- Надо попытаться! - прошептал Азат. - Хотя попытка и… пытка. (Если уж он забрал что-нибудь в голову, хоть убей - не отступит.) На моем месте Маринка, пожалуй, сделала бы то же самое.
Мальчишка не опасался полицая. Верзила в таком состоянии беспомощен, а другие вряд ли придут среди ночи…
Крадучись, он подошел к шкафу, где хранились свечи. Долго топтался в дверях, пока рискнул перешагнуть порог. Осталось незаметно проскользнуть во двор и бесшумно спуститься в подвал.
КОНСПИРАТОР ОШИБАЕТСЯ ОДИН РАЗ
Булка, наверно, подумала: несут еду. Она довольно заворчала, увидев своего приятеля. Даже взвизгнула от радости, толкаясь холодным носом в его живот.
- Вот что, дружок, - проговорил Азат нарочито бодрым голосом, - я сейчас займусь одним опасным делом, а ты мне поможешь. Идет? Тебя ведь не нужно учить, как охранять важные объекты? Инструкцию знаешь? Только на этот раз требуется быть вдвойне бдительным. Чуть что - сразу подавай сигнал.
Собака, словно поняв Азата, растянулась у входа, насторожив уши.
Пошарив руками, Азат нащупал ящик, куда можно было поставить зажженную свечу. После этого он разгреб мусор и извлек заветный чемодан.
Чемодан был крепко-накрепко перевязан ремнем из сыромятной кожи. Тугой узел никак не поддавался.
Немало пришлось повозиться, пока дрожащими от волнения руками Азату удалось откинуть крышку.
Перед изумленным взором мальчишки открылся целый клад. Холщовые мешочки были туго набиты шрифтом. На каждом мешочке фиолетовыми чернилами была написана буква или цифра. Некоторые обозначения расплылись, и их было трудно разобрать.
Перебирая и сортируя мешочки, Азат вдруг наткнулся на моток шпагата и сапожную щетку.
- А для чего здесь щетка? - недоумевал он.
Под шрифтом лежала банка с краской и какая-то металлическая штучка. Это была верстатка, назначения которой он не знал. Тут невольно потеряешь голову.
Провозившись больше часа, Азат совсем надумал было отказаться от своей затеи. "Мне ни за что не справиться с этой походной типографией", - говорил он себе. Но стоило ему вспомнить слова учителя, как снова азартно загорались его глаза: он, Азат, не хуже Данилы или Маринки. Он напечатает листовку. Разве не так?
И, складывая по алфавиту мешочки со шрифтом, Азат сказал себе: "Завтра еще раз вернусь сюда. На сегодня, пожалуй, хватит. Зато теперь я знаю, где какая буква лежит".
Из подвала он выбрался крадучись, словно вор. Вокруг стояла глубокая тишина, какая обычно наступает в селе перед рассветом.
Он осторожно обошел дом. Ему надо поторапливаться, если не хочет подвести самого себя. Даже самые отчаянные люди, когда это необходимо, бывают осторожными.
Уже сидя у изголовья больного, Азат, зажмурившись, чтобы лучше думалось, стал сочинять текст листовки. Это дело оказалось тоже нелегким. Почти до утра юный денщик - и он же юный подпольщик - ломал голову, отбрасывая и отказываясь от того, что легко приходило на ум.
Он еле дождался наступления следующей ночи. Нетерпение его росло с каждой минутой. То Азату казалось, что главный полицай в чем-то заподозрил его, то чудилось, что Одноглазый собирается расположиться на ночлег прямо в участке, а это вовсе не устраивало конспиратора.
Наконец Верзила заснул крепким сном, Одноглазый и главный полицай убрались к себе. Лучшей обстановки для подпольщика, собравшегося выпустить листовку, не придумаешь.
Пришло время спуститься в подвал, а текст листовки никак не получался. От злости хоть плачь! А без текста в тайной типографии нечего делать.
Наконец после долгих раздумий он решил составить самый короткий текст: "Наши войска освободили Харьков, очередь за Холминками!" Можно было бы сочинить что-нибудь и получше, но время не терпит. "На первый раз и так сойдет", - решил он.
Во вторую ночь Азат постиг еще одну истину: печатное дело - очень сложное дело. Вот они перед тобой все нужные буквы. А попробуй набери хоть одно-единственное слово! Только наберешь, оно тут же рассыпается.
Если бы знал, что металлические палочки с буквами можно собирать и закреплять на верстатке, дело у него пошло бы быстрее. Но наш самозванный наборщик набирал и складывал слова прямо на крышке чемодана.
Как только набрал первое слово, ему захотелось тут же получить отпечаток. Так не терпелось взглянуть на результаты своего труда!
В эту ночь Азата постигла вторая неудача. Вместо слова "наши" на бумагу легло ненужное слово "ишан".
Где же переродилось слово? В какой момент? "Неужели, - сообразил он, - надо набирать буквы справа налево, а не так, как пишешь, слева направо?"
После такого важного открытия Булка некстати стала проявлять большое нетерпение, она заскулила, словно почуяв чужого. Волей-неволей пришлось прервать работу и поспешно спрятать чемодан.
К счастью, тревога оказалась ложной.
Однако третья ночь едва не оказалась последней для юного конспиратора. Не успел он разложить свое хозяйство, как с улицы послышался шум немецких машин.
Сердце будто оборвалось. Азат не помнил, как сложил и спрятал походную типографию. Вдобавок ко всему, в спешке он чуть не устроил в подвале пожар.
К тому моменту, когда он вылез из подвала, в село полным-полно понаехало фашистов. Они уже рыскали по дворам в поисках продовольствия.
Наступил новый день, а он все еще был далек от цели… "Если сегодня ничего не получится - никогда не получится", - понял Азат.
Одноглазый первым покинул участок. А вот главный полицай, как назло, задерживался То он звонил по телефону, стараясь переправить Верзилу в больницу, то рылся в папках.
"Не нарочно ли он возится?" - вкралось сомнение. От отчаяния Азат готов был руки опустить. Так порою случается, наверно, у всех подпольщиков. Даже у взрослых.
В тот вечер все не ладилось. Азат никак не мог вспомнить, куда в прошлый раз в спешке сунул свечку. После долгих поисков огарок был обнаружен под нарами…
"Когда все валится из рук и в душу закрадывается сомнение, лучше не начинать дела", - думал Азат, не решаясь сразу направиться в подвал. Может, в нем вдруг заговорило предчувствие? Он и сам не знал, верить в предчувствие или нет.
"В первый раз листовку можно написать и от руки, - сказал он сам себе. - А там видно будет".
Он не стал лишний раз рисковать типографией подпольщиков. Все листовки - а их было только три экземпляра - старательно написал от руки печатными буквами, чтобы никто не мог, даже при большом желании, по почерку найти их автора.
… В ту ночь сообщения об освобождении Харькова появились на стене деревенской лавки и на заборе, окружавшем хату сельского старосты, и, само собой разумеется, на дверях полицейского участка.
ОДНА ЛОШАДЬ И ТЫСЯЧА МАРОК
Весть о листовках моментально распространилась по селу. Поэтому ничего удивительного нет в том, что уже с утра главный полицай бушевал в своем участке. Первым делом он устроил разнос денщику, прикорнувшему в углу: "Спишь, лентяй! А партизаны не дремлют! Где был? Что делал?"
На все вопросы следовал ответ:
- Находился возле больного…
К денщику трудно было придраться: действительно, он оставался сиделкой возле тяжелобольного. Такое дежурство хоть кого одолеет. После изнурительной ночи волей-неволей задремлешь.
В самый разгар, когда начальник бегал по комнате, хватаясь за голову, явился Одноглазый. По какой-то случайности он один ничего еще не знал.
- Чем это пахнет? - набросился на него начальник, вертя перед носом оторопевшего старшего полицая листовку. - Ты представляешь себе, что это такое?
- Листок бумаги!
- "Листок бумаги"! - передразнил его начальник. - Первосортная партизанская листовка, вот что это… Гестапо за такое дело семь шкур снимает.
- Не накликай на себя беду, - сумрачно проговорил Одноглазый. - Может случиться, что сами установим, откуда взялась листовка. Без гестапо.
Одноглазый так и впился в Азата взглядом. В душе денщика росло смятение. Ему показалось, что Одноглазый о чем-то догадывается.
Начальник холминской полиции никак не мог успокоиться. Яростно потрясая кулаками, он грозил неведомым партизанам:
- Я вам это не забуду, дрянь людишки! Не забуду и не спущу!
Сообщили в гестапо о происшествии или нет, Азат не знал, но ровно в полдень подкатила крытая черная машина и остановилась перед полицейским участком.
Гестаповец, косая сажень в плечах, как только вошел в дом, молча уставился на полицаев. Азат спрятался за печкой, поэтому не видел его холодных глаз, но и у него мурашки побежали по спине. Непроизвольно, словно завороженный, он сделал шаг и высунулся из своего укрытия.
- Как ты сюда попал? - сквозь стиснутые зубы процедил гестаповец. - Почему мальчишка находится в участке?
- Это мой денщик, - вытянулся Одноглазый.
- Что?! - обернулся в его сторону офицер. - Разве денщику положено иметь денщика?
Он отлично говорил по-русски.
- Вон отсюда! - заревел гестаповец, наступая на испуганного мальчишку. - Лучше не попадайся мне на глаза.
Азату оставалось лишь одно - дать деру. И этой возможностью он немедленно воспользовался.
Он метнулся в подвал, но тут же птицей выпорхнул обратно. Ни в коем случае нельзя наводить гестаповца на след типографии.
Возле сарая Азат перевел дыхание. "Может, с ходу податься в лес?" - мелькнуло в его голове. Но что он там будет делать без товарищей? Кроме того, он головой отвечает за чемодан подпольщиков. Теперь ни за что нельзя просто так сбежать.
Все время, пока крытая черная машина торчала перед участком, маленький денщик благоразумно сидел в сарае, боясь шелохнуться. Ему, однако, пришлось ждать долго.
Азат не знал, что произошло в его отсутствие, но, когда осмелился подняться на крыльцо после отъезда гестаповца, ему в глаза бросилось новое распоряжение, наклеенное на дверь:
ВСЕМ! ВСЕМ!
ГЕРМАНСКАЯ ВОЕННАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ ОБРАЩАЕТСЯ К НАСЕЛЕНИЮ С ПРОСЬБОЙ ОКАЗАТЬ АКТИВНОЕ СОДЕЙСТВИЕ ОККУПАЦИОННЫМ ВЛАСТЯМ В РОЗЫСКЕ И ПОИМКЕ ЛИЦ, РАСПРОСТРАНЯЮЩИХ ПАНИЧЕСКИЕ СЛУХИ УСТНО И ПИСЬМЕННО.
ЛИЦА, ПОЙМАВШИЕ И ДОСТАВИВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОЛУЧАТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: ОДНУ ЛОШАДЬ, ДВЕ КОРОВЫ, ДВА ГЕКТАРА ЗЕМЛИ И ТЫСЯЧУ МАРОК.
ЛИЦА, УКРЫВАВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОДЛЕЖАТ НАКАЗАНИЮ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ - РАССТРЕЛУ.
Оберштурмфюрер Курт Керрер
ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
После появления листовок полицаи с ног сбились. Они днем и ночью шныряли по селу, хватая всех подряд. Допросы следовали один за другим. В течение недели семь человек по доносу главного полицая попали в гестапо.
Все село жило в страхе. Но и полицаи не чувствовали себя в безопасности. Они установили круглосуточное дежурство, опасаясь партизан.
И вот в такое тревожное для всех время однажды вечером Одноглазый привел в участок неизвестного человека. Одет он был по-городскому: длинное пальто и богатая меховая шапка сразу выделяли его.
Старший полицай, соблюдая осторожность, привел арестованного со связанными назад руками. Одноглазый большой храбростью не отличался.
Ужас охватил Азата. На какое-то мгновение ему показалось, что арестованный - тот самый очкастый партизан, который дал ему пароль. Но очень скоро Азат понял ошибку. Этот горожанин был намного старше того Очкастого.
"Совсем одурел. Скоро тени стану бояться, - осудил он себя. - Может, они еще отпустят этого человека?"
- Чего глаза вылупил? - заревел Одноглазый. - Одна нога здесь, другая - там… Зови начальника!
Теперь маленькому денщику приходилось выполнять и обязанности Верзилы, которого два дня назад увезли в городскую больницу.
В былое время главного полицая вызывал младший полицай. Простой денщик этой чести не удостаивался.
- Я, кажется, сцапал одного из тех, кого партизаны присылают с листовками, - доложил Одноглазый, как только появился начальник.
Арестованный стоял посередине комнаты со связанными назад руками.
- На месте преступления поймал, с листовками? - обрадовался начальник, с любопытством разглядывая арестованного.
Старший полицай замотал головой.
- Листовок, правда, не обнаружил, а вот газеты конфисковал…
Начальник, рассмотрев протянутые ему газеты, вспыхнул:
- Ну и насмешил ты меня! Зачем требовалось конфисковать газеты оккупационных властей? Их можно купить повсюду, от Одессы до Минска.
- Ну и что ж? - не сдавался Одноглазый. - Разве дело в газетах? Для нас важен он сам. Не так ли? Я доподлинно установил его личность. Еще до войны я собственными ушами слышал его выступление в Киеве. Тогда он, надо сказать, пел здорово. Ох и артист был!
- На этот раз он не врет? - спросил начальник, подняв глаза на арестованного.
Горожанин кивнул головой:
- Не врет.
- Что привело вас в Холминки?
- Меняю сахарин на картошку. В городе туго с хлебом… Чего уж тут объяснять, сами знаете. А спекуляция, как мне известно, не считается преступлением против властей.
- Пропуск?
- Есть.
- Давай сюда.
- Не могу… руки связаны.
Начальник сам вытащил бумажник из кармана арестованного.
- Как будто документ исправный, - задумчиво заключил он, складывая бумаги и возвращая бумажник. - Где и кем служишь?
- Перебиваюсь случайным заработком.
Городской житель, да еще артист, редко попадает в руки сельских полицаев. Одноглазый самодовольно улыбался; пока шел допрос.
- Споешь? - начал приставать он к арестованному. - Чего тебе стоит спеть какую-нибудь песенку?
- Нет.
Одноглазому невдомек, что голодный человек не поет. Это понимал Азат. "А у него еще руки связаны!" - подумал маленький денщик.
- Будет тебе важничать! - проговорил старший полицай. - Ведь ты отдаешь себе отчет в том, что с нами не следует портить отношения. Мы - власть!
- Отдаю отчет, - спокойно подтвердил артист. - Вы - власть.
- Вот что, поезжай-ка ты с ним в город, - неожиданно принял решение главный полицай. Ему, видимо, надоело возиться с арестованным и захотелось побыстрее сбыть его с рук.
Артист взглянул на него испытующе и понимающе улыбнулся:
- Честь имею кланяться. Только вот жаль, не успел обменять свой сахарин на картошку. Повез бы ее сейчас бесплатно, за счет холминской полиции. Но не беда. В другой раз приеду к вам с самим оберштурмфюрером. Тогда, надеюсь, вы станете обращаться со мной более вежливо.
Он всем видом показывал, что очень доволен таким оборотом дела.
Одноглазый во что бы то ни стало хотел послушать певца. То, что артист отказывался, почему-то задевало самолюбие полицая. Он настаивал.
- Спой любую! - взмолился он наконец. - Одну-то можешь?
- Просьба - другое дело, - после небольшого размышления согласился арестованный. - На войне как на войне… Только вот мне ни разу еще не приходилось выступать со связанными руками.
- Это дело поправимое, - засуетился полицай. - Может, и чарочку примешь для настроения?
- Пожалуй, и от угощения не откажусь.
После того как ему развязали руки, он долго растирал их, сжимал и разжимал кулаки, точно желая восстановить кровообращение. "Дядька что надо, - залюбовался им Азат. - Не завидую тому, кто испробует на себе его кулачищи".
Гимнастика не понравилась начальнику.
- Не балуй, - нахмурился он, - у нас это не положено.
Арестованный не стал спорить. Он вообще оказался покладистым дядькой. Артист выбрал себе удобное место между окном и столом, запрокинул голову и запел.
Его голос грозной лавиной заполнил комнату и потряс душу мальчишки. Ошеломленный необычным, сильным голосом, Азат застыл с раскрытым ртом. Такое слышать не приходилось.
Песня вещала бурю, сулила надежду и гремела как гром.
- Осуши кружку да собирайся в путь-дорогу, - приказал начальник, как только песня тихо-тихо замерла. - Хорошо поешь, ничего не скажешь, но все же я вынужден тебя переправить до господина оберштурмфюрера. Не хочу иметь никаких неприятностей. С меня хватит.
Артист уселся за стол спиной к окну и в одно мгновение осушил большую кружку самогона. Довольно крякнул и потянулся за закуской…
Вдруг главный полицай ринулся к окну и, открыв раму, кому-то погрозил кулаком:
- Пошли вон! Чего столпились?
- А ну, выкормыш, маскируй окна! - приказал Одноглазый, зажигая керосиновую лампу.
Светомаскировка тоже входит в обязанности денщика. Азат, как обычно, взобрался на табуретку и только-только собрался опустить старую мешковину, заменявшую в этом доме штору, как позади раздался грохот. От испуга Азат чуть не свалился на пол.
Смотрит и глазам своим не верит: силач артист отшвырнул Одноглазого и смахнул со стола лампу. В следующее мгновение с грохотом опрокинулся стол. Азат увидел, как в темном проеме распахнутой двери мелькнула фигура артиста. Полицаи опомнились от неожиданности. Раздался выстрел. Один, другой, третий…
"Артист убежал!" - ахнул мальчишка.
Кто-то пулей кинулся к двери.
"Вот сиганул, - восхитился Азат, радуясь за артиста. И тут же подумал с отчаянием: - Неужели убили? Стреляли ведь три раза подряд…"
Азату стало страшно: а если это стрелял Одноглазый? Тот редко ошибается, и в погоню, наверно, он помчался.
- Света! - прохрипел в темноте главный полицай. - Эй, кто тут есть? Поспеши с лампой!
Азат не успел выполнить приказ, как со двора донесся душераздирающий крик.
Начальник, а вслед за ним и Азат, каждый, беспокоясь о своем, толкая друг друга, сбежали с крыльца. Их глазам представилась страшная картина: на земле, сцепившись живым клубком, катались Одноглазый и овчарка.
Улучив удобный момент, начальник выстрелил в собаку. Булка дернулась и уткнулась носом в землю.
Одноглазый с трудом поднялся и осмотрел свое обмундирование. Особенно пострадали его галифе, которыми он очень гордился.
- Я хотел пустить ее по следу артиста, - заикаясь, выговорил Одноглазый, когда к нему вернулся дар речи. - В такую ночь без собаки нечего делать, сам понимаешь.
- Экая незадача! Такую собаку пришлось расстрелять по законам военного времени, - посетовал начальник холминской полиции. - И артиста упустили. Глупо получилось! А видать, крупная птица была, опытный партизан.
- Одно слово - артист! - не то гордясь, не то огорчаясь, заключил Одноглазый.
Когда полицаи ушли, Азат подкрался к мертвой овчарке, опустился на колени.
- Бедная Булка, твоя гибель зачтется, - всхлипывал денщик. - Обязательно зачтется!