Вблизи она была очень красива. Магдалена встала, чтобы поправить плед. Оказалось, что на ней ночная сорочка - тоненькая, из бледного льна, с низким вырезом, подхваченным тонкой розовой ленточкой. В практичном доме вроде нашего у моей матери не было ни одного предмета одежды, который был бы настолько женственным, как эта чуть поношенная ночная сорочка Магды. Я была поражена сочетанием ее красоты и красоты ее сорочки. Впервые в жизни я по-настоящему позавидовала другому человеку.
Магдалена заметила, что я рассматриваю ее наряд, и ее лицо озарилось понимающей улыбкой.
- Погоди-ка минутку, - сказала она и ушла в дом. Вернулась и протянула мне розовую бархатную ленту.
Вы просто представить себе не можете, какое сокровище она мне предлагала; мануфактурные товары были огромной редкостью в нашем бедном городишке, а уж такие украшения, как ленты, - тем более. К более нежной ткани я никогда не прикасалась, и держала я эту ленту бережно, как новорожденного крольчонка.
- Я не могу принять такой подарок, - сказала я, хотя мне ужасно хотелось взять ленточку.
- Глупости! - рассмеялась Магдалена. - Это всего лишь кусочек отделки платья. Что мне с ним делать? - солгала она, глядя, как я осторожно прикасаюсь к ленте. - Возьми. Я настаиваю.
- Но мои родители спросят, где я взяла эту ленточку…
- А ты им скажи, что ты ее нашла, - предложила Магдалена, но мы обе знали, что я не смогу так сказать.
Это было совершенно неправдоподобно. Невозможно было найти такую красивую вещицу в Сент-Эндрю. И все же я не могла заставить себя вернуть ленточку Магде. Она обрадовалась, когда я зажала ее подарок в кулаке, и улыбнулась - не победно, а скорее по-товарищески.
- Вы так щедры, госпожа Магда, - сказала я и снова сделала реверанс. - Я должна вернуться на службу, иначе мой отец забеспокоится, не случилось ли со мной чего.
Магдалена чуть запрокинула голову и посмотрела на церковь как бы немного свысока:
- Ах, ты права. Не стоит заставлять родителей волноваться. Очень надеюсь, вы еще навестите меня, мисс Мак-Ильвре.
- Обязательно. Обещаю.
- Вот и славно. А теперь беги.
И я побежала по тропинке, подхватывая подол юбки над лужами. Прежде чем свернуть к церкви, я обернулась через плечо и увидела, что Магда уселась в кресло-качалку. Она с довольным видом покачивалась в нем и смотрела в сторону леса.
Я едва дождалась следующего воскресенья, чтобы снова удрать со службы и навестить Магду. Ленточку я спрятала в кармане одной из нижних юбок. Время от времени засовывала руку в карман и тайком гладила ленту. Она напоминала мне о Магде, которая была так не похожа ни на мою мать, ни на всех остальных женщин в нашем городке. Одно только это заставляло меня восхищаться ею.
Меня заставляло восхищаться ею и то, что у нее не было мужа, хотя в ту пору я не очень понимала, почему мне это так нравится. Ни одна женщина в Сент-Эндрю не жила без мужчины, и мужчина всегда был главой семейства. Магда была единственной женщиной, способной высказаться от своего имени, хотя, судя по всему, она почти не высказывалась. Я сомневалась в том, что она посещает городские собрания. Тем не менее она продолжала жить по собственным правилам, и, похоже, ей это удавалось. Это также было достойно восхищения.
И вот в следующее воскресенье я снова нашла повод выйти из церкви (хотя отец очень сурово на меня посмотрел) и побежала к избушке Магды. На этот раз она стояла на крыльце, одетая не так небрежно, как в прошлый раз. На ней была красивая полосатая юбка и шерстяной жакет цвета вереска. Очень необычный цвет. Казалось, она специально так оделась, чтобы вызвать мой восторг. Ей это удалось. Я была польщена.
- Добрый день, госпожа Магда, - проговорила я, подбежав к ней, немного задыхаясь от быстрого бега.
- С воскресеньем вас, мисс Мак-Ильвре.
Ее зеленые глаза сверкали. Мы завели разговор. Она спросила меня о моей семье. Я указала в ту сторону, где находилась наша ферма. Потом собралась было вернуться в церковь, и тут Магда смущенно проговорила:
- Я бы пригласила тебя к себе в дом, но боюсь, твои родители этого не одобрят. Они ведь знают, какая я. Это будет нехорошо.
Наверное, она догадывалась, что мне будет любопытно заглянуть в ее жилище. Ее обитель, средоточие ее независимости! Я знала, что нужно вернуться на службу, где меня ждал отец… но как я могла отказать ей?
- У меня всего минутка… - пробормотала я, поднялась на крыльцо и вошла в домик следом за Магдой.
Я словно бы попала внутрь шкатулки с драгоценностями - хотя на самом деле, конечно, это мне только показалось. В маленькой комнатке почти все место занимала узкая кровать, накрытая красивым красно-желтым покрывалом, украшенным вышивкой. На подоконнике одного из окон стояли стеклянные бутылки. Солнечный свет, проникая сквозь них, ложился на пол зелеными и коричневыми бликами. В глиняной миске, расписанной крошечными розочками, лежали простенькие украшения. Одежда Магды висела на крючках, вбитых в стену у задней двери. Это было ассорти пышных юбок самого разного цвета, а еще - широкие пояса и множество нижних юбок. У двери стояли изящные дамские ботинки - да не одна пара, а две. Разочаровало меня только то, что в комнате было душно. Воздух пропах мускусом. В те годы я еще не знала, что это за запах.
- Я бы хотела жить в таком доме, - сказала я.
Мои слова рассмешили Магду.
- Бывало, я жила в домах покрасивее этого, - сказала она, садясь в кресло, - но и этот сойдет.
Прежде чем я ушла, Магда дала мне два совета - как женщина женщине. Первый совет был такой: женщина всегда должна откладывать какие-то деньги для себя.
- Деньги очень важны, - сказала мне Магда и показала, где хранит кошель, набитый монетами. - Только они позволяют женщине по-настоящему владеть собственной жизнью.
А второй совет был вот какой: женщина никогда не должна предавать другую женщину из-за мужчины.
- Время от времени такое происходит, - сказала Магда, горько вздохнув. - И это можно понять, если учесть, какая власть отдана в этом мире мужчинам. Нас заставляют верить в то, что женщина в своей жизни достойна только мужчины, но это не так. Как бы то ни было, мы, женщины, должны держаться вместе, потому что зависеть от мужчин - ужасная глупость. Мужчина только и делает, что постоянно тебя огорчает.
Она склонила голову. Клянусь: в это мгновение я заметила слезы у нее на глазах. Я слушала ее, сидя на полу у ее ног.
Только я собралась встать и уйти, как в дверь постучали. Магда не успела открыть дверь. В дом без приглашения вошел широкоплечий мужчина. Я признала в нем одного из дровосеков Сент-Эндрю:
- Здорово, Магда. Я подумал - ты небось одна, скучаешь. Все-то в церкви… А это кто? - Мужчина замер, увидев меня. На его обветренных губах заиграла нехорошая улыбка. - У тебя новая девочка, Магда? Ученица?
С этими словами он схватил меня за руку так, словно я была вещью, а не человеком.
Магда встала между нами:
- Она моя подруга, Ларс Холмштрем, и это не твое дело. Держи свои грязные руки подальше от нее. - Она обернулась, подтолкнула меня к задней двери и вывела за порог. - Ступай. Может, увидимся на следующей неделе.
Я опомниться не успела, как оказалась на куче опавших листьев. Сухие сучки потрескивали у меня под ногами. Дощатая дверь захлопнулась у меня перед носом, и Магда занялась своим делом. Она отрабатывала цену своей независимости. Я выбралась по подлеску на тропинку и побежала к церкви. Прихожане выходили на залитую солнцем лужайку. Я знала, как отругает меня на этот раз отец, но решила, что игра стоила свеч; Магда была просто мастерицей в загадках жизни, и я чувствовала: я буду у нее учиться этому ремеслу, чего бы это ни стоило.
Глава 6
Как-то раз, летним вечером, в тот год, когда мне исполнялось пятнадцать, весь город собрался на пастбище Мак-Дугласа, чтобы услышать проповедь странствующего проповедника. Я до сих пор вижу, как наши соседи шли к этому золотому полю, как блестела под солнцем трава, как от тропы, вившейся через поле, поднималась пыль. Пешком, верхом на лошадях, в фургонах - почти все обитатели Сент-Эндрю отправились в этот день на пастбище Мак-Дугласа. Но уверяю вас, их вела не чрезвычайная набожность. Странствующие проповедники в нашу лесную глушь заглядывали редко, так что для нас их приезд всегда был развлечением, лекарством от скуки.
Этот проповедник взялся как бы из ниоткуда, и за несколько лет у него появились приверженцы и создалась репутация пламенного оратора и бунтовщика. Ходили слухи о том, что он посеял раскол среди прихожан ближайшего городка - Форт-Кент, день езды на лошади на север от нас. Там он настроил традиционных конгрегационалистов против реформаторов новой волны. Ходили также разговоры о том, что Мэн станет штатом, выйдет из-под диктата Массачусетса. Словом, в воздухе чувствовалась тревога - религиозная и политическая. Мог вспыхнуть бунт против той религии, которую поселенцы принесли с собой из Массачусетса.
Моя мать уговорила отца пойти на это собрание. Нет, она вовсе не собиралась отрекаться от католической веры, ей просто хотелось на полдня куда-то уйти из кухни. Она расстелила на земле одеяло, села и стала ждать начала проповеди. Отец сел рядом с ней, опустил голову и стал подозрительно поглядывать по сторонам - кто еще из горожан явился сюда. Мои сестренки уселись рядом с матерью, аккуратно одернув подолы юбок. Невин исчез сразу же, как только остановился наш фургон. Ему не терпелось встретиться с мальчишками, которые жили на соседних фермах.
Я стояла, прикрыв ладонью глаза от солнца, и осматривала толпу. Все жители Сент-Эндрю прибыли сюда. Некоторые прихватили с собой одеяла, как моя мать. Некоторые захватили корзинки с провизией. Я, по обыкновению, искала взглядом Джонатана, но его, похоже, не было. На самом деле, его отсутствию удивляться не стоило; его мать была, пожалуй, самой убежденной конгрегационалисткой в городе. Семейство Руфи Беннет Сент-Эндрю не пожелало слушать реформистскую чушь.
Но тут за деревьями замелькала лоснящаяся вороная шкура жеребца. Да, это по краю поля скакал верхом Джонатан. Не только я его заметила. По толпе горожан словно пробежала рябь. Каково это - знать, что десятки людей пристально смотрят на тебя, что их взгляды скользят вдоль линии твоей ноги, обхватывающей бок коня, вдоль твоих крепких рук, натягивающих поводья. В тот день в груди стольких женщин пылала сдерживаемая страсть, что удивительно, как не вспыхнула сухая трава.
Он подъехал ко мне и спешился. От него пахло кожей и спекшейся на солнце землей. Мне так хотелось к нему прикоснуться - хотя бы к его рукаву, пропитанному потом.
- Что происходит? - спросил Джонатан, сняв шляпу и утерев рукавом испарину со лба.
- А ты не знаешь? Приехал странствующий проповедник. Ты разве не его послушать приехал?
Джонатан глянул на толпу поверх моей головы:
- Нет. Я выбирал новый участок для вспашки. Старина Чарльз не доверяет новому землемеру. Говорит, что он слишком много пьет. - Он прищурился; наверняка хотел увидеть, кто из девушек глазеет на него. - Моя семья здесь?
- Нет, и я сомневаюсь, что твоя мать одобрила бы то, что ты тут оказался. У этого проповедника дурная слава. Говорят: послушаешь его - и прямиком в ад.
Джонатан усмехнулся:
- Так ты за этим сюда пришла? Тебе так хочется угодить в ад? Знаешь, есть гораздо более приятные способы туда попасть, и совсем не обязательно слушать проповедников-искусителей.
Его темно-карие глаза в этот момент сверкали как-то особенно. Он словно бы пытался что-то сказать мне взглядом, но я не поняла что. Я была готова попросить его объяснить, что он имеет в виду, но он рассмеялся и сказал:
- Похоже, все горожане тут собрались. Жаль, что я не могу остаться, но, как ты верно заметила, мне здорово нагорит от матери, если она узнает, что я тут был. - С этими словами Джонатан поправил стремя и ловко взлетел в седло, но тут же заботливо наклонился ко мне: - Ну а ты, Ланни? Ты ведь никогда особо не любила проповеди. Так почему же ты здесь? Надеешься кого-то найти здесь? Какого-то особенного парня? Неужели какой-то молодой человек привлек твое внимание?
Джонатан меня очень удивил. Этот игривый тон, этот испытующий взгляд… Он никогда не показывал, что его хоть капельку волнует, интересуюсь ли я кем-то другим.
- Нет, - ответила я, едва дыша.
Джонатан неторопливо сжал в руках поводья. Он словно бы проверял их на вес - так же, как свои слова.
- Я знаю, что настанет день, когда я увижу тебя с другим парнем - мою Ланни с другим парнем, - и мне это не понравится. Но это будет справедливо.
Я не успела опомниться от потрясения, не успела сказать ему, что в его силах этого не допустить - неужели он этого не понимал! - а Джонатан развернул коня и галопом помчался к лесу. В который раз в своей жизни я проводила его изумленным взглядом. Он был загадкой. Чаще всего он относился ко мне как к любимой подруге, и это отношение было платоническим, но бывали мгновения, когда в его взгляде я видела призыв и - смела ли я надеяться? - желание. И вот он ускакал прочь, а мне казалось, что я сойду с ума, если не разгадаю эту загадку.
Я прижалась спиной к дереву и стала смотреть на проповедника. Он пробирался к середине небольшой полянки перед толпой горожан. Проповедник оказался моложе, чем я ожидала. Единственным пастором, которого я знала, был Гилберт, и он прибыл в Сент-Эндрю уже седым и согбенным. А этот проповедник шагал прямо и горделиво. Он словно был уверен, что Бог и справедливость на его стороне. Он был хорош собой. Как-то даже неловко было от того, что проповедник так красив, и женщины, сидевшие близко от него, сразу защебетали, как пташки, когда он одарил их широкой белозубой улыбкой. И все же, когда я наблюдала за тем, как он обводит толпу взглядом, готовясь произнести проповедь (с таким самоуверенным видом, словно эти люди ему принадлежат), меня вдруг обдало темным холодом. Казалось, надвигалось что-то нехорошее.
Проповедник заговорил громким и ясным голосом. Он рассказал о том, где уже побывал на территории Мэн и что там увидел. Эта территория становилась копией Массачусетса - в том смысле, что повсюду горстки богачей распоряжались судьбой своих соседей. И что же это приносило простому человеку? Суровые времена. Простой народ нищал. Честные мужи, отцы семейств, попадали за решетку, а их жены и дети были вынуждены продавать землю и оставались ни с чем. Я с удивлением заметила, что некоторые горожане согласно кивают.
"Народ хочет - американцы хотят, - подчеркнул проповедник, потрясая Библией, - свободы. Мы сражались с британцами не только ради того, чтобы место короля заняли новые господа. Землевладельцы в Бостоне и купцы, продававшие свои товары поселенцам, - не более чем грабители. Они занимаются воровским ростовщичеством, а закон для них - собачка на поводке". Сверкая глазами, проповедник обводил взглядом толпу горожан. Их согласный ропот вселял в него уверенность. Он начал ходить из стороны в сторону по утоптанной траве. Я не привыкла к тому, чтобы несогласие выражалось столь открыто, при таком скоплении народа, и меня немного встревожило то, какой успех имела речь проповедника.
Неожиданно рядом со мной оказался Невин. Он презрительно смотрел на горожан.
- Поглядеть только на них, - сказал он. - Рты раззявили.
Невин унаследовал от отца сварливый характер. Он строптиво сложил руки на груди и фыркнул.
- Похоже, им просто интересно его послушать, - заметила я.
- Да ты хоть чуточку понимаешь, о чем он речь ведет? - прищурившись, спросил у меня Невин. - Ты ничего не знаешь, да? Ну, ясное дело, как тебе понять. Ты просто глупая девчонка. Ничего не соображаешь.
Я нахмурилась и сердито подбоченилась, но ничего не ответила брату. В одном Невин был прав: я действительно понятия не имела о том, что имел в виду проповедник. Я совсем не знала, что происходит в большом мире.
Проповедник же указал на группу мужчин, стоявших поодаль от толпы.
- Видите этих мужчин? - спросил он, указывая на Тоби Остергарда, Дэниела Дотери и Олафа Ольмстрема.
Эти трое были одними из самых бедных в нашем городке, но люди не самые милосердные могли бы сказать, что они и самые ленивые.
- Он договорится до беды, - покачал головой Невин. - Знаешь, что такое "белый индеец"?
Даже самая глупая девчонка в нашем городке сказала бы, что эти слова ей известны. Несколько месяцев назад к нам пришли вести о мятеже в Фэйрфаксе. Там горожане, нарядившись индейцами, избили пристава, когда тот пытался вручить судебную повестку задолжавшему фермеру.
- И здесь будет то же самое, - кивнув, пробормотал Невин. - Я слышал, как Ольмстрем, Дотери и еще кое-кто разговаривали про это с отцом. Жаловались, что Уотфорды их обирают… - Невин плохо разбирался в тонкостях этих дел. Детям никто не объяснял про расчеты и проценты в лавке. - Дотери говорит, что кое-кто сговорился против бедняков, - поведал мне брат таким тоном, словно вовсе не был уверен в том, что Дотери говорит правду.
- И что? Мне-то какое дело, выплатит Дотери свой долг Уотфордам или нет? - фыркнула я, делая вид, что мне это безразлично. Но на самом деле я была не на шутку потрясена мыслью о том, что кто-то готов отказаться от уплаты долга. Отец учил нас, что такое поведение безнравственно, что так себя может вести только человек, который сам себя не уважает.
- Все может обернуться очень даже паршиво для твоего любимчика Джонатана. - Невин осклабился, радуясь возможности подразнить меня. - Если каша заварится, не только Уотфордам достанется. У старосты бумага на их собственность… А если они откажутся ренту платить, что будет? В Фэйрфаксе мужики три дня дрались. Я слыхал, что они констебля раздели догола и поколотили палками, так что потопал он домой в чем мама родила.
- А у нас в Сент-Эндрю и констебля никакого нет, - проговорила я, встревоженная рассказом брата.
- Скорей всего староста пошлет к Дотери своих самых здоровенных лесорубов и потребует уплаты.
В голосе Невина прозвучало что-то вроде благоговейного страха. Его почтение к властям и желание увидеть, как свершится справедливость, пересиливали (отцовская выучка, ясное дело) мечту о том, чтобы Джонатану стало худо.
Дотери и Ольмстрем… староста и Джонатан… даже чопорная мисс Уотфорд и ее такой же напыщенный братец… Я была унижена тем, что ничего не знаю. Нехотя, но все же я зауважала брата за то, что в жизни он разбирается куда лучше, чем я. "Интересно, - подумала я, - что же еще происходит на свете, о чем я ничего не знаю?"
- Как думаешь, отец присоединится к ним? Его арестуют? - встревоженно прошептала я.
- У старосты нет бумаги на нашу землю, - сообщил мне Невин пренебрежительно, свысока. Он явно презирал меня за то, что мне неизвестны такие элементарные вещи. - Отец владеет землей по праву. Но, сдается мне, он с этим малым согласен. - Невин кивком указал на проповедника. - Отец сюда пришел, как все прочие. Все думали, что будут свободными, да только так не вышло. Одни вкалывают, а другие богатеют, как Сент-Эндрю… В общем, такие дела, - пробормотал Невин, пиная носком ботинка сухую землю. - Хахалю твоему беды не миновать.
- Он не мой хахаль, - огрызнулась я.