Если кто заболеет, всегда зовут бабку Сыроеду. Сыроеда, если её, конечно, попросят как следует, не отказывает. Придёт в дом к больному и сразу - к печке. Брызнет водой из ковшика на уголёк, что-то пошепчет. А потом и лечить начнёт. Если больной животом мается, Сыроеда подойдёт к забору, где на кольях сушатся вымытые хозяйкой горшки, возьмёт горшок, в котором кашу варят, - он поменьше, чем тот, в котором щи, - сунет его пустым в печь и опять пошепчет. А когда нагреется горшок, приставит его к животу болящего. От тепла весь живот внутрь горшка и втянет, и боль уймётся. Знает Сыроеда и всякие травы - какая раны заживляет, какая от головной боли, какая от жару. Как только сойдёт снег, Сыроеда по целым дням в лесу пропадает. Сборы у бабки Сыроеды недолги. Захватит с собой ломоть хлеба, сольцой притрусит и пошла. "Лес, - говорит, - накормит!" И правда. Где грибок сорвёт, где стебелёк с листком отщипнёт, где корешок выкопает. Пожуёт, попьёт водицы из лесного ручья, ягодами закусит - вот и сыта. Потому и зовут её Сыроедой.
Увидала бабка Сыроеда, что Алёна в слезах, и спрашивает:
- Какая такая у тебя беда?
Алёна ей всё рассказала. Прялку, говорит, негожую купили. Послушала Сыроеда, сочувственно покивала головой. А потом сказала:
- Прялку твою можно научить прясть.
- А как её научить? - спрашивает Алёна.
- А я такое слово заговорное знаю.
Обрадовалась Алёна. Кто-кто, а бабка Сыроеда знает заговорные слова. Умеет она, как сказывают люди, и со зверями по-звериному речь вести и с птицами по-птичьи кикать. Сколько раз просились бабы и девицы вместе с Сыроедой в лес идти. Но Сыроеда никогда никого не берёт. "Не даются, - говорит, - травы, если скопом идти. Сникнут, спрячутся и не увидишь их". А люди считают, что просто не хочет она, чтобы кто-нибудь услышал тайные слова, которые она нашёптывает, когда травы берёт. А вот Алёне согласилась бабка Сыроеда открыть такое слово. Наклонилась и прошептала:
- Кипит - перекипает. Горит - перегорает. А ты сиди, пряжу пряди… Запомнила, Алёнушка? Ну теперь садись, побыстрей за дело принимайся. Только помни, прялка твоя не скоро прясть научится. А ты своё знай - нить тяни, кудель не бросай, не то пропадёт заговорное слово.
"Ну, - думает Алёна, - теперь-то я справлюсь с негожей прялкой!"
Нелегко щипать кудель. Отщипнёшь больше - нить толстая, отщипнёшь меньше - тонкая, как паутина, того и гляди, порвётся. Не пряжа, а горе одно. Так и хочется Алёне всё бросить. Но помнит она наказ бабки Сыроеды: "Смотри не бросай кудель!" Шепчет заговорное слово, а сама всё прядёт и прядёт. Так и выучила прялку и сама выучилась.
9. Мена, мена, перемена
Рассказ четвёртый
Шёл дождь. И день, и другой, и третий. Тучи ползли медленно и низко. Казалось, вот-вот зацепятся брюхом за острые вершины крестов на куполах Софии.
От намокших ребячьих одёжек поднимался сырой дух. Ребята шмыгали носами. Учитель то и дело кашлял, и его высокий лоб, выступавший из-под длинных с проседью волос, покрывался испариной, словно на нём тоже оседала туманная морось. Вишена знает: грудь учителя пробита половецкой стрелой. Впрочем, тогда, когда это случилось, учитель ещё не был учителем, а был воином и гребцом на ладье. Плавал из Новгорода в далёкий Царьград, греческий город. Чего только не повидал он на своём веку. И до сих пор, когда начинает он рассказывать о былых плаваниях, о схватках с погаными степняками, подстерегающими путников на дорогах, его бледное лицо вспыхивает румянцем и горячо сверкают глубоко запавшие глаза. Но, спохватившись, отец Илларион вдруг умолкнет на полуслове и осенит себя крестом.
Весна стояла дождливая. Все дни, будто ряднодерюга, из которого простолюдины шьют себе кафтаны, висело серое небо. И вдруг в прорехе промелькнула голубизна. Серое рядно рвалось всё больше, расползалось клочьями, а голубое растекалось, растекалось, пока не залило всю небесную ширь.
Отец Илларион вышел на крыльцо, постоял, щурясь с непривычки от яркого солнца. Поглядел на чистое синее небо, на деревья в светлой зелени. Подумал: "Вот и лето неприметно подошло", - и отпустил ребят погулять.
Едва выбежав наружу, Василёк закричал:
- Мена, мена, перемена!
И вот уже мальчишки собрались неподалёку от школьного крыльца. Земля здесь твёрдая, точно такая же, как и на площадке возле школы, где учится Лена, - утоптана ребячьими ногами. Не расползается даже в самый сильный дождь.
- Что у тебя?
- А у тебя?
Вытаскивай, клади на землю. Не бойся: никто ничего не тронет. Таков закон, которого не нарушают даже самые большие забияки. Можно только меняться.
У кого - железный гвоздь.
У кого - черепки.
У кого - прозрачные блёстки слюды.
У кого - балясина, затейливая завитушка от оконного наличника.
Тут, как на большом новгородском торжище, не зевай. Новгород - город торговый. Учись. Может, станешь купцом. И будет у тебя лавка с красным товаром в гостином ряду. И будет твоя ладья под белыми парусами плыть в дальние земли.
- Давай с тобой меняться!
- Давай! А у тебя что?
- Черепки! Во какие! Облитые!
- А на что меняешь?
- На твоё писало.
Это меняются Василёк с Борисом. Ох и хитрый Василёк! Все на безделки меняются, а он… То приставал к Вишене на его чехольчик для писала меняться. У Вишены чехольчик не шитый из ткани, как у других ребят, а кожаный. Отец смастерил из обрезков. А мать вышила цветной шерстью, как вышивает поршни. Вишена не стал меняться с Васильком, так Василёк теперь Бориса уговаривает - на его писало. Писало у Бориса доброе. Из рыбьей кости. На конце у него и правда вырезана рыбья голова. Эту кость привозят с Дышучего моря, где даже летом плавают громадные льдины, где живут страшные безголовые люди. Редко кому удаётся туда доплыть. Потому и ценится так дорого рыбья кость. И вот это дорогое писало и уговаривал Василёк Бориса поменять на черепки. Разложил их на ладошке и похваляется, что таких красивых черепков Борису ни у кого не выменять. А писало, мол, Борису жалеть нечего. Скажет дома, что потерял, отец ему другое купит - ещё лучше этого. Борис развесил уши. Ещё немного, и выманит у него хитрый Василёк писало с диковинной рыбой. Черепки! Да этих черепков полным-полно на Гончарном конце, где живут и работают в своих мастерских гончары. Там, как побежишь босиком, ступай да оглядывайся - не то ногу порежешь. Нет, Вишена не допустит обмана, проучит Василька.
Увлечённый меной, Василёк не заметил Вишены. Вишена подошёл и как стукнет по Васильковой ладошке. Все черепки разлетелись. А потом схватил Бориса за руку, и они вместе пустились бежать от Василька. Далеко убежали - чуть не опоздали на ученье.
Отец Илларион сказал:
- Сейчас будем писать.
Ребята положили на стол дощечки для письма, вынули из чехольчиков писала.
Дощечку Вишене ещё прошлый год купил отец. Выструганная из можжевелового дерева, она до сих пор хранила горьковатый запах хвои. На одной её стороне вырезаны "Аз, буки", а другая залита воском. "Аз, буки" - это не только две эти буквы - "аз" да "буки", как раньше думал Вишена. На самом же деле это и "веди" и "глагол" и "добро" - словом, все сорок три буквы славянской грамоты, от первой и до последней. Но называть их, каждую в отдельности, очень долго. Вот и говорят просто "аз, буки".
Учить "аз, буки" - дело долгое. Надо посмотреть на букву, вырезанную на доске, потом перевернуть доску вверх той стороной, которая залита воском. Проведёшь остриём писала, и на доске проляжет чёткая черта. А если что не так получится, заровняй воск другим концом писала и пиши снова.
У Вишены самая простая дощечка. А бывают и получше, как, например, у Бориса. Борискина доска скреплена из двух половинок продетыми в дырочки тесёмками. Раскроешь такую дощечку: на одной половине - "аз, буки", а другая залита воском. Когда пишешь, не надо каждый раз переворачивать дощечку, чтобы взглянуть на букву, - все "аз, буки" и так перед глазами. Но Вишена и на своей дощечке неплохо научился писать. Буквы у него получаются ровные, красивые - не хуже тех, что вырезаны на дощечке.
Но сегодня Вишене не пришлось писать на дощечке. Отец Илларион взял лежавшие стопкой листки берёсты и первый листок протянул Вишене. На берёсте писать трудно. Хорошо, если правильно процарапаешь писалом букву. А если ошибся, сколько ни заглаживай, всё равно видно. А на телятине писать и вовсе трудно. Телятина не берёста - она дорогая. Делают её из кожи молодых телят или ягнят. Кожи очищают, отбеливают, потом натягивают на деревянные рамы и долго выскабливают. Потом сушат и опять чистят и трут, пока не получатся тонкие гладкие листки. Отец говорит, что легче сшить сапоги, чем выделать телятину. Учитель называет эти листки греческим словом "пергамент", потому что сначала стали их делать в городе Пергаме, а потом и в других городах научились - и у греков, и на Руси. Пишут на пергаменте чернилами. Ошибёшься - всё пропало. Но ничего, Вишена потом и на пергаменте выучится писать. А пока надо постараться без ошибок написать на берёсте.
На листке рукой учителя было написано: "Не держи на душе зла". Ладно, Вишена не будет больше злиться на Василька. Только пусть Василёк не жульничает. Вишена достал из чехольчика писало и стал срисовывать буквы, стараясь выводить их так же красиво, как было у отца Иллариона. Он уже почти закончил работу, когда его толкнул Василёк и потихоньку, чтобы не увидел учитель, показал Вишене свою берёсту. На ней тоже была такая же надпись, как и у Вишены. А под надписью… под надписью было нарисовано чудище. Рогатое, хвостатое - пострашней того змия, которого пронзил копьём смелый юноша Фёдор. Да ещё написано: "Се Вишена".
Вишена посмотрел на чудище и на своём листке стал быстро - уже безо всякого старания - процарапывать буквы, бормоча про себя: "Ша", "и" будет "ши". Только что писать после буквы "ша", - призадумался он, - палочку с точкой наверху, как пишется простое "i" или "ижицу", похожую на два столбика с перекладиной наискосок?" В другое время он бы непременно спросил учителя, но ведь не спросишь отца Иллариона, как правильно написать: "Шишел, вышел, вон пошёл!" Впрочем, ведь и Василёк тоже не знает, как надо, так что неважно - правильно напишет Вишена или с ошибкой. Но Вишена не успел дописать до конца. Василёк раз - и схватил Вишенину берёсту. И пошло: вырывают листок друг у дружки, толкаются, ну точь-в-точь как Пеночкин с Андрюшей в тот раз, когда Нинель Викторовна выставила обоих из класса. Вишена, конечно, наподдал бы Васильку как следует, но тут через головы мальчишек протянулся чёрный рукав рясы, и злополучная берёста очутилась в руках учителя.
Вишена слушал сердитый голос отца Иллариона и всё ниже опускал голову. Правильно говорит учитель. Это в старые времена можно было жить без грамоты. Но с тех пор, как Великий князь Владимир повелел впервые на Руси собрать детей на школьное ученье, немало веку прошло. Все уразумели теперь пользу грамоты. А их Новгород славится тем, что не только бояре и купцы учат своих детей, но и простые люди. Пусть зовут их плотниками - это ничего. Плотницкое мастерство не позор, а достоинство. Почётен любой труд. Пусть плотник, пусть кузнец, пусть гончар или швец - это не в укор человеку. А вот не выучиться грамоте - это для новгородца позор. Отец Илларион закашлялся и долго не мог с собой совладать. Шумно дышал, утирая рукавом рясы проступивший на лбу пот. А потом, отдышавшись, отпустил всех по домам.
Мальчишки и девчонки, радуясь, что ученье кончилось раньше срока, похватали свои дощечки, засунули в чехольчики писала и, теснясь и толкаясь в дверях, заторопились кто куда. Отец Илларион, выпроводив ребят, повесил на дверь замок и спустился с крыльца. И Вишена и Василёк низко поклонились ему, но учитель и не взглянул на них. Пошёл по дорожке между кустами, сутуля плечи под чёрной рясой.
10. Это очень приятно - встретить хороших людей!
Глава, которую можно считать первой, потому что в этот день приехал Дмитрий Николаевич, но всё-таки не первая
Лена крикнула "Войдите!", и дверь отворилась.
На пороге стоял незнакомый человек. Молодой. С тёмными взлохмаченными волосами. В очках и в полосатой рубашке с закатанными рукавами.
- Здравствуйте! - сказал он.
Лена молчала - думала, как быть дальше.
- А дома кто-нибудь есть? - спросил человек.
- Есть, - ответила Лена наконец. - Дома есть я. Разве вы не видите?
- Извини! - сказал человек, провёл ладонью по лохматым волосам и посмотрел на Лену сверху вниз, потому что был длинный. - Гм… Если дома никого больше нет, я подожду во дворе, - проговорил он и, помолчав, добавил: - С твоего разрешения, разумеется. - Повернулся и вышел.
Лене понравилось, что он такой вежливый, - извинился и попросил разрешения. С крыльца он не сошёл - Лена бы услышала, если бы он спускался по ступенькам. Наверное, стоял там за дверью. Лена могла теперь закрыть дверь на крючок. Но она не стала запираться. Человек этот хоть и чужой, но никакой не вор и не хулиган. Лена была в этом уверена. Немного подождав, она подошла к двери, тихонько приоткрыла её и посмотрела в щёлку. Человек сидел на ступеньках спиной к ней. Лена вышла на крыльцо и села рядом с ним. Человек повернул голову и посмотрел на неё, но ничего не сказал. И тут Лена вспомнила, что не ответила ему, когда он поздоровался. Тогда ей было не до церемоний. Но теперь она подумала, что вела себя не очень-то вежливо и сказала:
- Здравствуйте!
Человек снова повернул голову и снова посмотрел на неё. Но первый раз он посмотрел просто так и быстро отвернулся, а теперь смотрел сквозь очки долго и внимательно. И наконец тоже сказал:
- Здравствуй! - и даже наклонил немного свою лохматую голову.
- Вы уже один раз здоровались, - напомнила Лена.
- В самом деле? - удивился он.
Они сидели на крыльце и молчали, и Лене надоело так сидеть. И посуду, вспомнила она, надо помыть. И вообще, сколько же можно сидеть и молчать? Наверное, он пришёл к Серёже. Серёжу всегда кто-нибудь ищет - и в школе, и дома. Вечно он всем нужен. И каждый непременно спрашивает Лену, где Серёжа, и скоро ли он придёт. Этот лохматый, правда, не спрашивал, должно быть, стеснялся. "Он, наверное, застенчивый", - решила Лена и сама сказала:
- Серёжа уехал. В экспедицию. И когда вернётся - неизвестно.
- Серёжа? - удивился странный гость. - Почему ты думаешь, что я пришёл именно к Серёже?
- Потому что к нему все приходят, - сказала Лена.
- Вот как? Любопытная личность! А кто он такой - этот Серёжа?
Лене не понравилось, что он назвал Серёжу любопытной личностью. Хоть она и злится сейчас на Серёжу, но в обиду его не даст.
- Кто такой Серёжа? Он знаете кто? Бессменный староста!
- Бессменный староста? Вот это да! - сказал лохматый. А потом подумал и спросил: - А где он староста? У вас в классе?
- В каком ещё классе?! Он бессменный староста КИСа! - сказала Лена.
- Бессменный староста КИСа! - повторил лохматый, как попугай. - Ясно!
Но на самом деле ему ничего не было ясно. Лена это отлично видела. Ей хотелось, чтобы гость всё-таки понял, какой у неё брат и как его все любят и уважают.
- Его выбрали единогласно! - сказала она.
- Неужели? Да это просто великолепно!
Не знаю, как относишься к таким вещам ты, дорогой читатель, что же касается Лены, то ей не очень нравилось, когда человек начинает говорить таким голосом: "Это великолепно! Это прекрасно! Это замечательно!" И она решила ничего больше не рассказывать про Серёжу этому чудно́му гостю, который неизвестно к кому пришёл и непонятно зачем сидит у них на крыльце.
И всё-таки он Лене чем-то нравился. Даже жалко его было немного. Сидит на крыльце и ждёт непонятно кого.
В этот раз молчать надоело гостю, и он спросил:
- Ты в каком классе учишься?
- Ни в каком, - сказала Лена.
- Как так? - удивился он. - Ты разве не ходишь в школу?
"Всё-таки он какой-то странный", - подумала Лена и сказала:
- А зачем туда ходить? Ведь занятия кончились.
- Ах, да! - спохватился он. - Я и забыл, что у младших классов уже каникулы.
- Значит, вы не к Серёже пришли? - спросила Лена.
- Нет. Я жду Татьяну Сергеевну.
- Это моя мама, - сказала Лена.
- Я так и подумал, - ответил он.
А Лена подумала, что всё-таки как-то нехорошо получилось. Значит, этот лохматый не просто чужой, он пришёл к ним в гости. А она не пригласила его в дом. Правда, он сам вышел за дверь, но она не предложила ему остаться и подождать в комнате… И вот сидит, бедняга, на крыльце. Мама придёт ещё не скоро. Она после работы заходит в магазины.
- Хотите подождать маму в комнате? - спросила Лена очень вежливо.
- Спасибо. Я тут подожду.
"Наверное, он всё-таки обиделся! Лично я обиделась бы, если бы я пришла к кому-нибудь в гости, а меня бы не пустили дальше порога", - подумала Лена.
Когда гости приходят к ним в дом, мама всех угощает чаем. Наверное, и этого лохматого надо бы… Но мама не очень любит, когда Лена одна, без Серёжи, зажигает керосинку. Потому что Лена рассеянная. "Только в крайнем случае", - говорит она. "Может, это и есть крайний случай? - раздумывала Лена. - Пойти, что ли, зажечь керосинку и поставить чайник?" И тут она вспомнила, чем можно угостить этого чудно́го гостя.
- Хотите компоту? - спросила она.
- Спасибо. Не надо, - отказался он. Наверное, всё-таки обиделся.
- Вишнёвый. Очень вкусный! - стала уговаривать Лена.
- Верю. Только ты сама ешь.
- А я уже ела. Это Серёжин.
- Бессменного старосты КИСа? - спросил он.
Запомнил, значит.
- Да.
- А он, этот староста, не обидится, если… если я съем его компот?
- Нет, - успокоила Лена гостя, - теперь это уже не его компот. Он оставил его в мою пользу.
- Вот как? Чрезвычайно любопытная личность! - Он снова сказал "любопытная личность". Но теперь сказал как-то по-другому. Не обидно. - Ты знаешь, мне в самом деле захотелось с ним познакомиться.
- Это можно. Посидите у нас подольше. Он приедет, - посоветовала Лена.
- Спасибо.
- Вам ведь не скучно ждать?
- Нет, нет, - поспешно ответил он, - мы так хорошо беседуем. Я очень рад знакомству. Тем более, что я только сегодня приехал.
Вот тут-то и сказал Дмитрий Николаевич, что очень приятно в новом городе встретить хороших людей. А ещё сказал, что его зовут Димой. Лене сразу стало всё очень понятно.
- Я знаю, кто вы! - закричала она. - Вы Дима, внук Анны Егоровны! Да?
- Ну вот видишь. Теперь мы окончательно познакомились.
- Вы будете у нас жить! На чердаке вместе с Серёжей, - сказала Лена.
- Вот как? - удивился Дмитрий Николаевич. - Я об этом ничего не знаю.
- А я знаю. Так мама с папой решили. Они сказали: "Зачем ему жить в гостинице? Там неуютно. А у нас на чердаке комната". Серёжа там всё лето живёт. Вы не думайте, на чердаке очень хорошо. Туда надо забираться по лестнице с другой стороны дома. Пойдёмте, я вам покажу.
Так Лена познакомилась с Дмитрием Николаевичем. И хотя имя Вишены она услышала гораздо позже, день приезда в Новгород Дмитрия Николаевича можно считать и днём знакомства Лены с Вишеной, и вообще началом всей этой истории, хотя началась она на самом деле позднее.