Ёлинские петухи - Кузьмин Лев Иванович 3 стр.


Дорога пошла вверх, в гору. На самой горе над жёлтым и почти отвесным обрывом стояли высокие сосны. Вершины их чуть заметно покачивались, касались облаков, и это, наверное, были те самые сосны, в которых жил-отдыхал гром.

Путь к соснам сплошь усыпали разноцветные камушки. Их навымывало тут летними ливнями целые россыпи. Они хрустели под ногами, катились вниз.

А дорога забирала всё круче да круче, и когда мы наконец добрались до сосен, так тут же и повалились и едва отдышались.

А зелёные луга и речка были теперь как на ладони. И работала там не только тётя Маня. На лугах и народу было полно, и коней, и там даже бегал проворный тракторок. Просто второпях мы тогда никого и ничего не заметили, с перепугу всё очень быстро проскочили, а теперь вот сидим с Дёмушкой, издалека, сверху посматриваем и весело удивляемся:

- Смотри, какой крохотный тракторишка! Будто шустрый жучок на резиновых колесиках.

- Люди ещё меньше. И которая тут мама, которая не мама, трудно и угадать. Разве что по белому пятнышку в лугах, по платку… А хочешь, покажу, в какую сторону вчера наш папка ездил? Во-он в ту! Во-он оно где, Калинкино-то. Там уже совсем почти ничего не видно, телеграфные столбы вдоль дороги и те, как булавочки.

Зато здесь, наверху, всё было очень большим. Здесь были большими и сосны, и густая, обрызганная дождём трава на поляне, и даже тихие, задумчивые колокольчики синели в траве такие крупные, что каждый цветок едва бы поместился на Дёмушкиной ладошке.

У переполненной водою колеи сидела огромная стрекоза. На солнцепёке она пригрелась и как будто бы задремала. Но Дёмушка потянулся к ней - и она прянула вверх, на миг зависла над нашими головами, прянула ещё выше, ещё шустрей и лёгким, трескучим вертолётиком понеслась по синему воздуху к лугам.

- Хитрая, - сказал я. - Притворилась, будто спит, а сама - раз, и чуть к тебе не на макушку.

- Не хитрая, а ловкая, - засмеялся Дёмушка. - Вот если бы и мне такие крылья: ох я бы и почудесил!

- А я бы - щёлк! - и у меня уж теперь получился бы отличный снимок. Мальчик с крыльями.

- С четырьмя! - радостно уточнил Дёмушка, и тут петух в корзине сердито забормотал.

Я тоже засмеялся:

- Бунтует Спиридоныч. Боится, что мы и в самом деле полетим, а его оставим.

- Полетим, полетим
Кубарем с горушки,
Через кустики, пеньки
В лужу напрямушки! -

совсем разыгрался Дёмушка и так быстро и легко повернулся, что его пёстрый картузик упал в траву. А когда я картузик поднял и, шутя, нахлобучил ему на самые глаза, то он ещё и добавил:

- Вот и прилетели, на головушку сели… Ничего! Мальчик без крыльев, но с учёным петухом и с жар-птенчиком - для фотографии тоже хорошо. Идём скорей! Клад совсем уже близко. Слышишь, как сосны шумят?

Сосны и вправду шумели, но шум их был светлый, солнечный, и я сказал:

- Это не те. Под такими да на краю дороги клады вряд ли прячутся. Пойдём в бор, в самую глубину.

И мы пошли в самую глубину.

ГРЕМУЧИЙ БОР

Сначала нам пришлось перебежать поляну. Мокрая трава была мне по пояс, Дёмушке по шейку, и мы сразу все уплескались. А когда добежали до опушки и нырнули там в хвойную, почти непролазную чащу, то вода хлынула и сверху, и со всех сторон.

Дёмушка присел, тонко, как заяц, пискнул:

- Аяй!

Холодные брызги попали ему под плащ, под рубаху.

Спиридоныч в мокрой корзине ворохнулся, опять сердито забормотал. А мне и самому плеснуло за ворот, но я натянул башлык, прикрыл корзину полой и храбро сказал:

- Прорвёмся!

Дёмушка тоже крикнул:

- Прорвёмся!

И он так стремительно запетлял по сырому тёмному чапыжнику, что только ветки засвистели. Выходило это у него ловко, он был маленький, а я лез, как медведь, напролом.

Сучки царапали по жёсткому дождевику, по корзине. Вода с веток летела в глаза, и мне то и дело приходилось заслоняться локтем. Я лез, пыхтел, чертыхался и почти ничего не видел. Я только и успевал, что стирать с лица брызги и липкую паутину, которой тут было видимо-невидимо; но вот частый ельник кончился, лес вдруг расступился, и под ногами у нас мягко запружинил тонкими ветками густой брусничник, запохрустывал седой мох.

И как-то совсем неожиданно встала вдруг перед нами стройная, прямая, как струна, сосна.

Она взлетала к самому небу.

А дальше - опять и опять сосны.

И были они так велики, что зелёные раскидистые верха их мы смогли увидеть лишь тогда, когда запрокинули изо всех сил головы.

Свет оттуда, сверху, падал странный и чуть-чуть тревожный. Косые столбы его были то золотистыми, то голубовато-сумрачными, и стояла здесь вокруг удивительно тихая тишина.

Дёмушка сразу примолк, я услышал собственное дыхание.

Услышал и - кашлянул.

- Ка-ха… - кашлянул я совсем негромко, а могучие ветки на соснах вдруг словно бы шевельнулись, и вверху очень ясно отозвалось:

- Аха! Аха! Аха!

Там словно кто откликнулся живой, но невидимый, и Дёмушка так и припал ко мне:

- Гром! Просыпается гром, а над нами - гремучие сосны.

- Эхо, - не очень уверенно ответил я. - Гром кашлем не разбудишь.

- А кукареканьем? Ведь Спиридонычу надо сейчас кукарекать, и гром от этого проснётся сразу. Как тогда быть?

- Ну вот, сам сюда позвал, да сам и спрашиваешь, как быть. Как будет, так и будет. Готовь Спирю к кукареканью.

Но выпускать петуха было пока что рано. Надо было сначала отыскать подходящее место, и мы его нашли.

Деревья тут стояли не так часто, да зато самые могучие. Стволы - в два обхвата, кора их обросла мхом, корни выпирали наружу. Тишина и тут держалась такая, что слышен был шорох каждой падающей сверху хвоинки, и вторили этому шороху лишь слабая возня пичуг да медленный и печальный скрип сучьев где-то там, в тёмно-зелёной вышине, и я почти шёпотом сказал:

- Дёмушка, начинай.

Поднимать здесь шум мне и самому было как-то странно. Я тихо поставил корзину с петухом на землю, осторожно расстегнул дождевик и, волнуясь и весь так и обмирая от этого волнения, приготовил фотоаппарат:

- Начинай, Дёмушка.

Мальчик вздохнул и сначала робко, глухо, а потом всё смелей да смелей заговорил:

Под корнями, под кореньями,
Под гремучими деревьями,
Земля, расступись!
Клад, появись!
Примчались мы, как положено,
Дорогой, никем не проложенной,
На скакунах небывалых…

А когда он досказал до того места, где говорится, что белые скакуны вот-вот грянут: "Кукареку!", то мигом открыл корзину и потянул петуха за поводок:

- Запевай скорее! Ну же…

КАК КТО ЗАПЕЛ

Спиридоныч высунулся из корзины.

Спиридоныч раскрыл клюв, я вскинул фотоаппарат, припал глазом к стёклышку видоискателя, а петух вдруг шмыгнул обратно на своё насиженное место.

Он шмыгнул, и оттуда донеслось совсем не петушиное, а чуть внятное кукушечье:

- Ку-у-ку…

- Эх, Дёмушка! Говорил я, не балуй петуха премиями; вот видишь, перекормил.

- Нет, не перекормил. Он кукарекнет. Он просто деревьев напугался. Он в лесу первый раз.

Дёмушка стал поглаживать петуха, стал уговаривать, опять совать ему под нос пшеничные зёрнышки.

Но тот и вправду оробел. Его и премия не соблазняла.

И Дёмушка вздохнул вдруг, заявил очень твёрдо:

- Сами кукарекнем. Все сорок раз.

- Как так? - опешил я.

- А вот так…

Он присел, хлопнул ладошками по коленкам, залился на весь бор:

- Ку-ка-ре-ку-у!

Потом скомандовал:

- Теперь твоя очередь.

Деваться некуда, я тоже хлопнул себя по коленкам и попробовал кукарекнуть. Но у меня вышло всего лишь навсего такое же чуть слышное, сак у Спиридоныча: "Ку-у-ку…"

- Ещё раз попробуй, - не отступился Дёмушка. - Не стесняйся. Ты стесняешься, вот у тебя и не выходит.

И я набрал воздуху побольше и захлопал себя безо всякого стеснения по бокам, как хлопают петухи; и вот мы уже стоим с Дёмушкой друг перед другом и стараемся кто кого перекричит, а вернее, кто кого перекукарекает!

Кричим, стараемся, да при этом и счёт ведём:

- Кукареку-у… Три! Кукареку-у… Четыре! Кукареку-у… Пять!..

А когда счёт у нас дошёл почти до сорока, Спиридоныч сам вылез из корзины.

Спире-то Спиридонычу стало обидно, что мы так вот прекрасно обходимся без него и, можно сказать, отбиваем его законный хлеб. Он запрокинул маслену головушку, шёлкову бородушку и выдал такое залихватское "Кукареку!", что эхо покатилось по сосновому бору и вдаль, и ввысь, и было оно куда звончей нашего.

- Сорок! - объявил Дёмушка. - Теперь почти всё по правилам.

И мы зорко уставились под коренья старых сосен, и вот там… Там ровным счётом ничегошеньки не произошло.

Земля не расступилась, она даже и не шевельнулась ничуть.

Тогда мы с Дёмушкой переменили место. Мы осторожно шагнули из-под тёмных деревьев к светлому островку молодых пушистых сосенок, и вдруг за ними и под ними…

КЛАД!

Клад! Клад!
Вот он, клад!
Из-под каждой ветки,
Из-под сосенок глядят
Яркие монетки.
Яркие, яркие,
Даже золотые!
Жаркие, жаркие,
Солнцем налитые!
Все на крепких ножках,
В оранжевых сапожках, -
Подставляй скорей корзинку,
Сами прыгнут в серединку!

Запрыгали, конечно, не монетки, а мы с Дёмушкой.

А монетки глядят себе спокойно из-под зелёных лапок, из-под старой, осыпанной на землю хвои, и это всё не какие-нибудь там денежки-пятачки, а яркие, с оранжевыми колечками-кружочками, с круто завёрнутыми краями грибы-рыжики.

И вот они стоят, и в глубокой впадинке, в серёдке у каждого светится дождевая капля. А может, и не капля, а драгоценный камушек.

Спиридоныч сразу кинулся эти камушки склёвывать. Подбежит, склюнет, голову запрокинет, прохладный камушек прокатится у него по горлу, и петух мчится к другому рыжику.

А Дёмушка как пал на коленки, так на коленках и пополз. Ползёт и рыжики собирает, ползёт и собирает.

Он их складывает в корзину чуть ли не пригоршнями, а я забегаю вперёд Дёмушки, вперёд Спиридоныча и вовсю нащёлкиваю фотоаппаратом. Снимаю рыжики вместе с их яркими кружочками-колечками, вместе с их впадинками, с камушками-росинками, - снимаю и сбоку, и сверху, и в упор, и даже со стороны издалека.

А сам про себя думаю: "Пусть Федя попробует скажет теперь, что я сфотографировал не то… Таких-то рыжиков он и сам не видывал. Он говорил про какие-то там чуть ли не с рулевое колесо, а эти совсем иные. Они действительно похожи на золотые червонцы, а может быть, даже здесь где-то и жар-птенчик под сосной сидит…"

И только я про это подумал, как взглянул на фотоаппарат, на колесико-счётчик с цифрами и растерянно сел на мокрую траву.

- Дёмушка, - сказал я упавшим голосом, - жар-птенчик тебе ещё не попадался? Я плёнку-то почти всю на рыжики по нечаянности исхлопал, осталось два кадрика.

- Хватит и двух! - ответил уверенно Дёмушка. - Я как птенчика замечу, так сразу тебе аукну. Аукать теперь можно. Гром до сей поры не проснулся. Видно, он и вправду настоящий засонюшка.

- Точно! - опять повеселел я. - На старого домовичка похож или на кота-лежебоку.

- Спит на сосне, на макушке, свернулся калачиком на зелёной подушке и то насапывает, то мурлычет: "Муры-мур! Муры-мур!" Шуметь-греметь совсем и разучился.

И вот только мы разболтались вовсю, только развеселились, а в бору-то как тарабахнет вдруг, да как зарычит, да как затрещит, что мы с Дёмушкой так прямо с корточек долой и бухнулись.

На наши головы, на спины градом посыпались сосновые шишки, Спиридонычу тоже досталось, и он поскакал неведомо куда.

- Гром проснулся! - крикнул Дёмушка и что есть духу припустил вслед.

"Вот тебе и досмеялись!" - оглянулся я испуганно, ухватил корзину с рыжиками и, сгибаясь от её тяжести, помчался за Дёмушкой, за петухом.

А грохотало теперь везде. Лесное эхо раскатывалось и вблизи, и вдали, и от этого было не понять, куда же мы несёмся. То ли от грома, то ли прямо на него.

Спиридоныч наддавал и наддавал. Тонкий поводок волочился по кочкам. Дёмушка пытался ухватить поводок и всё не мог. В плащике своём он путался, сапожками заплетался в цепком валежнике и вот ещё разок изловчился, прыгнул, упал, но и тут поводок не ухватил.

Петух прошиб головой темнолистый куст боярышника и где-то там исчез.

- Упустили! - чуть не заплакал Дёмушка.

- Жар-птенчика найти не успели, главный фотоснимок сделать не успели, - сказал я и повалился рядом с Дёмушкой.

И тут же мы услыхали: гремит всё сильней, и в той стороне как будто бы кто ещё и покрикивает.

- Неужто гром за Спирей за нашим гоняется? - вытаращил Дёмушка на меня огромные и совсем уж тёмно-синие от страха глаза. А я и сам вытаращился:

- Давай поглядим! Если пропадать, так знать хоть, от чего.

И мы как лежали, так и поползли, передвигая впереди себя тяжёлую корзину. А потом, мокрые, облепленные с ног до головы травой, листьями, цветочною пыльцой, приподнялись и - охнули!

БОЛЬШИЕ ДЕЛА НА СОЛНЕЧНОЙ ПРОСЕКЕ

Мы охнули от удивления.

Впереди - просека, над нею снова солнце, белые облака.

Вдоль просеки по жарким зарослям иван-чая, гремя на весь бор, движется трактор. Движется так медленно, что почти и незаметно, а за ним так же медленно и тяжело, но всё выше и выше поднимается макушкою в небеса огромная, стальная, похожая на телебашню электромачта.

Она острая вверху, широкая, разлапая внизу, и ставит её трактор на крепкие опоры-лапы туго натянутым тросом.

- Так это же папкин трактор-то! - мигом воспрял Дёмушка и стал выбираться из кустов. - Помчались к нему, помчались! А то как бы сдуру Спиридон там под гусеницы не угодил.

- Стоп! - ухватил я Дёмушку. - Спири не видать, а вот мы с тобой кое подо что попадём, это факт.

Тугой трос, натянутый между мачтой и трактором, тонко и страшно дрожал. И мне почудилось, что вот сейчас он лопнет, и тогда вся эта стальная громадина грохнется вдоль просеки и ударит настоящий гром, земля расколется пополам и всё, что есть вокруг, - цветы, сосны, мы с Дёмушкой и даже трактор с Дёмушкиным папкой - ухнет в тар-та-ра-ры!

Но спустя миг я разглядел и другое.

Чуть в стороне от мачты стоят себе покуривают да поглядывают из-под круглых, как у мотоциклистов, касок мои вчерашние знакомые монтажники, и долговязый Паша тоже здесь.

Паше не до курева: он командует трактором. Он осторожно, шаг за шагом, пятится по траве, не сводит с мачты глаз, а сам поманивает трактор обеими ладонями на себя, как поманивают маленьких ребятишек, когда их учат ходить: "Иди ко мне… Иди потихоньку… Иди, иди, не бойся… Ну вот и молодцом!"

Я так и подумал, что Паша сейчас на самом деле крикнет и трактору, и трактористу в кабине: "Ну вот и молодцом!" Ещё я быстро подумал, что если не успел снять жар-птенчика, так хоть вот эту опасную и красивую работу сниму, и схватился было за аппарат, да вновь испуганно замер.

Скособоченную мачту как будто кто вдруг придержал в синем воздухе. Её стальная макушка лезла-лезла вверх и вдруг остановилась.

Трактор пыхнул дымом. Словно конь-тяжеловоз в тугих постромках, напрягся весь, дёрнулся, буксанул и - тоже ни туда ни сюда.

Беспокойно задрав головы, застыли и монтажники. У меня ёкнуло сердце, а Дёмушка прошептал:

- У папкиного трактора силы не хватает, оё-ёй…

И он выскользнул у меня из-под рук, бросился к своему папке. Да не успел пробежать и трёх шагов, как перед ним с великим шумом и сверканием, высоко всплеснув в воздух целый фонтан росы, взвился и помчался по-над самой травой, словно диковинный белый тетерев, наш Спиря-Спиридоныч.

Он чуть не врезался в трактор. Но прянул свечой вверх, стеганул по стеклу, по железу кабины крыльями, перемахнул на ту сторону, и трактор опять рявкнул, опять дёрнулся, и высоченная мачта снова пошла, пошла, пошла, и вот черкнула макушкою по синему небу, и - встала торчком на своё законное место!

- Ура-а! - завопил Паша.

- Ура-а! - грянули его напарники.

И все они ринулись прямо под мачту, торопливо там забрякали ключами, стали привинчивать стальные опоры к крепкому фундаменту.

Дёмушка тоже возликовал:

- Спиря папке помог! Спиря трактор, как коня, подхлестнул! - залился он на всю просеку, обежал большой и устало притихший теперь трактор и скрылся за ним в истоптанных кустах иван-чая.

Назад Дальше