Дорогие мои мальчишки - Кассиль Лев Абрамович

Содержание:

• Глава 1. Тайна страны Лазоревых Гор 1

• Глава 2. Сказание о трёх Мастерах 2

• Глава 3. Зеркало и ветры 2

• Глава 4. B поисках Синегории 3

• Глава 5. Утро делового человека 4

• Глава 6. "Испытайте ваши нервы" 5

• Глава 7. Твёрдая рука 6

• Глава 8. История города Затонска и его окрестностей 7

• Глава 9. Слово имеет Тимсон 8

• Глава 10. Юнги с острова Валаама 9

• Глава 11. И стар и млад 10

• Глава 12. Морей альбатросы и волжские чайки 11

• Глава 13. Вечер командора 12

• Глава 14. Встреча на переезде 13

• Глава 15. Пионеры-синегорцы Рыбачьего Затона 15

• Глава 16. Гранатомётчики, на линию! 16

• Глава 17. Командор держит ответ 18

• Глава 18. Поговорим, как мужчина с мужчиной 19

• Глава 19. Высокие договаривающиеся стороны 20

• Глава 20. Так будет зваться корабль 21

• Глава 21. "Арсений Гай" 22

• Глава 22. Зарево над Волгой 23

• Глава 23. Остров Товарищества 24

• Глава 24. Под землёй 25

• Глава 25. Ещё одно непонятное слово 26

• Глава 26. Грозная радуга 27

• Комментарий 29

Кассиль Лев
Дорогие мои мальчишки

Глава 1. Тайна страны Лазоревых Гор

Так как в своей жизни я сам не раз открывал страны, которых не нанесли на карту лишённые воображения люди, то меня не слишком удивило, когда мой сосед по блиндажу, задумчивый великан Сеня Гай, признался мне, что открыл Синегорию - никому не ведомую страну Лазоревых Гор. Там он и свёл дружбу с прославленными Мастерами-синегорцами Амальгамой, Изобаром и Дроном Садовая Голова.

С техником-интендантом Арсением Петровичем Гаем я познакомился на краю света летом 1942 года, когда плавал на Северном флоте. Гай был здесь синоптиком одного из военных аэродромов Заполярья, пожалуй самого северного авиационного стойбища мира. Место это обозначено на карте, но нам от этого было не легче. Мы бы скорее предпочли, чтобы немцы считали, будто этой маленькой каменистой площадки, острозубых скал и мшистых сопок вообще нет на свете. Может быть, нас тогда оставили бы в покое…

Полярный круглосуточный день не давал нам ни сна, ни отдыха. Нас бомбили с утра до вечера, а утро в этих краях началось недель пять назад и до вечера надо было ждать ещё не меньше трёх месяцев. Раз по десять в сутки нам приходилось залезать в щели, а над головой взлетали обломки расколотых валунов, градом сыпались пластинки шифера.

По сигналу "воздух" Сеня бросался снимать с маленькой вышки полосатую матерчатую колбасу - длинный сачок для ловли ветра, - хватал термометр и ещё какие-то приборы, и всегда бывало так, что являлся он в укрытие последним, когда всё уже кругом ухало, трещало и сыпалось.

- Сегодня, кажется, дают на все двенадцать баллов, - негромко ворчал он и, роясь в каких-то прихваченных им бумажках, тихонько мурлыкал про себя песенку, которую я уже не раз слышал от него:

И, если даже нам порой придётся туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврёт.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
Вперёд, товарищи! Друзья, вперёд!

Я знал, что Сеня Гай между делом пишет стихи. И вообще мне было известно о нём всё, что может быть известно о человеке, с которым уже две недели живёшь в одном блиндаже. А с Гаем мы быстро сошлись. Оба мы были волжане и наверняка знали, что нет на свете реки лучше, чем наша Волга. До войны Арсений Петрович Гай изучал направление и особенности ветров в волжском низовье, где летом всегда дует горячо и засушливо. Был он прежде учителем в средней школе, потом работал с пионерами. Он мог часами рассказывать увлекательнейшие вещи о погоде, о засухе, об изменчивых течениях воздуха. Он знал все ветры наперечёт и обычно свой рассказ заключал фразой: "Мы всё ещё изучаем направление ветров, а задача состоит в том, чтобы повернуть их". И, сказав так, он снова брался за свои кальки, планшетки, карты и вычерчивал какие-то сложные кривые, напевая под нос:

Отца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовёт!
Отвага - наш девиз, - Труд, Верность и Победа!
Вперёд, товарищи! Друзья, вперёд!

- Это о каком же таком девизе вы распеваете, Сеня? - спросил я однажды у него, когда мы лежали рядом в укрытии и треск зениток, уханье бомб стихли настолько, что можно было уже разговаривать.

- Это в нашей Синегории… Ну, кажется, отбой. Пойду шар-зонд запущу, верхние слои прощупаю.

Так я впервые услышал о синегорцах. Естественно, мне захотелось узнать больше. Однако, когда я пробовал расспрашивать Гая, этот большой, широкоплечий, громоздкий человек со свежим мальчишеским лицом смущался, отнекивался, обещал каждый раз рассказать при случае всё подробно, но откладывал дело со дня на день.

Меня очень влекло к Арсению. Я чувствовал, что ласковая и весёлая тайна Гая очень дорога ему, и был осторожен в расспросах, не торопил, не настаивал. Срок моей командировки на Север истекал, пора было собираться в Москву, но мне было жаль расставаться с Гаем: я очень привязался к нашему синоптику. Если выпадали свободные часы и не было налёта, мы бродили с ним по сопкам, лазили на скалы, пугая птиц. Гай показывал мне места, где весной бывают птичьи базары, определял по положению валунов направление древних ледников, рассказывал об особенностях полярной карликовой берёзки-стланки и оленьего мха ягеля, в котором глохли наши шаги. Гай много знал и умел обо всём рассказать по-своему, неожиданно; всё вокруг - и мох, и валуны, и облака открывали ему свои секреты, и казалось, что даже нелюдимая природа Заполярья доверяет Гаю и считает его своим человеком.

Ему часто приходили письма. Я видел на конвертах старательно выписанный адрес: "ВМПС № 3756-Ф", и заметил раз в уголке одного письма что-то вроде герба, никогда не виданного мною ни в одной геральдике: по светлому полю выгибалась радуга, и её пересекала стрела, повитая плющом. Однажды пришёл Гаю подарок - кисет и маленькое скромное зеркальце с крышкой, как у блокнота. И на кисете и на крышке был тот же герб со стрелой и радугой. А вокруг герба было выведено нечто вроде девиза: "Отвага, Верность, Труд - Победа".

- Вот, - сказал Гай, давая мне полюбоваться подарком, - не забывают меня у Лазоревых Гор. Синегорцы - народ верный. Это, конечно, Амальгама сообразил… Синегорчики мои дорогие! - И он улыбнулся скрытно и застенчиво.

Потом осторожно отобрал у меня зеркальце, погляделся в него, потёр коротко стриженную голову и, заметив, что я хочу что-то спросить, опередил меня.

- Ладно, ладно, - сказал он, - расскажу. Придёт время - и расскажу.

Он, видимо, хотел поближе узнать меня и пока не считал ещё достаточно созревшим, чтобы делить со мной свою тайну. Но я после этого разговора немножко осмелел и, когда Гай снова получил письмо, уже сам спросил:

- Ну, что в Синегории слышно? Как поживают синегорцы и этот… как его… Альбумин?..

- Амальгама, - чуть усмехнувшись, но тотчас снова став серьёзным, поправил меня Арсений.

- Нет, правда, откуда же это письмо и кисет?

- Из Синегории… Откуда же ещё?

И лишь в день моего отъезда, когда я уже завязывал свой рюкзак, Арсений Петрович, закончив составление сводок всем, кто заказывал погоду, сказал мне:

- Улетаете сегодня?.. Ну что ж, хотите, я расскажу вам напоследок? Только, чур, не перебивать меня. Хотите слушать, так уж слушайте и принимайте всё на веру…

Мы сидели с ним у землянки, где помещалась метеостанция. Ночью сильно штормило. Море в заливе было тёмно-сиреневое после дождя и не совсем ещё уходилось. Радуга гигантской семицветной скобой охватила небо, одним своим полупрозрачным концом слегка врезалась в горизонт и казалась потому совсем близкой. Истребители прошлись под радугой, как под огромной воздушной аркой. В капонирах, сложенных из камней, укрытые ветвями притаились самолёты-штурмовики. Под навесом с маскировочной сеткой лётчики играли в "козла" и громко стукали о стол. Они играли молча и только крякали, когда с размаху выкладывали подходящее очко. В одной из ближних землянок запустили патефон. Песня была про златые горы, про реки, полные вина, которые певец отдал бы за чей-то ласковый взор, - на, бери всё, не жалко, только люби… И оба мы - Арсений и я - вздохнули вместе, хотя и каждый о своём.

- Ну ладно, - начал Арсений, - давайте расскажу.

Глава 2. Сказание о трёх Мастерах

- Была некогда такая страна Синегория, - начал свой рассказ Гай. - И там, у Лазоревых Гор, жили работящие и весёлые люди - синегорцы.

Путешественники из дальних стран приезжали сюда, чтобы полюбоваться Лазоревыми Горами, отведать чудесных плодов, которые в изобилии зрели тут, и приобрести несравненной чистоты зеркала, а также знаменитые мечи, острые и прочные, но столь тонкие, что стоило повернуть их ребром, и они делались невидимыми для глаза. Плоды, зеркала и мечи Синегории славились на весь свет, и кто же не знал, что именно тут, у подножия горы Квипрокво, живут Три Великих Мастера - славнейший Мастер Зеркал и Хрусталя ясноглазый Амальгама, искуснейший оружейник Изобар и знаменитый садовник и плодовод, мудрый Дрон Садовая Голова!

Могучие руки Изобара легко гнули самое толстое железо, но могли сплести и тончайшую кольчугу. Он ковал и мечи и плуги, а дети синегорцев играли затейливыми погремушками, которые мастерил для них добрый оружейник. Дрон Садовая Голова выращивал виноград, крупный, как яблоки, и яблоки, огромные и тяжёлые, словно арбузы. В садах его цвели розы и лилии невиданной красоты. От аромата их люди веселели, как от самого крепкого вина. Но больше всех синегорцы любили Великого Мастера Амальгаму. Он отливал стекло, в гранях которого всеми семью своими цветами жила радуга, а зеркала славного Мастера обладали таинственным свойством сохранять в своих глубинах солнечный свет и излучать его в темноте. Причём тончайшие лучи, если перебирать их пальцами, пели, будто струны арфы. Все любили Мастера, ибо люди в Синегории были красивы и зеркала мало кого огорчали, а дети радовались семицветным зайчикам, которые целыми стайками спрыгивали с зеркал Амальгамы.

Но потом случилось так, что долгие годы ни один путешественник не мог проникнуть в Синегорию. Жестокие бури преграждали путь кораблям, желавшим приблизиться к острову. Лишь одному смелому мореплавателю и его отважным товарищам удалось наконец пробиться на корабле к берегам Синегории. Но, когда корабль бросил якорь и усталые путешественники сошли на землю, они не узнали некогда весёлой и цветущей страны, где прежде не раз вкушали сладкие плоды, дышали веселящим ароматом цветов, фехтовали лёгкими невидимыми мечами и разглядывали себя в хрустальных зеркалах…

Пустынно было на улицах. Хлопали ставни и распахнутые настежь двери домов. Ветер, ни на миг не унимаясь, выл в переулках, свистел в печных трубах, как злая собака трепал и рвал одежду людей. А люди шли сгибаясь, словно низко кланялись ветру, и деревья гнулись к самой земле. Ветер мёл сухие листья по испорошённой земле, и ниоткуда не доносилось ни аромата цветов, ни детского смеха, ни пения птиц. Только скрипучий жестяной визг слышался отовсюду. Это гремели, крутились на всех крышах вертушки флюгеров.

"Что произошло у вас?" - спросили у жителей озадаченные путешественники.

"Разве вы не знаете? - отвечали им. - Нас разорили ветры… Всё пошло на ветер".

И путешественники узнали, что страной завладел злой и глупый король, который жил на соседнем острове. Звали его Фанфарон.

Король Фанфарон был человек крайне легкомысленный. Он ходил расфранченный в пух и прах и в конце концов пустил всё своё состояние по ветру. И в народе стали говорить, что король продулся, у короля ветер в голове, король болтун и что ни скажет - всё на ветер. И это было справедливо. Поэтому ветры всего света решили, что Фанфарон - самый подходящий для них, самый ветреный в мире король. Они слетелись на остров и стали уговаривать Фанфарона:

"Хочешь, мы развеем все печальные мысли твои, о король, мы раздуем твою славу на весь свет?"

"Дуйте!" - сказал глупый король.

И ветры стали хозяйничать в стране. Власть захватил Тайный Совет Ветров. Всем жителям было приказано поставить на крышах флюгерá, чтобы всем и каждому было видно, куда ветер дует. Под страхом смерти жители обязаны были держать двери раскрытыми настежь. Сквозняки проникали в дома через все двери, окна и щели, подхватывали каждое слово и доносили его Фанфарону. Специально назначенные королём начальники Печной Тяги следили за тем, чтобы люди не закрывали вьюшками трубы своих очагов. Король окружил себя ветродуями и ветреницами. Первым министром и, по сути, правителем страны стал главный придворный Ветрочёт, хитрый Жилдабыл, продувная бестия. Король наградил его знаком Опахала, цепью Большого Веера и высшим отличием - "Розой Ветров".

Три славных Мастера были схвачены королевскими ветродуями и доставлены на остров. Дрону Садовая Голова разрешили выращивать лишь одуванчики. Оружейнику Изобару приказали мастерить флюгера, одни лишь флюгера - ничего больше. А славному Амальгаме велели перебить все зеркала и больше никогда не отливать их, ибо король был крайне безобразен лицом и не раз уже бывало, что, посмотревшись в зеркало, он в ярости разбивал его. Ветры же ненавидели вообще всякие стёкла, потому что они мешали дуть в окна. А злой, алчный Жилдабыл запретил зеркала, чтобы люди не могли сами разглядеть, как иссушили их ветры. И Великого Мастера, зеркала которого были жилищем света и красоты, заставили теперь быть поставщиком мыльных пузырей. Король Фанфарон очень любил пускать мыльные пузыри, а Мастер Амальгама знал секреты особых составов. Он подмешивал их в мыло, и король выдувал пузыри невиданного размера, серебристые, зеркальные. Они взлетали высоко и лопались не сразу. Но Амальгама знал, что всё равно это дело лишь на полминуты, ибо искусство долговечно только тогда, когда человек с любовью вложил в труд всю свою вольную душу…

Глава 3. Зеркало и ветры

Гай прервал свой рассказ и вынул из кармана трубку. Я тоже достал свою, угостил Гая морским табаком - "капитанским". Мы закурили. И Арсений Петрович продолжал:

- Тяжёлые времена настали в Синегории. Злые ветры иссушили поля и сады; где шумели прежде леса, там теперь громоздился бурелом, где благоухали розы, всё заросло бурьяном и трын-травой. Только ветры выли в трубах да гремели жестяные флюгера. А король пускал мыльные пузыри, слушал, как верещат на крышах вертушки да рявкают духовые оркестры, и любовался облетающими одуванчиками.

Тем временем у Дрона Садовая Голова выросла дочь Мельхиора, в тысячу раз более прекрасная, чем самая лучшая лилия, которая когда-то украшала цветники Дрона. И ясноглазый Амальгама, томившийся в сумрачном замке, полюбил её. Глаза Мельхиоры напоминали ему радугу, смех её похож был на хрустальный звон лучей, отражённых зеркалом.

И девушка тоже полюбила Мастера за его лучистые глаза, за светлую голову и солнечный нрав. Дрон Садовая Голова скрывал дочь от короля, но сквозняки пронюхали об этом и донесли Фанфарону.

"Фью-фью! - присвистнул Фанфарон, увидав, как прекрасна Мельхиора. - Я и не знал, что старый садовник утаил от нас свой лучший цветок… Почему бы твоей дочке не стать моей придворной ветреницей?"

Красавица в ужасе отшатнулась от жадного урода.

Король понимал, что Мельхиора никогда не полюбит его, и потому пустился, по совету Жилдабыла, на хитрость. Он знал, что во дворце нет ни одного зеркала, Мельхиора никогда не видела своего лица и даже не подозревает, как она хороша. И Фанфарон приказал всем, кто окружал прекрасную дочь Дрона Садовая Голова, говорить ей, что она чудовищно уродлива. Отныне придворные, встречая Мельхиору, отворачивались якобы от ужаса и омерзения, а король пользовался каждым удобным случаем, чтобы сказать ей:

"Видишь, как я добр! Я, король, могучий повелитель Ветров, предлагаю тебе свою любовь и зову тебя стать моей ветреницей. Смотри, все отворачиваются от тебя, так ты безобразна. Но у меня доброе сердце, я помню заслуги твоего отца и не брезгаю тобой. Соглашайся же, быть может, я сделаю тебя королевой".

Но Мельхиора продолжала упрямо отвергать любовь короля.

"Неужели я так безобразна? - в тоске спрашивала она у Амальгамы. - Как же ты полюбил меня?"

"Ты прекрасней всех на свете, поверь мне, - говорил ей Амальгама, - и я готов повторить это где угодно, хотя бы Ветры и разорвали меня за такие слова. Ах, если бы у меня было хоть одно из моих зеркал, я бы дал тебе поглядеть в него, и ты сама не могла бы насмотреться на себя!"

Но Мельхиора нигде не могла увидеть своего лица. Когда она выходила на улицу, король приказывал ей закрывать лицо покрывалом, чтобы народ не пугался её уродства.

"Взгляни в мои глаза, - говорил ей Амальгама. - Разве ты не видишь, как ты хороша?"

"Нет, - отвечала Мельхиора, - я вижу в твоих глазах только любовь, которая заслоняет всё и так же слепит меня, должно быть, как и тебя, и больше ничего не вижу".

"Тогда пойди к пруду и посмотрись в него - вода скажет тебе правду!" - воскликнул Амальгама.

И прекрасная Мельхиора побежала к пруду. Она наклонилась над его зеркальной поверхностью и стала смотреть на своё отражение. Но один из Ветров тотчас же прилетел сюда и принялся дуть на воду. Зеркало воды зарябило, и прекрасные черты Мельхиоры безобразно исказились. Она в ужасе отпрянула, закрыв лицо руками.

"Да, король прав, я действительно уродлива до крайности. Должно быть, Амальгама полюбил меня только из жалости".

Однако ей захотелось ещё раз и окончательно убедиться в своём безобразии.

"Если я так уродлива, ваше величество, - сказала она королю, - то почему бы вам не помочь мне самой убедиться в моём уродстве? Разрешите Мастеру Амальгаме изготовить лишь одно, хотя бы самое маленькое, зеркало".

Король не знал, что ответить. Он был не очень-то умён и догадлив, этот повелитель Ветров. Но хитрый Жилдабыл опять подсказал ему совет.

"Заставь его отлить неверное стекло, - сказал Ветрочёт королю. - Пусть она полюбуется на себя в кривом зеркале".

Король позвал Амальгаму и сказал: