Губы Городецкого были плотно сжаты, глаза горели тем странным огнем, который так поразил Чарлза при их первой встрече в шале, движения были порывисты и точны, как у человека, который прекрасно знает, что ему надо делать. Сделав остановку, он быстро достал из сумки аптечку, обошел машину и открыл дверцу с той стороны, где находился Крюк. Высвободив из наручников его правую руку, Андрей стащил с нее сначала рукав пальто, потом рукав пиджака, закатав рукав рубашки, зажег свет в салоне машины, присмотрелся, отыскивая вену. В руке у него оказался черный блестящий пакетик. Андрей рывком вскрыл его и осторожно вынул небольшую пластмассовую ампулу, тонкий конец которой был закрыт колпачком. Под колпачком находилась короткая игла. Вена на руке Крюка была хорошо видна. Городецкий поднес к ней ампулу, воткнул иглу в вену и выдавил жидкость. Ампулу убрал и пакетик спрятал в карман. После этого он привел в порядок одежду Крюка и снова надел наручники.
Второго пассажира трясло, как будто в лихорадке. Он уже не орал, а испуганно жался в угол.
- Сейчас он у нас заговорит, - медленно, низким голосом произнес Андрей, нарочито нагнетая атмосферу жути, - сейчас ты услышишь, как он отчитывается на том свете за свои грехи… Ты меня слышишь, Крюк?
Веки бандита затрепетали. Андрей быстро выключил свет в салоне, потрепал его по щеке.
- Ты слышишь меня, ты слышишь меня? - повторял он. - Говори, говори, ты слышишь меня?
Бандит начал что-то несвязно бормотать, отдельные слова разобрать было трудно, но сам голос Крюка вызвал у его напарника новый приступ ужаса.
- Говори, говори, - настойчиво повторял Андрей, ожидая, что через волевой барьер его негаданной жертвы вот-вот прорвется плохо контролируемый сознанием словесный поток.
- Слышишь меня? "Сноуболл", "Сноуболл"…
- "Сноуболл", - внятно произнес вдруг Крюк, - надо, надо…
- Что надо? Говори, говори, что надо сделать? - давил на него Андрей.
- Надо Стеллу… надо встретить Стеллу… Отвезти на виллу…
- "Спринг-бод", "Спринг-бод", - подсказал Андрей.
- Программистку убрать… чтобы никто… в карьер…
- Кто убрал программистку?
- Программистку убрать… Это нельзя… Убью! - с угрозой вдруг произнес Крюк и продолжил: - Мельник, Мельник… этот умеет…
- Кто такой Мельник, как его имя?
- Это он… Стеллу, Киппо… он… он…
- Кто приказал их убрать? Говори, говори!
- Нет, нельзя… это смерть… нет… нет…
- Кто приказал? Говори, говори!
- Дик, Дик… это Дик…
- А-а-а! - закричал вдруг, втягивая голову в плечи, второй бандит, словно уворачиваясь от какого-то неслыханного удара.
"Вот оно, вот, - подумал Андрей, - ради чего затевалась вся эта свара, вот ради чего рисковал Дью Хантер, хотя не имел на это права". Оставался еще один шаг, шажок, мгновение - и он будет знать все. Он потянулся ко второму бандиту, рывком схватил его за горло и подтянул к шефу:
- Быстро, быстро, кто такой Дик? Кто такой Дик? Говорите, говорите оба!
Почувствовав себя рядом с беспрерывно бормочущим что-то Крюком, напарник его почти потерял сознание.
- Дик Чиверс! - выкрикнул он, словно освобождаясь от неимоверной тяжести. - Это Дик Чиверс! - И, тяжело ткнувшись лбом в спинку переднего сиденья, он истерически разрыдался.
- Так, Дик Чиверс, прекрасно, - машинально повторил Андрей вслух. - Стало быть, привет тебе, Чарлз Маккью, от почтенного и уважаемого семейства Чиверсов!
Андрей сел за руль, словно вычеркнув из памяти двух подонков, находящихся за его спиной. Глянул на часы. Скоро шесть. Автоматически включил зажигание, медленно выехал на шоссе.
Острое совестливое сожаление о том, что он впутал в подобное дело Хантера, охватило его. О себе он пока не думал. Два года с Хантером, казалось, вернули его в человеческое общество, где есть дом, семья, любовь близких, от которой ожесточенное сердце смягчается, где на тебя смотрят доверчиво и радостно, не просто как на человека, тянущегося к теплу, но и самого способного дарить это тепло искренно и щедро.
И вдруг кто-то чужой, запредельный, гнусный напоминает тебе, что ты изгой, ниггер с белой кожей, никто, - и все благоприобретенное благодушие мгновенно соскакивает с тебя. Ты опять становишься тем, кем тебя приучили быть - загнанным зверем, опасным, сильным, знающим себе цену. И ты, оправдывая себя тем, что сам в любой момент был готов прийти на помощь, втягиваешь вдруг близкого человека в игру - в игру, где победителей не бывает.
Надо было немедленно дозвониться Хантеру, предупредить, чтобы он ни в коем случае не пытался связаться с Мондом.
Андрей остановил машину. Было еще достаточно темно, действия его едва ли могли привлечь внимание пассажиров тех редких машин, что начали уже попадаться ему навстречу.
Первое, что он сделал, - взял лежавшие на переднем сиденье отнятые у бандитов револьверы и - без обойм - зашвырнул их в снег, подальше от дороги. Отомкнув и высвободив цепочку, прикрепленную к наручникам, он приказал своим пленникам покинуть машину. Крюк, оглушенный действием транквилизатора, еле шевелился, ничего еще не соображая. Для его напарника приказание Андрея означало одно: сейчас их выведут из машины и ликвидируют, то есть сделают то, что сам он неоднократно практиковал. Но сил для сопротивления у него уже просто не оставалось. На ощупь, боясь споткнуться, вслед за Крюком, которого тащил Андрей под руки, он выбрался наружу. Крюка шатало, но он все же держался на ногах. Андрей отвел их подальше от машины, ткнул в какой-то сугроб, вернулся назад, сел за руль и, не оглядываясь, заспешил в сторону Буффало. Внимательно следя за дорогой, он взял трубку радиотелефона, набрал номер Дью Хантера и, как только услышал его голос, проговорил:
- Никуда не звони. Убери все.
- Понял, - успел только сказать Хантер и услышал гудки отбоя.
Теперь опять надлежало рассчитать все точно. Начиная с того момента, как в одежде навестивших его квартиру налетчиков они с Хантером сели в первую машину. Это произошло в три десять. В распоряжении Крюка, выманенного ими за город, оказалось полчаса, в течение которых он мог вызвать подмогу. Сделано это, вероятно, не было, иначе его подручные подоспели бы как раз тогда, когда Крюк очнулся и Андрей допрашивал его. С другой стороны, в это время они находились уже достаточно далеко от Бостона. Если кто-то и следовал за ними, то, ничего не обнаружив, вполне мог повернуть назад. Но Крюк мог поступить и по-другому - дать приказ проверить квартиру Андрея с тем, чтобы понять, что же там такое произошло.
Не одно, так другое наверняка бы случилось, знай Крюк точно, кто сидит в машине. Но он видел, что в машину сели двое. Судя по всему - его люди, и если он что-то и заподозрил, то не раньше, чем машины начали петлять по городу. Здесь бы вот и следовало поднимать тревогу. Андрей все больше укреплялся в мысли, что Крюк этого не сделал. В противном случае кто-то из его помощников обязательно попытался бы связаться с ним по телефону, наверняка зная, что телефон в его машине есть. Теперь следовало разобраться в том, почему он этого не сделал. Приказ убрать свидетелей Крюк мог получить только после того, как Чарлз Маккью впрямую вышел на Пауля Кирхгофа. Это сразу стало известно Дику Чиверсу, вероятно уверенному в том, что Чарлз вынужден будет прикрыть его, как он сделал это в случае с Валерией Бренна. Помимо Кида и Лотти, которые могли подтвердить факт насильственной смерти Валерии и ее любовника, - по крайней мере, если судить по тому, о чем проговорился Крюк, - убиты были еще двое: Стелла, программистка, наблюдавшая за шале с высоты отеля "Спринг-бод", и какой-то Киппо, вероятно знавший или видевший Кирхгофа и тоже оказавшийся опасным свидетелем.
Из ситуации, как ее представлял себе Андрей, вовсе не вытекала необходимость убирать свидетелей. Это лишь добавило хлопот Чарлзу с его фэбээровцами и Пайку с его командой. И уж совсем нелогичным выглядело причисление к свидетелям, подлежащим устранению, самого Андрей. Абсурдность происходящего могла объясняться только одним - какими-то особенностями личности самого Дика Чиверса, как минимум, недалеким его умом, проявившимся, понятно, не в странном способе убийства Валерии - здесь во многом следовало бы еще разобраться, - а в откровенно небрежной и открыто бандитской манере уничтожения свидетелей. За всем этим чувствовалась какая-то чванливая уверенность в безнаказанности и возведенная в принцип подлость. Что могло напугать Дика Чиверса? Вероятно, очень немногое. Судя по тому, как рьяно Чарлз принялся заметать следы преступления, Дика разве что могли пожурить, тем более что Валерия Бренна явно была бельмом на глазу для высшего бостонского общества. Даже собственный ее муж и тот начал было собирать на нее компромат. Кто знает, может, старший и младший Чиверсы действовали сообща?
Значит, не страх побудил Дика расправиться со свидетелями, скорее - шкодливая трусость, боязнь оказаться дураком в глазах тех, чье мнение для него так важно. Фантастический, с патологической тщательностью разработанный план убийства оказался блефом. Не поднятая на ноги полиция штата, а какой-то пришлый иммигрантишка докапывается до сути дела в два дня. У избалованного ребенка отняли любимую игрушку. И с ненавистью он приказывает убить того, кто это сделал. Спасти лицо можно, только показав, какой ты крутой. Любая осечка на этом пути ведет к истерике. А тут следует осечка за осечкой. Андрей опять появляется в "Сноуболле". Не полицейские, которым всегда можно заткнуть рот, а снова черт знает кто… Ну так убить его!.. И опять происходит скандальный срыв. И вот тут-то требуют к ответу главного исполнителя. Вот почему Крюк оказывается в засаде, контролируя операцию, вот почему не связывается он со своими помощниками: добыть жертву собственными руками - дело его пиратской чести.
С Крюком все стало ясно, и это означало, что у Андрея есть еще какой-то запас времени. И он гнал и гнал машину в сторону Буффало.
Теперь следовало разобраться с Чарлзом Маккью. До сегодняшних событий, точнее, до выхода на Дика Чиверса можно было еще гадать, какую он займет позицию. Как профессионал, он не мог не оценить перспективу сотрудничества с Андреем, именно с ним, так как Монд оказался всего лишь гостем. Не вмешайся Дик, Чарлз довел бы следствие до нужной точки, не позволив никому идти дальше предела, установленного хозяевами. Теперь же ситуация изменилась. Рано или поздно сведения о том, что Крюк выложил все подчистую, дойдут до Дика. Дойдет ли до него, что он сам фактически поставил себя под удар, или ему помогут это понять, - не имеет значения. Если утомленные его глупостью хозяева Бостона решат - довольно, и в назидание другим сдадут его правосудию, судьба Андрея никого не заинтересует. И как следователь, и как свидетель он никому не будет нужен. А вот если хозяева решат, что Дика Чиверса надо спасать, тогда Чарлзу Маккью, повязанному уже фальсификацией результатов следствия в "Сноуболле", деваться станет некуда. И тогда уже за Андрея примется не банда наемных убийц, а служба безопасности.
Ах, если бы можно было знать, когда это произойдет! Может быть, через сутки, а может быть, через час. Во всяком случае, спокойно добраться до Буффало ему едва ли дадут.
Глава пятнадцатая
Вокруг Пауля Кирхгофа
После того как Чарлз, которому надоели выходки Андрея, выпроводил его при всех, дела, все закручивающиеся вокруг "Сноуболла", пошли не так, как ему хотелось бы. Ускользающий из рук Пауль Кирхгоф, бойня у дома Кида Фрея, требование Старого Спрута прекратить поиски истинного виновника убийств, попытка покушения на группу, возвращающуюся из шале "Сноуболл"… Многовато.
После встречи с Городецким словно что-то переменилось в нем. Никогда бы прежде он не позволил себе намеками побуждать Марка звонить Монду и разводить канитель вокруг желания или нежелания мистера Лоуренса - разумеется, в сопровождении Андрея - полюбопытствовать, что случилось с Кидом Фреем и Лотти. В том впечатлении, какое на него произвел Андрей, было что-то от наваждения. И этот странный его взгляд, с волчьими искорками в глазах. Кажется, Чарлз не удивился бы, обнаружив, что глаза Андрея фосфоресцируют в темноте. Вообще, этот странный следователь словно подорвал его жесткую уверенность в себе.
Добравшись до Пауля Кирхгофа, Чарлз желал вернуть эту уверенность сторицей. Кадзимо Митаси первым почувствовал это на своей шкуре. Психиатрическая лечебница буквально оказалась поставленной с ног на голову. Допустив сотрудников Маккью в свои владения, Митаси, казалось, выпустил руль управления из своих рук. Люди Чарлза перетрясли все подряд. Они тщательнейшим образом обследовали возможности проникновения на территорию лечебницы или незаметного исчезновения из нее. В этом вопросе у доктора все было продумано надлежащим образом: средства сигнализации использовались новейшие, начальник охраны производил впечатление опытнейшего профессионала, персонал охраны хорошо знал дело.
Другая группа сотрудников Чарлза занималась медицинским персоналом, наблюдавшим за больными, пытаясь найти неувязки в алиби Кирхгофа. Кое-кому из наиболее близких по роду работы к Паулю было предложено пройти проверку на детекторе лжи. Испросив разрешения у Кадзимо Митаси, они подверглись испытанию, но следствию это ничего не дало.
Алиби сотрудников, которых так или иначе можно было заподозрить в причастности к преступлению в "Сноуболле", оказалось безупречным, за исключением одного. Дело касалось Стеллы Липс, программистки, обслуживающей диагностические компьютеры.
За четыре дня до событий в шале она получила отпуск, которому предшествовала большая премия, получаемая изредка наиболее добросовестными сотрудниками клиники. Это нашло отражение в ее личном деле, безупречном во всех отношениях. Но именно она провела два дня в пансионате "Спринг-бод" как раз в то время, когда Пауль Кирхгоф совершил тот фантастический полет по направлению к шале. Служащие пансионата ее опознали по фотографиям, но записанной в номере она оказалась не под своим именем. Прибыла она в "Спринг-бод" и покинула его на специальном автобусе, доставлявшем туда клиентов от железнодорожной станции, то есть тех из них, кто не всегда решался подняться на машине к пансионату по горным дорогам. Последний раз ее видели именно в этом автобусе, после чего следы ее терялись. Отпуск Стеллы еще не кончился, но ни дома, ни в пансионате никто не знал, где она намеревалась провести его оставшуюся часть. Никакой прямой связи между ней и Кирхгофом, а тем более его фантастическим прыжком не просматривалось. Поиски ее продолжались. Но предсказание Кадзимо Митаси о том, что Маккью бесполезно потратит время, фатальным образом сбывалось.
Оставались лишь факты, уличающие Кирхгофа, и сам он, имеющий безупречное алиби, подтвержденное многими сотрудниками клиники. Кадзимо вежливо улыбался, не напоминая Чарлзу о своем предсказании. Маккью улыбался в ответ, но улыбка его, скорее, напоминала не особо завуалированный оскал.
После событий, происшедших у кафе Грифа Холидея, Рудольф категорически отказался хоть на минуту оставлять Монда одного, требуя, чтобы тот немедленно собирался домой. Несмотря на прямые возражения Лоуренса, он вселился в его гостиничный номер и только что не спал на его пороге. Монд пробовал протестовать, делая полушутливые заявления чуть ли не о нарушении прав человека и ограничении свободы личности, на что невозмутимый Рудольф ответствовал:
- Вы не дома, сэр, и я, к сожалению, не ваш дворецкий. Ни уволить меня, ни уменьшить мою зарплату не в ваших силах. Как раз чтобы этого не произошло, я должен неукоснительно выполнять предписания своего начальства. Я отвечаю за вашу жизнь, и хотите вы этого или нет, вам придется мириться с неизбежными неудобствами, хотя чем уж я вас так стесняю, убей Бог, до меня не совсем доходит.
Лоуренс и сердился, и посмеивался над ним. Рудольф относился к той категории людей, для которых работа служила главным стержнем существования. Слово "мастер" едва ли подходило к нему, скорее, это был ремесленник в том классическом понимании этого слова, которое относилось к домануфактурному производству. Но Доулинг не зря приставил его к Монду. Пусть и в узком диапазоне оперативника, он владел всем необходимым, что требовала от него работа. Если бы кому-то некоторые из его особенностей показались уникальными, он бы сильно удивился. Например, он легко мог бы продемонстрировать то, что фигурально называется "всадить пулю в пулю". Оперативника, не умеющего это делать, Рудольф посчитал бы за человека, который взялся не за свое дело, и скорее всего удивился бы, за что ему платят деньги. Когда ему понадобилось нейтрализовать тех, кто преследовал их до кафе Грифа Холидея, он не задумывался, как это лучше сделать, - он перевернул их машину с такой же легкостью, как другие переворачивают монету. И Доулинг не случайно без всяких согласований отправил в Бостон именно Рудольфа.
Вселение Рудольфа в апартаменты Монда произошло сразу же после их возвращения из "Сноуболла". Оба, пожалуй, были смущены тем обстоятельством, что им столь внезапно пришлось расстаться с Андреем. Каждый из них размышлял о последних событиях, которые то и дело всплывали в их разговорах.
- Какое он на вас произвел впечатление? - спрашивал Монд, и Рудольфу не надо было объяснять, о ком идет речь.
- Я бы с удовольствием работал с таким следователем, сэр. Думаю, он бы понравился комиссару Доулингу.
- А вам не кажется, что он слишком уж категоричен и резок?
- Мне этого не кажется, сэр. То, что он шутник, - это да. С ним работать не скучно.
- Но ведь все-таки Маккью выставил его не без основания, - больше для того, чтобы послушать, как к этому отнесся Рудольф, чем для того, чтобы сравнить их точки зрения, спрашивал Монд.
- Доулинг бы этого не сделал, сэр. - На своих позициях инспектор стоял уверенно. - А сделав, не стал бы, к примеру, подсылать к нам своего помощника, чтобы заманить вас с Андреем в "Сноуболл", на подмогу к Пайку.
Тут Рудольф попал в самую точку - такое действительно не вязалось с характером Сэма Доулинга.
- Сэр, - спрашивал в свою очередь Руди, - а что вы все-таки думаете про этот самый странный тройной прыжок?
- Помните, друг мой, что говорил по этому поводу Городецкий? Здесь безусловно есть странности. И на ряд вопросов попросту нет ответов. Ну вот, например. Мастерство Кирхгофа не вызывает сомнений, какие-то специальные технические приспособления, конечно же, могут быть изобретены, чтобы обеспечить лыжнику необходимую скорость. Но я неплохо представляю себе, что такое спорт больших достижений. Каждый мастерский прыжок с трамплина - это колоссальная психофизиологическая нагрузка, почти предельная, требующая изматывающих тренировок. Тройной прыжок, то есть утроение этой нагрузки на весьма коротком отрезке времени, - вещь невероятная. Не следует забывать к тому же, что Пауль уже три года не выступает в соревнованиях, то есть должен иметь место эффект растренированности. Это вот и смущало Андрея и, кажется, в не меньшей степени и меня. Признаться, инспектор, я и торчу-то здесь с наивной надеждой взглянуть на Кирхгофа.
- Сэр, - извиняющимся тоном говорил Рудольф, - меня все же больше беспокоит то, что мы расстались с мистером Городецким. Причем в очень неподходящий для него момент. Мне все кажется, что он боялся не за себя, а за нас…
- Это наверняка так.
- А не получается ли, что мы попросту бросили его?
- Я довольно хорошо его знаю, инспектор. Кое-что известно мне из его прошлого. Он сделал так, как считал нужным.
- И мы ничем не могли ему помочь?
- А вот это выясниться несколько позже, друг мой…