Мальчик приоткрыл дверь шире, насмешливо глянул на петуха. Перепуганный, Спиридоныч всю свою гвардейскую стать растерял, бегал теперь по коровьему хлеву, по соломе и всё ещё заполошно вскрикивал.
Я тоже смущённо развёл руками, а Дёмушка засмеялся:
- Ты стишок-то лучше мне расскажи. Я стишки тоже сочиняю. Я счас…
Он повернулся, куда-то там в доме сбегал и вышел на крыльцо с тяжёлою кринкой в руках. На самой голове у него - отцовский пиджак шалашиком, из-под этого шалашика выставляются голые коленки. С крыльца он шагнул прямо в лужу под ливень, и тут я, не разбирая, где глубоко, где мелко, бросился к нему.
Но кринку мне Дёмушка не отдал:
- Прольёшь. Мамка целой велела до избушки донести.
А в избушке сказал:
- Ишь ты, и тут море. Значит, стишок твой правильный. Давай вот, пей топлёное молоко, опрастывай посудину, мы её подставим туда, где капает.
И я всё молоко - целый литр, а возможно, и больше! - выпил, и мы поставили кринку на пол, в то место, куда капало.
- Сыт? - очень серьёзно поглядел Дёмушка на мой живот, и я тоже очень серьёзно живот погладил.
- Не только сыт, а даже настроение улучшилось. Сначала испортилось, а вот теперь улучшилось.
Дёмушка влез на бараний тулуп, свесил с лавки ноги, хлопнул по тулупу ладошкой:
- Тогда садить и рассказывай.
Я задумался, заложил руки за спину.
Я обошёл вокруг кринки, глянул, как шлёпаются в неё частые капли, глянул на Дёмушку, который, посмеиваясь, ждал моего стишка, и вот остановился и решительно сказал:
Нет!
Не еду в край далёкий!
Мне теперь приятней здесь.
Я теперь не одинокий -
У меня товарищ есть.
Пусть колотит ливень в окна,
Пусть повсюду - плюх да плюх! -
Не один теперь я мокну,
А с товарищем…
Тут у меня заело. Заело, как иголку на грампластинке. Я заходил по избушке, заприговаривал:
- А с товарищем… А с товарищем…
- А с товарищем ВДВОЮХ! - подсказал мне Дёмушка и заулыбался. - Вот! Раз мы вместе сочинили такой стишок, то теперь мы товарищи и есть. Хочешь, я тебе тоже что-то хорошее расскажу?
Он поманил меня к себе на лавку и заставил глянуть в исхлёстанное дождём оконце:
- Только не туда смотри, где берёзы, а гляди дальше, за самую деревню.
ЗА ОКОНЦЕМ, ЗА ДЕРЕВНЕЙ
Я прижался носом к прохладному стеклу, но ничего за деревней, кроме дождевой мглы, не увидел. Правда, за этою мглой, за пасмурным и словно бы дымным полем как будто бы что-то синело, что-то громоздилось под низкими тучами, и я прямо так и сказал:
- Как будто бы что-то виднеется. Не то лес, не то гора.
- Правильно! - обрадовался Дёмушка. - Там и лес, и гора, и гремучие сосны.
- Дремучие, наверно?
- Нет, гремучие! Там отдыхает гром, когда ему нечего делать. Если нет грозы, он спит там на ветках.
Мальчик сложил обе ладони, прижал их к щеке и показал, как спит на ветках гром.
Дёмушка и глаза прикрыл, и носом посопел, будто бы уснул, а я засмеялся:
- Придумал? Сам?
- Ничего не сам, а папка. И даже не папка, и даже никто, а так оно и есть по правде. Гром, знаешь, что ещё там делает?
- Клад сторожит, - быстро сказал я. - У вас тут все только про клады и говорят. Но говорить-то говорят, а на деле получается всего лишь…
И я кивнул на хмурое оконце. Но Дёмушка даже приобиделся:
- Клад есть! Клад настоящий! Его только взять надо уметь. Ты знаешь, как взять?
И вновь я пожал плечами, а Дёмушка встал на мохнатый тулуп коленками и весь так и устремился ко мне:
- То-то и оно-то. Вот лучше послушай-ка!
Под корнями, под кореньями,
Под гремучими деревьями,
Земля, расступись!
Клад, появись!
Примчался я, как положено,
Дорогой, никем не проложенной.
На скакунах небывалых -
Крылатых и разудалых.
Двадцать коней в упряжке,
Двадцать коней в пристяжке.
Все белые, словно снежок,
У каждого гребешок,
Масленая головушка
И шёлковая бородушка.
Как встанут на полном скаку,
Так грянут: - Кукареку-у!
Земля, расступись!
Клад, появись!
Вот с такой вот с песенкой, с такими конями и добывают клад! - уверенно сказал Дёмушка и добавил: - В том кладе старинных червонцев полно, а главное - золотое яичко. В яичке - жар-птенчик. Яичко раскокаешь, жар-птенчика поймаешь, и будет он у тебя всегда жить-поживать, как маленькое солнышко. На дворе дождь, а у тебя солнышко. На дворе метель, а у тебя всё равно солнышко, да ещё и чирикает… Правда, славно?
И Дёмушка вновь уставился во все глаза на меня, а я этак невзначай повёл по-за собою рукой по лавке и наткнулся на фотоаппарат. Наткнулся и чуть не подпрыгнул: "Батюшки! Так вот где он меня, снимок-то замечательный, ждёт, вот где! В гремучем лесу, в Дёмушкином кладе. Клады всегда, во все времена водились, их и теперь ещё удачливые люди открывают, так почему бы и нам с Дёмушкой не открыть?"
Я так и закричал:
- Дай слово, Дементий-Дёмушка, что ты всё это не сочинил!
А Дёмушка даже руками развёл:
- Вот те на! Зачем сочинять, когда я и так, ещё до тебя, за этим кладом собирался. А теперь раз мы товарищи, то давай-ка прямо сейчас вот вместе и пойдём.
И я, конечно, опять закричал:
- Пойдём!
И я ринулся прямо туда, где всё ещё лило и плескало, да вдруг встал на пороге.
Дёмушка подбодрил:
- Дождя не бойся. Он ранний. А ранний гость - до обеда, говорит мама. Сапоги с плащом я тебе тоже раздобуду.
- Не в сапогах дело, а где коней возьмём? Все белые, как снежок, у каждого гребешок, да ещё и целых сорок!
- А Спиря на что? Спиря-Спиридоныч один за всех сойдёт. Он вон какой здоровенный. А кроме того, он знаешь у меня какой? Дрес-синро-ван-ный!
ТИП-ТИП, СПИРИДОНЫЧ!
Дёмушка выскочил под дождь, перебежал двор, скрылся в доме. Было слышно, как он там бегает, хлопает дверями то в сенях, то в комнате.
И вот он сам появился на крыльце в полной походной форме - в лёгком плаще-накидке, в ситцевом картузике и в красных резиновых сапожках, а для меня выволок из дому старый брезентовый дождевик и стоптанные сапоги-кирзачи.
Плюхнул ношу прямо на ступеньки, скомандовал:
- Примеряй! Это всё папкино.
Я стал напяливать на себя широченный дождевик, а Дёмушка вытянул из кармана штанишек не то ремённую кошёлку, не то собачий намордник. А потом полез в другой карман, добыл оттуда горстку пшеничных зёрен, присел и ласково заговорил:
- Тип-тип, Спиридоныч, тип-тип…
Спиридоныч, который совсем недавно орал с перепугу чуть ли не на всю деревню, выглянул теперь из хлева с любопытством и безо всяких яких припустил к Дёмушке. На бегу он лишь опасливо посмотрел на веник, но веник теперь не шевелился, и петух вспрыгнул к Дёмушке на колени, склюнул с ладони зёрнышко.
- Вот он у меня какой! Мы с ним с самой весны занимаемся. Как мамка стала на работу в поле уезжать, так и занимаемся. Ведь при мамке петуха не подрессируешь, скажет: "Не дело творишь…"
- А папка?
- Тот не скажет. Тот и сам бы с петухом позанимался, да ему некогда. У трактористов знаешь сколько дела? Ую-юй, брат! Выше головы.
Дёмушка ловко застегнул один ремешок у петуха на белой груди, другой ремешок застегнул под белым хвостом, и это оказался совсем не намордник, а шлейка с поводком. Очень и очень похожая на те шлейки, в которых водят на прогулку маленьких собачек городские жители.
Я удивился:
- Он что? Так вот рядом с нами на поводке и побежит?
- Ещё как! А если ему через каждые полчаса выдавать премию, два-три зёрнышка, то хоть куда с нами пошагает.
- Куд-кудах-тах-тах! - подтвердил Спиридоныч и, как мне показалось, глянул на меня теперь по-приятельски.
ДОБРАЯ ПРИМЕТА
- Итак, в поход! - сказал я весело и нахлобучил на голову брезентовый башлык.
- В поход! - сказал Дёмушка и добавил: - Выгляни сначала за калитку, не идёт ли мама. Если идёт, поход не получится.
Я выглянул. На улице за калиткой было пусто. Там только пузырились мутные лужи на дороге да зябко сутулились под дождём в палисадниках мокрые черёмухи и рябины. И всё там от дождя было серо и черно, лишь рядом с Дёмушкиным двором, словно теремок, блестела железною крышей новенькая, срубленная из свежих брёвен трансформаторная будка. Дождь шлёпал по крыше звонко, и крупные капли висели бусами на проводах.
"Ну что ж… Нам ничего… На нас теперь плащи, а вот как Спиридоныч по такому ненастью пошагает?" - подумал я и обернулся.
Но петуха рядом с Дёмушкой уже не было. На крыльце теперь стояла корзина с плетёной крышкой, петух тихо сидел в ней.
- Сами сначала понесём, - объявил Дёмушка. - Он всё ж таки учёный. Выставлять зря его под дождь всё ж таки не годится.
Но шибко учёный Спиридоныч так крепко отъелся на пшеничных премиях, что Дёмушку корзина с ним тут же и перевесила. Пришлось эту драгоценную ношу нести мне.
Я шагал по деревне и всё боялся, как бы мой пассажир там, в корзине под крышкой, не зашумел.
Я боялся, что тогда по всей улице распахнутся окна и все жители станут смотреть на меня и, может быть, даже закричат: "Эй, дяденька! Ты куда это петуха потащил? На рынок, что ли? Так нынче день не базарный, не воскресенье!"
Но Спиридоныч помалкивал. Он был или в самом деле очень умён, или просто-напросто ему нравилось кататься.
И окошко ни одно не стукнуло.
Лишь у самой околицы, у самой крайней избы соскочила с крыльца босоногая белобрысая девчонка. Она запрыгала под дождём, зачастила взахлёб:
- Дёмка, Дёмка, с кладами котомка! Опять в лес пошлёпал? Опять, не спросясь, подался искать того, чего нету? Вот ужо я твоей матери скажу! Вот скажу! И отцу скажу тоже.
Перевела дух, сладенько допела:
- А возьмёшь меня, Дёмушка, - не скажу.
Дёмушка не смутился, даже шагу не прибавил.
Он всё так же не спеша перешагнул в своих красных сапожках грязную колею, поравнялся с девчонкой и, не задерживаясь, мимоходом, показал ей кукиш.
Кукиш получился смешной, крохотный, потому что и сам-то Дёмушка был куда как невелик, но девчонка всё равно обиделась, фыркнула, заскочила в избу, грохнула дверью изо всех сил.
А тут и деревня кончилась.
Прямо за околицей стояли большие мокрые ёлки. В ёлках укрывались от дождя хриплые грачи.
Они там нет-нет да и перелётывали с места на место, и тогда дождевые капли с еловых лап так и лились холодным водопадом.
А потом мы вышли по узкой тропинке на край хлебного поля к изгороди. Тучи над полем неслись быстрые и очень лохматые. Дождь припустил вдруг пуще, но и так же внезапно стал утихать. Возможно, тут начала сбываться тёти Манина примета, что утренний гость приходит ненадолго, а возможно, дождь взял да и послушался самого Дёмушку.
Пока я примерялся, как бы мне с корзиной со Спирей да в долгополом плаще перевалить через изгородь, Дёмушка очутился на ней верхом, закричал:
Дождик, дождик!
Зря не лей
На тропинку меж полей!
Лучше плюхай
Возле речки,
Поливай там
Огуречки!
А над нами
Не старайся,
Поскорее
Унимайся!
И дождь стал униматься. Да тут и тропинка кончилась. Она вывела нас опять на широкую, в жёлтых ручьях полевую дорогу.
Петух, наверное, тоже услышал, что по корзине стало барабанить реже, и завозился под крышкой.
- Не пора ли ему пешочком пройтись? - спросил я Дёмушку.
Дёмушка согласился:
- Прогулка ему теперь не повредит.
И вот хотите верьте, хотите не верьте, а только Дёмушкин петух Спиря-Спиридоныч из корзины вылез, отряхнулся, оглянулся, весело вскрикнул "Куд-куды!" и пошагал рядом с нами.
И совсем, совсем напрасно я сравнивал его недавно с собачкой-моськой.
Собачки-моськи в походе вести себя не умеют. Они то отстают, то забегают, то путаются у хозяина под ногами. Им непременно надо каждый кустик обнюхать, у каждого столбика задержаться, и тащить моську на поводке одна сплошная канитель.
А вот Спиря-Спиридоныч - попутчик совсем иной!
На Спиридоныча и посмотреть-то было приятно.
Поводок ему нисколько не мешал. Петух выступал так важно, так уверенно, что теперь не только я, а любой бы встречный сказал: "Ого! Вот это пешеход так пешеход. Молодчина, Спиря! Доброго тебе пути!"
А погодка тем временем совсем разгулялась.
Пузыри по лужам прыгать перестали; в поле, в мокрую рожь мелконький дождик сыпался теперь пополам с солнышком; в тучах посветлело, засинело - и всё небо вдруг над нами словно бы поднялось вверх.
Я обрадовался, закричал:
Вот так чудо-чудеса!
Глянь-ка:
Встали небеса
Не на радуги крутые,
Не на башни золотые,
Не на ёлки и дубы,
А на то-о-онкие столбы!
Дёмушка подхватил:
На тонкие,
Блестящие,
Наискось летящие
Через тучки
Сквозь оконца -
Все из дождика и солнца!
Я мигом понял, что это опять нам добрая примета, сказал ещё громче:
Значит, будет день хорош:
И удачлив, и погож!
- Клад найдём! - возликовал Дёмушка. А Спиридоныч захлопал крыльями, закричал:
- Кукареку-у!
Дёмушка петуха погладил, поправил на нём шлейку и вновь угостил зёрнышками:
- Умница! Дойдём до гремучих сосен, там опять прокукарекаешь. Сорок раз.
ВДОХ-ВЫДОХ
Тут надо признаться вот в чём. Я глядел, как складно у Дёмушки получается с петухом, и очень этому завидовал.
Я сказал:
- Дёмушка, а Дёмушка, дай и мне со Спиридонычем пройтись.
Дёмушка, человек добрый, поводок уступил.
Сам Спиридоныч тоже не возражал. И я, чтобы ещё больше понравиться ему, зашагал рядышком с ним как можно аккуратнее. Я шёл, старался не шлёпать и не брызгать Тимошиными, хлябающими у меня на ногах сапожищами, держал поводок и весело думал:
"Как жаль, что меня с петухом здесь в поле никто, кроме Дёмушки, не видит. А вот если бы мы со Спиридонычем прогуливались по городу, так за нами обязательно валила бы целая толпа. И все бы ахали, удивлялись, и тут сам Федя мог бы сделать с меня замечательную фотографию.
Более того, и я в этом уверен, добрая половина собачьих хозяев моментально бы взволновалась.
Они бы кинулись к телефонам и стали названивать друг другу:
- Алло! Вы видели, вы слыхали, что теперь приличные люди воспитывают не шпицев, не левреток и даже не мексиканских карликовых догов, а петухов?
- Слыхали, слыхали! Видели, видели! И уже попросили одну знакомую старушку привезти нам из деревни петуха. И уже бегаем по магазинам, ищем для этого петуха шлейку.
- Ах, батюшки! А мы-то ещё не бегали, не искали. Ах, матушки! Надо скорее бежать, искать.
И вот - в городе вместо собак везде петухи.
Петухи в квартирах, петухи на балконах, петухи на тротуарах.
Они потряхивают пышными хвостами, прогуливаются по всем бульварам, по всем скверикам.
Петуховладельцы шествуют рядом - гордые. А по утрам, и в полночь, и днём перед переменой погоды весь огромный город звенит от петушиной переклички…"
Тут я совсем было собрался достать из-под полы фотоаппарат, попросить Дёмушку запечатлеть меня и Спирю шагающими среди высоких хлебов, как Дёмушка вдруг присел, крикнул:
- Назад!
Он схватил Спиридоныча в охапку и, не успел тот крыльями всплеснуть, сунул обратно в корзину под крышку, да ещё и сверху плюхнулся сам.
- Что такое? - замер я.
Высокая рожь впереди кончалась. Дорога там выбежала на зелёный луг, а почти повдоль дороги по этому лугу ехала на конной косилке тётя Маня. Представляете, что произошло бы, если б я возник перед ней с петухом на поводке? Да ещё не с каким-нибудь петухом, а с её собственным? Представляете? Вот то-то и оно-то, как совсем недавно говорил мне Дёмушка.
К счастью, ехала она пока что не к нам, а от нас.
Косилка, срезая влажную траву, стрекотала, подскакивала на луговых кочках. Тётя Маня крепко держала вожжи и, наверное, ничего ещё не заметила. Но, пока я и Дёмушка опомнились, пока я соображал, не кинуться ли нам в обход через рожь, косилка стала заворачивать, и мы оказались у тёти Мани на виду.
Нырять в рожь было поздно.
И тут я подумал: "Ну, всё… Теперь - пан или пропал!" Я вспомнил наш вчерашний разговор с тётей Маней о свежем воздухе и принял отчаянное решение.
- Корзину давай мне. Делай - как я, - шепнул я Дёмушке и принялся шумно вдыхать-выдыхать воздух.
Я двинулся по дороге бодрым гимнастическим шагом. Я молодецки выпятил грудь и при каждом вдохе-выдохе левую, свободную от корзины руку стал опускать и подымать так, словно кручу большое колесо.
Иду, кручу, вдыхаю, а Дёмушка шагает рядом, тоже делает глубокие вдохи-выдохи, только вся и разница, что руками старательно взмахивает обеими.
Таким вот манером мы и домаршировали до самой косилки. Косилка остановилась. Тётя Маня изумлённо замерла на сиденье, а лошадь поставила торчком уши, вскинула голову, тоже уставилась на нас.
И вот они смотрят, удивляются, а я бодро выкрикиваю:
- Здравия желаю, тётя Маня! Следую вашему совету, дышу чистым воздухом. Ах, какой тут славный воздух! Ах, какой аромат! Дёмушка, ты дышишь? Дыши, брат, дыши. Учись. Вдох-выдох! Вдох-выдох! Раз, два! Раз, два!
И, не сбавляя темпа, мы прошлёпали мимо по грязи, по дороге и, лишь когда косилка осталась позади, услышали тёти Манин возглас:
- Ну и ну!
А больше тётя Маня ничего и не сказала. Она даже и на корзину с петухом не глянула, так мы её огорошили своими вдохами-выдохами.
Но когда косилка вновь застрекотала позади, мы на всякий случай припустили бегом.
НАД РЕЧКОЙ
Луг спускался к речке. По берегам речка заросла кустами. Воды в ней после дождя прибыло, по самой быстринке несло и крутило ольховые листья, воздушные белые пузыри, какие-то сучочки и щепочки.
Через речку был мост. Мы перебежали на ту сторону и только там почувствовали себя на полной свободе.
Дёмушка подошёл ко мне, хлопнул по корзине и сказал:
Ай да Спиря-петушок!
Не подвёл в беде, дружок…
Давай ему выдадим за это премию.
- Что верно, то верно, - сказал я. - И в деревне, и тут Спиря не подкачал, сидел смирно. Только не часто ли ты выдаёшь ему премии? Кукарекнул на дороге - премия; не кукарекнул - опять премия… Не испортишь его? С толку не собьёшь?
- Ну что ты! Хорошего петуха никакой премией не испортишь, - ответил уверенно Дёмушка, пошарил в кармане и открыл над корзиной крышку.
Спиридоныч - тут как тут! - сразу высунулся и премию с Дёмушкиной ладони склюнул в один приём. Видно, он и в самом деле привык получать награды чуть ли не каждые пять минут, и за всё, за всё. А ещё он хотел выскочить, подразмяться, да я сам решительно захлопнул крышку:
- Нет уж! Если кто встретится опять, я во второй раз делать вдохи-выдохи не хочу. Сиди, не кукарекай до места. Оно, по-моему, недалеко.
- Близёхонько, - кивнул Дёмушка.