
Сейчас он встал и медленно подошел к дверям морга. Люди стояли кучками, вяло переговаривались. Все лица были как-то странно озабочены.
"Что это они так озабочены? - подумал Скелет. - Ведь все уже произошло. Люди, которых сегодня будут хоронить, уже умерли. И как бы там ни было, волноваться уже не имеет никакого смысла".
Сзади послышалось шуршание шин по песчаной дорожке, и мимо Скелета проехали сразу два похоронных автобуса с траурными лентами на боках. А в воротах показался еще и третий…
Автобусы подъехали к моргу, водители вышли из них, и сразу к ним подошли ожидающие люди.
"Сейчас вынесут тела и повезут их на кладбище или в крематорий, - понял Скелет. - А это все ожидающие родственники". Он заодно понял, и что означало выражение озабоченности на лицах людей. Они волновались, что не приедут похоронные автобусы. На самом деле, это было бы очень неприятно в каждом случае. А от похоронного агентства можно чего угодно ожидать.
Скелет вспомнил, что тоже в свое время волновался, придет ли автобус. Маму нужно было везти в крематорий, и он переживал, приедет ли автобус. Его тогда еще успокаивали какие-то мамины подруги и сослуживцы. Говорили:
- Не беспокойся, автобус придет…
Он и вправду приехал вовремя. И вообще, говорят, что куда-куда, а на похороны транспорт приходит вовремя. Наверное, это так и есть, однако родственники всегда волнуются.
Теперь все три автобуса стояли на площадке перед зданием морга. Дверь распахнулась, и на пороге появился добрый молодец в белом халате. Он был высокого роста, белобрысый, с добродушной физиономией спокойного, уверенного в себе человека.
Наверное, только такие люди и могут работать в морге, подумал Скелет. Все-таки, что ни говори, а для этой работы нужен соответствующий склад характера и темперамент.
- У вас особая служба, - говорили Скелету в милиции, когда он только начинал работу. - Вы работаете с людьми. Это требует особых качеств.
Сейчас он с внутренним смешком вспомнил это, и в голове промелькнула мысль, что, наверное, работа с трупами тоже требует особых качеств.
Говорят, что можно привыкнуть. Говорят, что "глаз замыливается" на такой работе. Говорят, что постоянно имея дело с покойниками, перестаешь об этом думать и воспринимаешь все совершенно обыкновенно.
Вот так говорят все - те, кто работает с трупами, и те, кто никогда с трупами не работал.
Но тут есть логическое противоречие. Привыкнуть к трупам людей - разве само по себе это нормально? Иметь дело с покойниками каждый день и относиться к этому, как к обыкновенной работе - разве это можно назвать психической нормой?
Коллеги Скелета в милиции частенько говорили посторонним и друг другу: "Мы так часто имеем дело с преступлениями, что перестаем относиться к этому личностно. Перестаем возмущаться и удивляться. Наша психика остается в норме".
Вот враки-то! Если человек равнодушно относится к преступлениям, леденящим кровь, и для него это обыденность - разве можно сказать, что его психика "в норме"?
Скелет рассмотрел доброго молодца в белом халате и понял, что это санитар. "Похож на Добрыню Никитича, - решил Скелет, отчего-то сразу вспомнив русские былины, которые проходил в пятом классе школы. - Или, может, на Алешу Поповича. Хотя я и не помню, чем они отличаются друг от друга…"