Ребята еще сильнее хохочут. Они-то Степку знают и никак не думают, что он - всерьез. Даже Анна Наумовна губы прикусила, чтобы не засмеяться.
- Поймали?
- Поймали. Не самих жуликов, а фотографии… Но это все равно. Лейтенант следователя вызовет.
Анна Наумовна нахмурилась.
- Ну, вот что, Хокканен. Хватит мне этих летчиков, художников, жуликов, лейтенантов, следователей…
- И орлов! Орлов! - кричат ребята.
- И орлов… Останешься после уроков на два часа. У меня будет с тобой последний разговор.
В это время открывается дверь и заглядывает учитель физкультуры.
- Хокканена и Крылова - к директору.
- Что там такое? - спрашивает Анна Наумовна.
- Понятия не имею. Пришел кто-то из милиции.
Анна Наумовна даже побледнела.
- Мальчики, что вы натворили, говорите быстро.
А мы и сами напугались. Идем в кабинет, а у меня в ногах какие-то пузырики бегают. Анна Наумовна идет с нами. Постучались. Смотрим, у стола сидит наш лейтенант. Директор карточки в руках вертит.
- А-а, сыщики, - говорит директор. - Ну что, Хокканен, зашили живот твоему брату?
Лейтенант смеется. Вот уж действительно, - ничего на свете скрыть нельзя.
Директор тоже смеется.
- Вот товарищ лейтенант говорит: двое, из нашей школы… Мне сначала и невдомек - кто это мог быть? Но как про живот услыхал, сразу догадался - Хокканен! А с ним и Крылов, конечно.
Директор протянул нам карточки, а там все точно, как было: лось и они с ружьями. Жалко только, что нас не видно. Надо было нам пораньше из кустов вылезти.
Анна Наумовна заглянула через мое плечо.
- Боже мой, какое варварство! Значит, вы действительно помогли задержать этих людей?
- Можно сказать, - целиком их заслуга, - подтвердил лейтенант.
- Что же с ними теперь сделают?
- Судить будут. Я все материалы уже к следователю направил. Ребятишек в суд вызовут свидетелями, вы не пугайтесь.
- Теперь не испугаемся, - говорит директор.
И лейтенант ушел. Оставил нам на память две фотографии.
Одну карточку Степка подарил Полянской, а другую мы приклеили к забору и расстреляли снежками.
Я тебе верю
Кассирша аэропорта приподнялась со стула. Перед окном кассы стоял мальчик лет двенадцати, в летной канадке с капюшоном.
- Ты один хочешь лететь?
Мальчик кивнул.
- А откуда у тебя деньги?
Рука с деньгами выскользнула из окошка. Настороженно глядя на кассиршу, мальчик начал пятиться к выходу.
- Подожди.
Мальчик метнулся к двери. Но в этот момент проход загородила широченная фигура летчика.
- Задержите его!
Большая ладонь легла на плечо мальчика. Он рванулся. Ладонь легко, почти без усилия отстранила его от двери.
- В чем дело?
- Ах, это вы, Гога… Вот мальчик какой-то странный… Хочет один лететь. И деньги у него…
- Понятно, - сказал летчик, - сейчас разберемся.
Мальчик головой едва доставал до пояса высокого летчика.
- Что же, будем молчать? - спросил летчик. - Как зовут?
- Пусти!
- Не могу я тебя отпустить, - сказал летчик. - Ты объясни сначала, - куда летишь? Зачем? Может быть, я сам тебя повезу. Надо же мне знать. У нас порядок такой…
Задрав острый подбородок, мальчик смотрел на летчика, и губы его дрожали.
- Пусти! Не ваше дело!
- Чистый хорек! - засмеялась кассирша.
Летчик сердито взглянул на кассиршу. Та покраснела.
- Идем, - сказал летчик. - Поговорим по дороге.
Они шли вдоль ангаров, и рука летчика по-прежнему лежала на плече мальчика.
- Ты из дома удрал, верно?
- Ну да еще! - сказал мальчик.
- Тебя как зовут?
- Федя.
- В поселке живешь?
- В поселке.
- А кто твой отец?
- У меня нет отца.
- А мать?..
- У меня нет мамы, - сказал мальчик. - Пусти. Больно!
- А ты не убежишь? Даешь слово?
- Даю.
Летчик остановился и убрал руку с плеча.
- Вот и хорошо, - сказал он. - Всегда лучше, чтобы честно…
И в эту секунду мальчик бросился к забору. Он с разбегу прыгнул, навалился животом на заостренные доски частокола, перекатился на ту сторону и побежал к Енисею, топча запыленные кустики картофельной ботвы.
* * *
Уже вечером летчик шел вдоль стоянки "шаврушек". Возле одной из машин он остановился, постучал носком сапога по дутику и сказал вполголоса:
- Как дела, шавруха? Тебе не скучно одной?
Машина молчала.
- Ты никого здесь не видела?
Машина молчала.
- Ты не видела человека, который продал свое честное слово? - уже громче повторил летчик и прислушался.
Но машина молчала, изо всех сил молчала!
- Ну?..
И вдруг "шаврушка" вздохнула протяжно и шумно:
- Пш-ш-фу-у…
- Давно бы так, - сказал летчик. Он шагнул к борту и откинул крышку багажника. В тесном закутке, скрючившись, лежал мальчик с красным от напряжения лицом. Он задерживал дыхание больше минуты.
- Слушай, Федя, - сказал летчик, - почему ты бегаешь и прячешься? Может быть, ты - жулик?
- Сам ты жулик, - сказал мальчик и заплакал.
Летчик подхватил его под мышки и поставил на землю.
- Я тебе не верю, - строго сказал он. - Ты слово продал. Может быть, ты и плачешь нарочно.
Федя перестал плакать.
- Не продал… - с вызовом сказал он.
- Почему же ты от меня убежал?
Федя отвернулся.
- Ну вот что, - сказал летчик, - идем. Покажешь, где твой дом. И не вздумай убегать - на этот раз догоню.
Они пересекли поле и оказались на дороге, ведущей к поселку. Федя шел посередине, загребая ногами.
- Перестань пылить, - сказал летчик. - Ты человек, а не бензовоз.
Федя ничего не ответил, но пылить перестал.
- А в багажник ты зря полез, - продолжал летчик. - Все равно его открывают перед вылетом: зажимы складывают. - Ну, Федор, понял теперь?
Федя отвернулся и снова начал пылить.
Летчик нахмурился.
- Напрасно я с тобой связался. Тебя, пожалуй, прямо в милицию надо бы отвести.
- Ну, ведите! - крикнул Федя, резко повернувшись к летчику. - Чего же вы не ведете?!
- Не веду потому, что сам такой был.
- Как я жулик, да? - звонко спросил Федя.
- Нет, не жулик. Такой же дурной.
Они молча прошли через весь поселок и скоро оказались на дальнем его конце.
- Где твой дом?
- Там остался.
- Почему же ты не показал?
- Забыл.
- Хорошо, идем обратно, - спокойно сказал летчик. - Постарайся не забыть на этот раз.
Через двадцать минут они снова стояли на дороге, ведущей к аэропорту.
- Ну?.. - спросил летчик.
- Забыл! - упрямо сказал Федя.
Летчик внимательно и строго взглянул на Федю. На лице мальчика ни смущения, ни страха, только - вызов. Летчик отступил на шаг и вдруг расхохотался.
- А ты упрямый! - проговорил он сквозь смех. - Только я тоже упрямый. Вы не знаете, где живет этот мальчик? - обратился он к женщине, проходившей мимо.
Женщина широко открыла глаза и с любопытством посмотрела на Федю.
- Ой, знаю! - сказала она. - Или натворил чего? Вон под зеленой крышей, - видите? Ихний - рядом.
- Спасибо, - сказал летчик.
- Да я лучше провожу, - заторопилась женщина. - Чего он наделал?
- Спасибо, - повторил летчик. - Теперь я сам найду.
- Ой, да тут и трудов-то нет ничего, - настаивала женщина. - Я вас и до крыльца доведу. Парень-то у вас в порту нахулиганил или как?
Летчик скосил глаза на Федю.
- Да тут такое дело… - серьезно сказал он. - Дом поджег.
- Неужто?! - ахнула женщина.
- Ага, - подтвердил летчик. - Каменный дом - с одной спички.
Федя отвернулся и фыркнул. Летчик легонько шлепнул его по спине, и они двинулись к дому с зеленой крышей.
- Балабон! - строго сказала женщина. - Язык-то без костей!
* * *
- Вор… вор… - тетка сидела на кровати, приложив ладони к вискам. Раскачиваясь, она почти пела: - Во-ор… сын моей сестры растет вором…
Деньги, свернутые рулончиком, лежали на столе. Когда тетка умолкала, слышно было, как бумажки похрустывают, распрямляясь. Но затем снова наполнял комнату ее голос. Казалось, где-то в углу запутался и дрожал в паутине бесконечно долгий звук: "и-и-и-и…"
- Грела его… кормила… Господи! Все в гнездо свое… все-то дом… Господи!
Летчик, стоя у двери, молча смотрел на тетку.
- Послушайте, - сказал он наконец, - мальчик с утра на аэродроме. Он не ел целый день.
- А я… - сказала тетка. - Он подумал, когда я ела? Кто об этом подумал?
- Ты ела утром! - крикнул Федя. - И деньги не твои! Они - за папу.
- Молчи, вор, - сказала тетка. - Неблагодарный вор!..
Федя сорвался с места, выбежал в сени, хлопнул дверью.
- Послушайте, так нельзя…
- Уходите, летчик, - сказала тетка. - Бог с вами, я вас не звала.
Летчику вдруг стало жарко. Нагнув голову, он шагнул в сени. Ему тоже хотелось хлопнуть дверью.
Федя был во дворе.
- Давно здесь живешь?
- Два года и три месяца.
- …И три месяца, - задумчиво повторил летчик. - Ну, пойдем, проводишь меня немного.
- Зачем?
- Затем, - сказал летчик. - Познакомимся. Придешь в следующий раз на аэродром - будет у тебя там знакомый. Ты с ребятами дружишь?
- Дружу. Только на улице. Домой она не пускает.
- Хорошо, - сказал летчик. - Идем.
Федя нерешительно потоптался на месте.
- А слово я не продал, - сообщил он. - Я когда говорил, фигу в кармане держал.
- Ну и что?
- И то… - сказал Федя. - Тогда не считается, вот что.
* * *
Отец погиб в апреле 1945 года в воздушном бою над чешским городом Братиславой. Федя родился через два месяца после его смерти. Два года назад ушла в тайгу и не вернулась Федина мать - инженер по лесному делу. Мальчик остался у тетки, которая недели две горевала и плакала. Тетка не умела плакать без слов.
- Ей теперь все равно, - говорила она. - А мне за что такое? За что?
Феде нестерпимо было видеть ее опухшее от слез лицо и то, как она привычно и торопливо крестится после еды, но тут же, взглянув в окно, выбегает на улицу и визгливо, краснея от натуги, начинает орать на ребят, играющих возле дома. Феде нестерпимы были ее разговоры с богом, которого она, кажется, жалела, как и себя, но которому все-таки жаловалась на свою долю, на погибшую сестру и на самого Федю.
Бог висел на стенке в углу. Это был человек с усталым взглядом, как будто измученный бесконечными теткиными просьбами. Из своего угла он печально смотрел на тетку, слушал ее брюзжанье и, казалось, сам готов был крикнуть ее же словами:
- Господи, да когда же все это кончится!
Когда тетка вытирала полотенцем тарелки или стирала Федину рубаху, то с лица ее не сходило выражение скорби и, как ни странно, тихой внутренней радости. Ей было приятно, что она мучается и что мучения эти видны всем, в том числе богу и Феде. Тетка любила страдать и умела это делать…
- Может, она и не сестра маме? - сказал Федя летчику. - Мама к ней не ходила. Она была веселая… И фамилии у них разные.
Свесив ноги в канаву, они сидели у дороги на полпути к аэродрому.
- Чудачина ты, - отозвался летчик. - У твоей мамы фамилия мужа.
- Папина?
- Да.
Федя опустил голову и зябко повел плечами. Стало тихо. В этой тишине плыл далекий, еле слышный звон. Он доносился сверху. Высоко над поселком шла четверка самолетов с лихо заломленными назад крыльями. Они появились прямо из неба и растворились в небе, оставив после себя розовый пенистый след.
- Почему они у нас не садятся?
- Это военные машины, - сказал летчик. - Знаешь, на какую высоту они забираются? Там небо уже не голубое, а темно-синее, и даже днем светят звезды.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. - Летчик поднялся, отряхнул брюки. - Ты приходи на аэродром, летать научу. Спросишь Гогу Сизова. Договорились?
- Приду, - сказал Федя.
* * *
Федю пускали всюду, даже в радиорубку. Его видели то в ремонтных мастерских, то в кабине тягача-буксировщика, то в учебном классе, где на стенах висели пропеллеры и разрезанные цилиндры на досках.
Но больше всего Федя любил полеты с Гогой.
В этих полетах Федя сидел на пилотском кресле, Гога - справа, пассажиром.
Федя сжимает ручку управления, ноги его лежат на педалях. Он слушает негромкие команды летчика.
- Крен влево!
Ручка плавно идет влево. Только ручка! Ноги замерли на педалях. Ни в коем случае нельзя качнуть педалями. Не вираж, а крен. Только ручка!..
- Выравнивай! - и сразу: - Правый вираж с набором высоты!
Правая педаль… ручка на себя и чуть вправо… Еще на себя… "Здорово! Молодец! Я молодец!.."
Федя косится на Гогу. Тот отрицательно покачивает головой.
- Ты свалил машину в штопор, - с огорчением говорит он.
Штопор! Вихляясь волчком, земля несется навстречу самолету. Она приближается с каждой секундой… Левая педаль утоплена до отказа. Ручка от себя или на себя? Постой, как же ручка?.. Кажется так! Теперь хорошо! Хорошо? Снова взгляд направо.
- Какая была высота?
Федя, чувствуя неладное, на всякий случай прибавляет:
- Тысяча метров.
- Нет, - говорит Гога. - Высота была двести метров. Ты у нас покойник.
- Я тороплюсь, когда ты командуешь, - говорит Федя. - Лучше я сам.
- Ну что ж, давай сам.
Короткое движение руки к щитку… Стартер… газ… еще газ… Ручка на себя… еще на себя… Все точно, все как нужно! Гога уже не хмурится. Значит, все в порядке. Над головой плывут облака… Если не смотреть на поле и самолеты, стоящие на нем, то кажется, что "шаврушка" постепенно отрывается от земли и уходит в полет. Спокойный горизонтальный полет. Никаких виражей. Тут Федя не собьется. Легкими покачиваниями педалей и ручки он выравнивает машину.
- Где мы? - Гога смеется. Но теперь Федю не запутаешь.
- Какой ветер?
- Южный.
"Южный", - значит, взлетали прямо на юг. Прошло минут пять…
- Внизу - Канготово!
Гога хохочет, показывая чуть ли не все тридцать два зуба. "Чего ему так смешно?"
Еще через пять минут:
- Где мы?
- Под нами - Искуп.
Внезапно Гога приподнимается и, опершись руками о борт, выпрыгивает из машины на поле. Ну, это уже свинство! На "шаврушках" летают без парашютов.
Федя встает с кресла и вытягивается, разминая ноющую спину.
- Ты уже покойник! - сердито говорит он. - Высота была двести метров. Ты разбился насмерть.
Вместо ответа Гога показывает на рукоятку тормоза. Она отведена до упора. Колеса схвачены намертво. Значит, не было никакого полета. В лучшем случае "шаврушка", завывая от натуги, проползла на брюхе несколько метров.
Федя смотрит на тормоз и краснеет.
- Ну, довольно, - говорит Гога. - Идем в столовую.
И Федя понуро бредет за Гогой в столовую.
* * *
Вечером Федя долго ворочается на скрипучей раскладушке, поставленной рядом с кроватью Гоги. Теперь он часто ночует в авиагородке. Тетка не обижается: расходов меньше.
Федя вздыхает, переживая дневную неудачу.
- Да ладно тебе… - говорит Гога. - Ты ведь просто не взлетел.
- А штопор?
- Ну, штопор - это да, - соглашается Гога. - Тут ничего не скажешь.
- А думаешь, я скоро научился бы летать?
- Скоро. Только торопиться не следует. Сначала школу закончи.
- А на реактивные меня возьмут?
- Не знаю, - говорит Гога. По тому, как несколько раз подряд вспыхивает папироса, Федя догадывается: Гоге неприятно напоминание о реактивных.
- Не знаю, - повторяет он. - Это не от нас зависит. Понимаешь?
- Понимаю.
На самом деле Федя многого не понимает. Не понимает, например, какие могут быть нелады со здоровьем у Гоги, на плечах которого разлезаются кожанки пятьдесят второго размера. Но это так. Гога пришел в отряд с военного аэродрома, где он летал на реактивных. Гога - истребитель. А теперь он возит тюки с почтой и смирных боязливых пассажиров с их приклеившимися к губам кривыми улыбками. Он мечтает вернуться в истребительную авиацию. Говорят, что в одиночных полетах, когда его никто не видит, Гога с ревом носится над тайгой, гоняется за орланами, пикирует, вытряхивая из машины душу. Гогины пассажиры рассказывали, что во время полета он поглядывает на них в зеркальце, укрепленное над головой, и загадочно улыбается. Пассажиры наливались тихим ужасом и замирали, видя эту улыбку - им были известны слухи о Гогиных одиночных полетах. А Гога вел машину бережно, как детскую коляску. Но пассажиры, вылезая из кабины, никак не могли отделаться от чувства, что они избежали смертельной опасности, и на прощание подозрительно долго тискали Гогину руку.
Федя знает все это. И потому нарочно грубовато, чтобы убедительнее звучали слова, он говорит в темноту:
- Ну и что… Тебя возьмут обратно. Только ты не кури. Это же вредно.
- Есть не курить! - Окурок, вычертив огненную дугу, летит на пол.
- Спим?
- Спим.
Через несколько минут Федя приподнимает голову с подушки и спрашивает:
- Гога, а ты правда орлов гоняешь?
- А ты сам как думаешь?
- Я не знаю. Разве можно?..
- Нельзя.
- Значит, не гоняешь. Правда?
- Я уже сплю, - говорит Гога.