5. Продолжение знакомства
Дома сгрудились над берегом, словно бежали и остановились у обрыва в испуге. В просвете между домами виднеется искрящаяся полоска - кусочек Енисея. Окна класса распахнуты настежь. С реки слышатся гудки. Идут плоты, баржи. Не оставляя за собой волны, буравят воду наливные самоходки. Колесные буксиры молотят плицами по облакам, разбивая их вдребезги. И все мимо, мимо… В Игарку, в Дудинку - к морю.
По улицам бродят пьяные от жары собаки.
Небывалое лето пришло в Усть-Каменск!
Петькина парта у окна. Солнце печет ему затылок, слова учителя доносятся будто издалека. Гораздо лучше слышно, как тоненько и сварливо визжит пила на лесопилке.
Впереди, рядом с Димкой, сидит Юрка Аленов. Петьке не видно его лица, но по напряженной Юркиной спине и по тому, как он вздрагивает, когда учитель повышает голос, Петька угадывает: Аленов читает. Книга прижата снизу к крышке парты, сквозь щель видно две - три строчки - потом все придется перечитывать заново. Но, как видно, это не смущает Юрку. Он всегда умеет выбрать книги, которые интересно читать даже по строчкам.
Петька вздыхает и начинает шарить по карманам. В карманах пусто. Вчера мать стирала брюки и выгребла все подчистую.
Петька обводит взглядом потолок. Он гладкий, белый, ни одной трещинки. Скучно!
Не глядя, привычным движением он протягивает руку и дергает за ленту, вплетенную в косу соседки. Это Соня. Прежняя учительница посадила ее рядом с Петькой, чтобы она на него влияла. Но Соня не может влиять на Петьку, она боится его. Она отодвигается молча и, по-прежнему глядя прямо на учителя, начинает заплетать косу.
Скучно!!
Наконец, не выдержав, Петька привстает и заглядывает через Юркино плечо. Что он там читает?
- Исаев…
"Ну, конечно! Стоит пошевелиться - и уже готово!"
Другим тоже делают замечания, но Петьке кажется, что ему чаще. Еще кажется, что его фамилию учитель произносит со злорадством, четко разделяя слоги: "И-са-ев!" Когда приходится отвечать, то Петька говорит нарочито грубоватым тоном. Все в Викторе Николаевиче вызывает у Петьки неприязнь: го, что он украдкой поглядывает в план урока, лежащий на столе, и очки, которые учитель надевает, когда волнуется, и манера говорить - очень правильно и четко. Петька не сумел бы объяснить, почему то или иное ему не нравится. Вот не нравится - и всё!
Виктор Николаевич давно заметил эту неприязнь. Он человек прямой, и проще всего ему было бы отозвать Петьку в сторонку и спросить: "Слушай, Исаев, ты чего злишься?" Тем более, что ему мешают работать косые Петькины взгляды, он чувствует их даже спиной. Но Виктор Николаевич уверен, что в ответ получит грубость, и потому не спрашивает. Он завидует старым учителям, у которых все получается просто. А у него не получается. И к урокам он готовится особенно тщательно… Но все же сорвется иногда с языка не то слово, а он не умеет сделать вид, что это в порядке вещей, что так и нужно. Это большое искусство - владеть собой, когда тридцать человек смотрят на тебя. А такие, как Исаев, замечают всё. Нужно постоянно следить за собой. И за ними нужно следить.
- Исаев! - Виктор Николаевич назвал Петькину фамилию машинально, просто потому, что он в этот момент думал о нем.
Петька поднимается за партой - оскорбленный и торжествующий:
- Чего "Исаев"? - в голосе его вызов. Но учитель не принимает вызова.
- Извини. Я оговорился. Аленов, повтори, что я объяснил.
Юрка вскакивает. С колен его сползает и плюхается на пол тетрадь.
- Вы объясняли… Вы объясняли, что вы оговорились!
Класс - в восторге. Класс корчится от смеха. Смеются откровенно и щедро - вовсе не потому, что так уж смешно. Просто есть повод посмеяться. Даже учитель старается подавить улыбку: губы его дрожат, глаза становятся круглыми и веселыми. Ведь сегодня - последний день занятий.
- Что там у тебя, Аленов, под партой? Давай сюда.
- У меня? Ничего нет. - Юрка подвигает ногой тетрадь поближе к Димке.
- Полуянов, подними и дай мне.
Димка в нерешительности смотрит то на учителя, то на Юрку. Наконец он делает выбор и протягивает руку под парту.
- Виктор Николаевич… - Юрка почти умоляет. - Вы поймите!.. Это нельзя показывать. Никому! Честное слово!
- Что там у тебя?
- Тетрадь.
- Хорошо, - говорит учитель, - я не буду читать твою тетрадь. Но пусть до звонка она полежит у меня на столе.
Нет, Юрка не хочет! Он боится. Взрослые слишком благоразумны и рассудительны. Они понимают много и вместе с тем мало. То, что ты строил всю жизнь, они могут разрушить одной улыбкой или одним словом. Нет, Юрка не хочет!
А Димка уже тянет руку… Тогда Петька, нырнув под парту, хватает тетрадь и прячет ее в карман. Учитель так и не разглядел ничего: мелькнуло голубое и скрылось.
- Исаев, дай сюда.
- Я не отдам.
- Почему?
- Это не мое.
- Исаев… - учитель говорит спокойно, но уже не улыбается. - Слушай, Исаев. Вас тридцать человек в классе… Если меня не будет слушаться один, то не будут и остальные. Мне просто не справиться одному. Ты Должен отдать тетрадь.
- А вы… когда учились в школе… вы бы отдали?
- Я бы отдал. И ты должен отдать.
- Нет.
- Почему?
- Это не мое.
По классу прокатывается сдержанный смешок. Учитель краснеет.
- Исаев, выйди из класса.
- За что?
- Выйди, или уйду я!
"…или уйду я!" - эти слова безотказно действуют даже на самых строптивых. Но не на Исаева.
- А за что?!
Притихший класс испуганно и почтительно смотрит на Петьку.
- Если ты сейчас же не выйдешь, - медленно говорит учитель, - то я буду требовать исключения.
Теперь уже и Петька понимает, что перегнул. Но подчиниться просто так тоже невозможно… Поэтому он выходит из-за парты, направляется к двери, но на пороге задерживается.
- Я вам ничего не сделал, вы не имеете права кричать, - говорит он, хотя Виктор Николаевич вовсе не кричал. Наоборот, голос учителя неестественно спокоен.
Петька закрывает дверь, и учитель слышит, как он, удаляясь, нарочито громко стучит каблуками по полу.
- Полуянов, пожалуйста, догони Исаева, скажи ему, чтобы он после урока пришел в кабинет директора.
Димка вылетает из класса. Остальные настороженно следят за учителем: что же теперь будет? Ничего. Только рука Виктора Николаевича, протянутая к доске, чуть дрожит: линия, которая должна быть прямой, получается криво. Виктор Николаевич стирает ее, снова чертит, опять стирает. Наконец все в порядке.
- Итак, мы говорили о том, что на каждого человека давит столб воздуха весом более десяти тысяч килограммов. Почему же его не расплющивает такое давление?..
* * *
После урока Виктор Николаевич и Петька идут к директору. Петька шагает сзади - руки за спиной, - как арестант. Виктор Николаевич немного остыл и уже жалеет, что не постарался справиться сам. Получается, будто он совсем беспомощен. Но слово сказано.
- Можно к вам, Платон Яковлевич?
- Угу… - говорит директор, не отрываясь от бумаг, но, заметив Петьку, добавляет: - Входите, пожалуйста, Виктор Николаевич.
Учитель не знает, с чего начать разговор. Жаловаться на Исаева? Рассказать о встрече на берегу? О том, что они давно уже почти враги - он и мальчишка? Нелепо!.. И учитель говорит:
- Платон Яковлевич, Исаев сегодня сорвал урок… Я не знаю, что с ним делать.
- Опять Исаев! - мохнатые брови директора ползут вверх, изгибаются, как гусеницы. - Что же, Исаев, выгнать тебя в конце учебного года?
- Я ничего не сделал, - глухо отвечает Петька.
- А все-таки?..
- Я не отдал ему тетрадь.
- Кому это "ему"? - повышает голос директор.
- Учителю.
- У учителя есть имя!
Петька молчит.
- Что за тетрадь?
- Не знаю.
- Это твоя тетрадь?
- Нет.
- Чья же?
- Одного ученика.
- Какого ученика?
Петька молчит.
- Почему у тебя оказалась чужая тетрадь?
Петька молчит. Он смотрит директору прямо в глаза и, конечно, не подозревает, что он - именно Петр Исаев - нравится директору больше, чем любой из учеников Усть-Каменской школы. Но директор не имеет права любить одних больше, чем других. Поэтому он говорит по-прежнему строго:
- Ты знаешь, Исаев, что будет, если я на педсовете поставлю вопрос о твоем исключении?
Петька молчит.
- Я думаю, что исключать не нужно. Он исправится. Ты ведь исправишься, Исаев? - произносит Виктор Николаевич и чувствует, что слова его казенны и неуместны. Непримиримая правда живет в этом мальчишке, и он несет эту ребячью правду наперекор всему, до конца верный своему "я". Он ошибается, но не лжет.
"Его нужно не исправить, а направить", - думает Виктор Николаевич. И впервые смотрит на Петьку даже с некоторым дружелюбием. Но Петька еще не научился угадывать чужие мысли и понимать взгляды. Он понимает слова. И от этих слов, оттого, что за него заступился учитель, который привел его на расправу, в груди Петьки лопается какая-то струнка.
- Я не исправлюсь, - говорит он, не сдерживаясь более. - Я никогда не исправлюсь! Уйду из школы и буду работать! Я не хочу быть каким-нибудь интеллигентом!
- Значит, ты не хочешь быть интеллигентом, - медленно и сурово говорит директор. - Хорошо!
Он достает лист бумаги и карандаш, кладет на стол.
- Садись сюда. Пиши.
- Что писать? - недоуменно спрашивает Петька.
- Пиши: "Я не хочу быть интеллигентом".
Петька растерян. Разве существует какое-то особое наказание за то, что человек не хочет быть интеллигентом?
- Пиши!
Петька с опаской берет карандаш, присаживается на край стула и выводит: "Не хочу быть ин…" - здесь он задумывается, но ненадолго. Мотнув головой, решительно дописывает: "… тилегентом".
- Ясно, - говорит директор. - А грамотным, просто грамотным человеком ты тоже не хочешь быть? В одном слове - три ошибки!
Петька изумлен совершенно искренне. Он даже забывает, что говорит с директором.
- Три!? Платон Яковлевич, честно?..
Директор усмехается. Он видит Петькину растерянность, но не хочет насладиться его позором.
- Иди, Исаев. И помни: прежде чем написать или сделать что-нибудь, надо думать. А еще помни, что разговор - этот - последний. Понял?
- Понял.
У двери Петька задерживается и, сознавая, что все кончилось, спрашивает уже из озорства:
- Маме сказать, чтобы в школу пришла?
- Брысь! - директор хлопает по столу, и Петька, счастливый, вылетает за дверь.
- Вот вам Исаев, - говорит директор, прислушиваясь к перестуку Петькиных каблуков. - Видели? Прикрикнешь - смеется, пожалеешь - обидится. Знаете почему? Отец у него погиб на лесосплаве… Мать целый день занята. Да еще брат маленький… Мальчишка в доме - хозяин. Работы хватает: дрова возит из тайги, посуду моет, иногда и обед сварит. Но ведь все же - мальчишка… Надоест, вырвется из дома и куролесит: там нашумит, тут надерзит. Стали говорить: "хулиган". А потом так и пошло: что ни сделает - хулиган. Говорили, говорили, а он и поверил, что правда, - хулиган. Вот теперь и доказывает. В прошлом году он на плоту чуть не до Игарки уплыл. На мать обиделся. Хотел сам себе на жизнь зарабатывать. А по-моему, все у него от гордости. Готов со всем светом на кулачках… Вы никогда не задумывались над тем, чем сильнее всего можно обидеть мальчишку? Превосходством. И снисходительностью. Мы, взрослые, почему-то стесняемся разговаривать с ними, как равный с равным. Мы имеем право на гордость, самолюбие, любовь и ненависть… А они - нет? Они все понимают и чувствуют, как мы, только меньше знают. Их честность - это честность без оговорок. Они беспощадны к тому, что им не нравится. Они строят себе свой мир и не любят насмешек. Только очень искренний и простой человек может быть принят ими, как равный. Обмануть их невозможно. Я всегда оцениваю себя по тому, как ко мне относятся дети. И я был бы счастлив, если бы кто-нибудь из моих учеников пригласил меня играть в футбол. Тот же Исаев… Он всегда неправ, но всегда честен. Вы еще очень молодой учитель, Виктор Николаевич… Я знаю, что Исаев порой просто невыносим… Но сейчас - совсем о другом. Я понимаю, что пока вам трудно. Помочь вам - моя обязанность. Но я могу дать только единственный и главный совет: держитесь всегда так, чтобы ваши ученики приглашали вас играть в футбол. Извините меня, это не лекция. Это - я сам.
- Я хочу, чтобы им всем было лучше… - отвечает Виктор Николаевич после раздумья. - А они не понимают… Скажите, Платон Яковлевич, - долго так будет?
Директор смеется. Он такой большой и грузный, что в такт смеху начинает вздрагивать стол и лампа на нем, и в чернильнице ходят фиолетовые волны. И только теперь Виктор Николаевич верит, что слова директора - не лекция.
А Петькин путь прям, как стрела: по коридору, с разбегу в дверь и - каникулы.
Юрка и Димка ждут у ворот.
- Исключили?
- Ну да! Поговорили просто. На свою тетрадь.
- Петька… - растроганно говорит Юрка. - Я отдам тебе два патрона шестнадцатого калибра. Ты у меня просил, - помнишь?
- А чего у тебя в тетрадке?
Юрка раздумывает несколько секунд.
- Ладно. Я никому не говорил, а вам скажу. Айда на берег!
Возбужденные и радостные, они мчатся по улице, потом - по берегу. Они швыряют портфели с откоса и скатываются вниз в облаках пыли. Они перестали быть учениками. Впереди - лето!
6. Тайна острова Азориды (из голубой тетради)
"С севера к Атлантиде подступали высокие горы. После захода солнца долго, будто остывая, розовели их вершины. Горы нависли над страной. Они пугали людей своей молчаливостью и казались безжизненными. Только те, кому не было места внизу, уходили в горы. Так поступали приговоренные к смерти, если им удавалось бежать. В горы ушли однажды двадцать рабов, назначенные в жертву ненасытному Солнцу. Солнце было богом атлантов, луна - братом бога. Но рабы не хотели умирать во славу чужих богов. Ночью они задушили обоих стражей и ушли в горы.
Они шли всю ночь и к утру забрались так высоко, что с любого открытого места в городе можно было видеть черные точки, ползущие по камням… потом - по снегу… потом… Потом они исчезли. Их не стали преследовать, ибо знали - оттуда никто не возвращается.
А Солнце получило других.
В этой прекрасной и богатой стране было много рабов. От поколений рабов, завезенных первыми атлантами, произошли новые поколения. Многие из детей, родившись рабами, не знали об этом, пока не вырастали, пока раскаленное клеймо не касалось их спин, и тогда они начинали работать наравне с остальными.
Иногда корабли привозили новых: широкогрудых, с черно-лиловой кожей, с курчавыми волосами - из страны, где за душными лесами лежали раскаленные пески, или - гордых, с золотистой кожей, с глазами черными и блестящими, как влажные сливы - они были с островов моря, лежащего на востоке, за узким проливом.
Многие из них были так же стройны, мускулисты и красивы, как свободные жители Атлантиды. Но жили они в пещерах, выкопанных прямо в земле, и только наиболее искусным из них разрешали строить хижины. Среди них были оружейники, изготовлявшие мечи, которыми перерубали медные полосы толщиной в руку; были резчики, вырезавшие цветы из кости; камнетесы, пригонявшие громадные плиты так, что между ними нельзя было просунуть волос; были кузнецы, которые ковали ошейники и цепи для самих себя.
И среди них не было ни одного, кому не снилась бы родина. Одни помнили ее сами. Те же, что родились здесь, узнавали о ней из колыбельных песен. Ночью рабы были свободны. Сны уносили их далеко в море: они плыли вдоль знакомых берегов, волны подхватывали их лодки и выбрасывали на родную землю. Они подолгу лежали на влажном песке, вдыхая запах соли, видели зеленовато-голубую кромку леса и столбы дыма, поднимавшиеся над деревьями. Там были их хижины. Они вставали и шли к дому, не оглядываясь, уверенно, потому что снова были свободны.
А утром их поднимали окрики стражей, и они опять принимались рыть землю, рубить камень, таскать воду в сосудах из шкур, и Солнце - неутомимое, беспощадное божество - не мигая, смотрело на них сверху и жгло их спины.
Рабы выполняли все тяжелые работы, и потому труд свободных атлантов был легким и радостным. И в своих песнях атланты прославляли себя самым мудрым и великим племенем на земле, ибо верили, что только великий народ может покорять другие народы.
Но однажды появился среди них истинно великий и мудрый. И он был раб.
Он родился здесь, на острове Азорида. Он был строен и гибок, и мышцы его были крепче слоновой кости. Он был рабом, но высоко держал голову, и. его господин - жрец храма Солнца - если бы не был стар, то не взял бы его к себе в дом, ибо раб, который смотрит в глаза своему господину, - плохой раб. Но жрец был стар и плохо видел, он был доволен.
Раб заменял ему глаза и уши. Когда жрец, напрягая зрение, рисовал священные письмена или расположение светил на небе, раб стоял сзади, покорный, готовый к услугам.
Он слушал споры своего господина с другими жрецами, но никто не замечал, как порой улыбка скользила по губам раба. Жрецы часто говорили вздор.
За десять лет, прожитых у служителя Солнца, раб узнал больше, чем его господин за всю жизнь.
Он изучил множество наречий и первым прочел письмена, высеченные на плитах теми, кто жил на этой земле прежде атлантов. Он был первым, кто раскрыл тайну каменного человека, стоявшего с рукой, поднятой к небу, а другой протянутой так, будто он сыпал что-то из горсти на землю.
Так он узнал о неизбежном.
Письмена говорили об исчезнувших народах, которые жили здесь до атлантов. Трижды селились на этой земле люди, и трижды наступал день, когда вскипало море, содрогалась земля и громадные волны обрушивались на берег. Сверху падал град из камней, пепел и лился черный горячий дождь.
Люди пытались спастись в домах, в пещерах, но дома рушились, своды пещер смыкались - вещи восставали против людей и переставали им повиноваться.
Письмена говорили, что в это время крылатый змей поднимался с гор, закрывал солнце, и день обращался в ночь.
А потом приходила волна, заслонявшая небо. Она докатывалась до подножия гор и все, что встречала на своем пути, уносила в море.
И тогда боги, живущие под землей, в гневе колебали горы, земля лопалась, дыша огнем, целые острова с городами, лесами и со всем, что было на них, скрывались под водой. И еще долго не было света и не наступал день.
Те, кому удалось остаться в живых, в ужасе бежали прочь, через море, которое по ночам освещали две луны. И последние из них оставили эти письмена и каменное изваяние бога, обрушившего на них свой гнев.
Письмена говорили, что путь их лежал на запад. А еще было написано, что всех, кто поселится на этой земле, постигнет такая же участь.
И раб, ужаснувшись тому, что узнал, нарушил закон и первый заговорил со своим господином.
- Еще не поздно, - сказал он. - Море спокойно. Мы можем уйти. Ты должен освободить мой народ - на новой земле вы найдете новых рабов.
Старый жрец окаменел от изумления, а когда он пришел в себя и увидел, что раб не лжет, его охватил великий гнев.