Прекрасная история о первой подростковой любви - она ведь редко бывает счастливой…
Валерий Алексеев
Прекрасная второгодница
1
Девятиклассник Игорь Шутинов вошел в прихожую, поставил сумку с продуктами на пол и, держась рукой за дверь, принялся развязывать шнурки ботинок. Был он из породы аккуратистов: шагу не сделает по квартире в уличной обуви, ни до чего не дотронется дома, не вымыв после улицы рук. Разуваясь, Игорь бормотал:
- Неужели когда-нибудь
Подстригут все деревья!
Неужели когда-нибудь
По линейке рассадят кусты!
Привычку бормотать стихи Игорь культивировал в себе сознательно: в прошлом году совершенно неожиданно выяснилось, что он обделен "чувством прекрасного", именно так выразилась студентка-практикантка, давшая в восьмом "А" единственный и, как в один голос говорили учителя, неповторимый урок. С тех пор Игорь целеустремленно воспитывал в себе это чувство, идя пока чисто "количественным путем". Рано или поздно, он был убежден, количество освоенного материала обратится в качество восприятия. Случалось так, что с заученными стихами Игорь был внутренне не согласен: кстати, идея подстриженных и рассаженных по линейке деревьев не представлялась ему такой уж отвратительной. Но свое несогласие Игорь подавлял: специалистам надо во всем доверяться, по крайней мере на первых порах, пока не вникнешь в суть дела.
В прихожей вопреки обыкновению горел свет. Возле обувной тумбы, которая одновременно служила и телефонным столиком, сидел отец. Прижимая к уху телефонную трубку, он в упор смотрел на Игоря и молчал. Выражение его лица, сокрушенного и в то же время полного ожидания радости, удивило Игоря.
- Что-нибудь? - коротко, не произнося лишних слов, но с нужной интонацией спросил Игорь.
Отец досадливо поморщился ("Не мешай") и взглядом показал на лежавшую возле телефонного аппарата развернутую телеграмму.
- Костя?
Отец кивнул.
Никакие силы не заставили бы Игоря взять телеграмму немытыми руками, и он, бегло взглянув на нее издали, снял куртку, повесил ее на вешалку, прошел в ванную, тщательно вымыл с мылом руки, не менее тщательно их вытер и только после этого начал знакомиться с новостями.
"ПРИБЫВАЮ ШЕСТНАДЦАТОГО АПРЕЛЯ ОТПУСК СВЯЗИ СЕЗОНОМ ДОЖДЕЙ КОНСТАНТИН".
- Здорово, - по обыкновению ровно сказал Игорь, хотя все в нем запело от радости, и даже эти слова "запело от радости" он услышал в себе, но только как слова. Как будто кто-то механически произнес или, еще лучше, напечатал крупным шрифтом: "ВСЕ В НЕМ ЗАПЕЛО ОТ РАДОСТИ". Так радовался Игорь, это можно было принимать или не принимать, это можно было осуждать или одобрять, но он так радовался. Каким-то образом эта форма радости был связана с "чувством прекрасного", но каким - Игорь мог только предполагать.
- В Шереметьево? - спросил он отца. Отец кивнул и после паузы проговорил:
- Музыку для меня играют. "Ждите, ждите", - и музыка. Я уже все вальсы Штрауса… - Тут он вскинулся и пронзительным голосом закричал: - Девушка, алло! Алло, девушка!..
Должно быть, тревога была ложная, потому что, умолкнув, отец сделал попытку затянуться погасшей сигаретой, и лицо его сморщилось, как у обиженного ребенка, а глаза стали обреченными.
- Бросил бы ты курить, - наставительно сказал Игорь и, взяв со столика спички, поднес отцу огня.
Терпение у отца было адское. Может быть, терпение вообще являлось его главным жизненным капиталом, но не ожесточенное терпение и не смиренное, а спокойное, выстраданное, как у Робинзона Крузо после неудачи с большой лодкой.
Константин был старший брат Игоря, он уже год выполнял в тропических джунглях Андамана геодезические работы по ирригационному проекту "Шитанг". Работа была важная, от нее зависело благосостояние целого региона, о проекте "Шитанг" писали в центральной прессе (так выражался отец: "О пустяках в центральной прессе не напишут"), и цветная фотография Константина, вырезанная из журнала, была приклеена к стене прихожей как раз над телефонным столиком. Худощавый, изжелта-смуглый, весь неуловимо тропический, с белозубой улыбкой на слегка изнуренном лице, Константин Шутинов увлеченно беседовал с одетым в длинную клетчатую юбку аборигеном Андамана. За их спинами виднелась лилово-зеленая гладь разделенного на рисовые чеки болота, белые и золоченые пагодки на островах тверди, соломенные хижины на сваях, крыши блестели под темным, низко нависшим небом.
Костин отпуск в определенном смысле был неожиданностью: контракт с советскими специалистами, работавшими на Шитанге, не предусматривал выезда в Союз: два года с перерывами на отдых и обработку материалов в столице "страны пребывания". Несколько настораживала Игоря и необычная для Кости многословность: зачем было в телеграмме упоминать этот самый сезон дождей? Экзотики ради? Сомнительно. Работы на Шитанге начались как раз в разгар сезона дождей, и год назад это никого не смущало. У Игоря имелись кое-какие соображения на этот счет, но он предпочитал помалкивать, чтобы не волновать маму.
На кухне он распределил продукты, как полагается, и пошел в гостиную. Отец все так же сидел у телефона, неподвижный, словно старейшина индейского племени, он только проводил Игоря взглядом, в котором можно было прочитать укоризну. Ну, разумеется, ему хотелось бы, чтобы Игорь вопил и приплясывал на ходу, щелкая в воздухе пальцами.
Мама и Нина-маленькая вполголоса, чтобы не мешать отцу, обсуждали вопрос, надо ли извещать о прибытии Константина некую Ирочку.
- Ты понимаешь, прощались они как-то холодно, - озабоченно говорила мать и тут же по своему обыкновению сворачивала утверждение в вопрос: - А может быть, мне теперь кажется? Все-таки целый год прошел. И в письмах о ней ни слова, даже приветов не передавал. А с другой стороны, зачем через нас приветы, если он с нею переписывается напрямую?
- Мама, не ломай себе голову, - уговаривала ее Нина-маленькая. - Мы обязаны поставить ее в известность, а там уж она как хочет, на ее усмотрение.
Нина-маленькая вполне доросла до таких разговоров: ей было двадцать лет, она училась на втором курсе факультета журналистики, курила, не стесняясь родителей… Впрочем, последнее ей прощалось потому, что Нине-маленькой срочно нужно было похудеть. Ей досталось не только мамино имя, но и мамина комплекция: обе коротенькие, толстенькие, краснощекие (отец смеялся: "Свекольная кровь"), они были как две подружки, голубоглазые, с одинаковыми носами.
- Ложная проблема, - сказал Игорь, стоя в дверях. - Костя никогда ничего не забывает.
- Тебя еще не спросили! - недовольно сказала мама и, чтобы поставить Игоря на место, потребовала отчета о магазинных делах.
Игорь с удовольствием отчитался: вместо кулинарских "домашних" котлет, которые были ему заказаны, он взял полкило вареной колбасы, остальное - без изменений.
- Колбаса, - проговорила мать, - так мы ее за один раз съедим.
Женщины в этом доме не любили готовить и с большой охотой передоверяли кухонные дела Игорю и отцу.
- Правильно, - подтвердил Игорь, - но живем-то мы тоже один раз.
В другое время фраза не была бы оставлена без внимания, но сегодня мамину голову занимали более важные проблемы.
- Вот мы здесь спорим, Игорек, - помолчав, сказала мама, - сезон дождей - это как? Месяц, два, а может, несколько дней?
Игорь усмехнулся: не составляло труда вычислить подоплеку вопроса - мать горела идеей женить Костю за время отпуска, ей не давала покоя мысль, что Костенька там, на Шитанге, питается всухомятку, по-холостяцки. При этом она простодушно забывала, что Костенька прошел у отца неплохую кулинарную школу и был не из тех, кто пасует перед сковородкой.
Подумав, Игорь сказал:
- Сезон дождей в тех широтах - с мая по октябрь включительно, пока дуют муссоны.
Мать с ужасом воскликнула:
- Господи, но за полгода там все раскиснет! Как же он будет с теодолитом ходить?
- Алло, девушка! Девушка, алло! - закричал в прихожей отец, и все притихли.
Игорь обвел взглядом комнату: было странно думать, что здесь вновь появится Костя. За год он так сросся со своим Шитангом, что, казалось, это будет всегда: они - здесь, он - там, в Андамане. Стены гостиной были увешаны фотографиями: Константин у карты Шитанга с указкой в руках, Константин на трассе у нивелира, в обвислой зеленой парусиновой шляпе и широких болотных сапогах. Кругом - босоногие люди в подоткнутых юбках и в таких же обвислых шляпах, Игорь сам увеличивал эти фотографии и гордился своей работой.
"Навряд ли ему понравится этот иконостас", - подумал Игорь и, подойдя к стене, принялся снимать фотографии.
- Эй, эй! Ты что делаешь? - окликнула его мать.
Обернувшись, Игорь спокойно и деловито изложил свои соображения. Костин характер маме был хорошо известен. Костя даже в зеркало смотреть на себя не любил.
- Ну, все равно надо было спросить, - чуть более миролюбиво сказала мама. - А то расхозяйничался. Давай сюда, я уберу.
"Уберу" - это только так называлось. Все, что убирали мама и Нина-маленькая, могло оказаться в самых неожиданных местах. Так, пачка швейных иголок нашлась однажды в пустой коробке с надписью "Манная крупа". Мистика, да и только.
- Прилетает в восемь утра! - торжественно сказал, входя в гостиную, отец. - Надо будет такси вызвать заранее.
- Ох, нас же четверо, - огорчилась Нина-маленькая, - а с Костей пять. В такси не посадят.
- Ничего, - решительно сказала мама, - посадят. Но каждый день люди приезжают из тропиков. Правда, багаж…
При слове "багаж" мама поджала губы. Каким-то мозжечковым чутьем Игорь улавливал: мама стесняется, что у нее такой важный "загранкомандированный" сын.
Собственно, все уже было решено и сказано, но никому не хотелось возвращаться к обычным делам. Отец подсел к женщинам, и все трое, будто впервые, стали с увлечением рассматривать и комментировать фотографии, которые подавал им Игорь. В этом было что-то трогательное: в стандартной ячейке крупноблочного дома на окраине Москвы пожилой прокуренный мужчина и две краснощекие женщины наперебой обсуждали детали чуждого тропического быта и судьбы людей, которых они никогда не видели и вряд ли увидят. Игорь смотрел на это пиршество воспоминаний со стороны, сам его обслуживая, но в нем не участвуя.
- Смотрите-ка, это Маун!.. Нет, это не Маун!.. Нет, Маун! А как растолстел!.. Да я тебе говорю, не Маун, он таких простых юбок не носит, он аристократ… А кто же тогда, Ши Сейн?.. Да нет, Ши Сейн - вот он тут, рядом с невестой стоит… Та, которая слева, с магнолией в волосах… Красавица, повезло парню. Давно бы уж женился, чудак (это, разумеется, мама)… А тут, погодите-ка, где же это? На трассе главного канала?.. Нет, дорога к нижнему лагерю. Вот пагодка беленькая, точно, точно. Там Аун змею убил.
- Московский филиал Шитанга, - пробормотал Игорь, но его никто не услышал. Опустошив стенку, он посмотрел на часы. - Ну, мне пора. Пойду заниматься.
Отец, мать и Нина-маленькая разом подняли головы, как будто он сказал что-то неприличное. В комнате стало тихо.
- Как на службу, - буркнул отец.
- Мог бы и пропустить ради такого дня, - проговорила мать.
- Ну что ты, - язвительно заметила Нина-маленькая. - Без него прекрасная второгодница даже в книжку не взглянет.
Каждый вечер Игорь ходил заниматься к однокласснице Соне Мартышкиной, которая жила этажом ниже. Соня действительно сидела в девятом классе второй год (ей разрешили по семейным обстоятельствам), и Игорь, круглый отличник, ее "курировал". На успеваемости Игоря это никак не отражалось: вообще в семье Шутиновых имелось уже две школьные медали, и Игорь уверенно шел на третью.
- Что для тебя там, медом намазано? - раздраженно сказала мама.
Игорь стоял в дверях и молчал. Такие разговоры повторялись каждый вечер.
- С тобой разговаривают, - напомнил отец. - Что ты стоишь и молчишь, как чужой?
Обычно отец не участвовал в проработках, но сегодня он смотрел на Игоря с таким видом, как будто был кровно обижен. Сигарета, которую он разминал, прыгала в его пальцах, глаза слезились, а это, Игорь знал, не предвещало ничего доброго.
- Я, собственно, не понимаю, в кем смысл вопроса, - с достоинством сказал Игорь. - Мама спросила меня, намазано ли там медом. Нет, не намазано.
- Смотри-ка, он еще издевается, - всплеснув руками, воскликнула мама, и фотографии, лежавшие у нее на коленях, соскользнули на пол и рассыпались веером. Отец и Нина наклонились их подбирать. - Может быть, ты совсем туда переселишься? Или дожидаешься, когда тебя оттуда выставят с позором?
А Нина, подняв голову, добавила:
- И добро бы красавица писаная была! А то Мартышкина и есть Мартышкина.
- Не тебе судить, - резко сказан Игорь. - Не тебе.
Нина-маленькая, захлопав глазами, умолкла. В ту же минуту Игорь пожалел о сказанном, но исправлять что-либо было уже поздно. Он понял, что сестра сейчас заплачет. И сестра заплакала. Заплакала и поспешно наклонилась к фотографиям, рассыпанным на полу.
- Ну, вот что, - сказал отец и поднялся. - Последний раз туда идешь. Завтра пусть она к нам приходит. Иначе… иначе совсем прекратим это дело.
- Видишь ли, папа, - возразил Игорь, - эту обязанность не вы мне поручили, и не вам решать, когда я должен с себя ее снять. Кроме того, я не понимаю…
- Он не понимает! - перебила его мать. Щеки ее еще больше покраснели и стали совсем пунцовыми. - Мы тут радуемся всей семьей, а он хлоп - и уходит! Чужой - чужой и есть. Ну, погоди, утянет она тебя за собой. Чувствует мое сердце, утянет на самое дно.
Игорь молчал. Это был проверенный способ - дать людям выговориться и тогда уже сделать по-своему.
Первым пошел на мировую отец.
- Утянет - значит, так и надо. - Закурив, он отступил к окну. - Значит, своего характера нет.
- Эк, успокоил! - Мама с досадой махнула рукой. - Может, в школу сходить? Пускай другое поручение найдут…
Игорь стоял в дверях и молча слушал.
- Глупости говоришь, - заметил, не оборачиваясь, отец, а Нина-маленькая все собирала фотографии, и слезы капали на них, стуча, как капли дождя. - Глупости говоришь, не в поручении дело.
- Сама знаю, что не в поручении. Нехорошая она девчонка. Околдовали там его, что ли?
Игорь понял: дальше молчать нельзя, иначе будет сказано что-то непоправимое.
- Я могу идти? - сухо спросил он.
- Иди, что с тобой сделаешь, - ответила мать.
2
Дверь Игорю открыла высокая, статная женщина, так гордо державшая голову, как будто на ней сидела по меньшей мере алмазная диадема.
- А, Игорек, - сказала она ласково. - Добрый вечер. Как раз к чаю.
- Нет, спасибо, - отвечал Игорь, входя. - Некогда. Завтра у Сони ответственный день.
Лицо у Сониной мамы было некрасивое, даже простоватое: круглое, крупно-веснушчатое, с всегда припухлыми, как бы заспанными глазами. Такие монгольские и в то же время белокожие лица бывают у сибирячек. Но в контрасте этого малосимпатичного лица с царственной статью была своя привлекательность: этот контраст будоражил смутные догадки о заколдованной красоте. Впрочем, красота теперь мерещилась Игорю даже там, где ею и не пахло: "чувство прекрасного", недостаточно развитое, то и дело его подводило.
- Сонечка! - нараспев позвала Наталья Витальевна. - Игорь пришел.
Такой зов повторялся ежедневно, но Соня никогда не выходила из своей комнаты, чтобы встретить Игоря: для этого она была слишком горда.
- Здравствуйте, Георгий Борисович, - сказал Игорь уже в гостиной, которая у Мартышкиных по совместительству служила и столовой и спальней родителей.
- А, помощь на дому, - ответил, привставая из-за стола, отчим Сони - невысокий, лысоватый, чернявый человечек, чуть ли не на голову ниже жены. - Ждем не дождемся.
Георгий Борисович сидел за столом в майке, открывавшей тощую буйно-волосатую грудь и худые, как у подростка, тоже волосатые плечи. Он не стеснялся своей хилости, даже как будто бравировал ею и дома ходил исключительно "дезабилье". Так, во всяком случае, выражалась Сонина мама, делая ему выговор, что он опять небрежно одет при гостях.
- Жора, ну что такое? Вечно в дезабилье.
- А чего стесняться, - благодушно отвечал Георгий Борисович, - соседи - все равно что свои.
Игорь был знаком с ним не первый год: вселялись обе семьи в этот дом одновременно, только Георгий Борисович был тогда холост, фамилия Мартышкин принадлежала ему - точно так же, как потускневший "Запорожец" старой модели, заросший сугробами у подъезда (Георгий Борисович называл его "мой маленький Мук"), и кривая трубка с серебряной крышкой, которая лежала рядом с его подстаканником на столе. И подстаканник, вещь допотопная, как трамвай, и трубка, и крупная плешь посреди буйно всклокоченной шевелюры, и неизменно ласково и печально улыбающиеся усы, и смешная фамилия - все шло этому человеку, составляло забавное, доброе целое. Было время, когда Игорь звал его попросту "дядя Жора", но с некоторых пор перешел на имя-отчество.
- А мы уж думали, - проговорила Наталья Витальевна, присаживаясь к столу, - что ты сегодня вообще не придешь.
В отличие от мужа она была так тщательно (волосок к волоску) причесана и так нарядно одета, как будто собиралась в театр. Игорь уверен был, что если бы он ворвался в этот дом среди ночи, крича, как Тиль Уленшпигель: "Т'брандт!", - Наталья Витальевна вышла бы в прихожую безукоризненно и строго одетая и, поправляя венец туго уложенных кос, сказала бы ласково: "А, Игорек. Как раз к чаю".
- Телеграмма пришла, завтра Костя приезжает, - объяснил Игорь.
- Вот это новость так новость! - оживился Георгий Борисович.
У него вообще была несколько сбивающая с толку манера очень живо реагировать на слова собеседника: огорчаться - до слез, радоваться - подпрыгивая на стуле, оживленно потирая ручки. Человеку новому могло показаться, будто "дядя Жора" фальшивит, но Игорь знал его хорошо и понимал, что эта суетливость искренняя, она идет от участливости, от простого желания подыграть собеседнику, усугубить его радость или разделить горе.
- Приезжает! А в какой связи? Окончательно?
- Нет, в отпуск, в связи с сезоном дождей.
- Да, дожди там кошмарные, - погрустнев, сказал "дядя Жора". - Реки выходят из берегов, змеи заплывают в селения. В сезон дождей совершенно невозможно работать.
- Ты так говоришь, - снисходительно заметила Наталья Витальевна, - как будто полжизни провел в тропиках. Сам же дальше Брянска не заезжал.
- Я, Натальюшка, и не делаю из этого секрета, - с достоинством возразил "дядя Жора". Он вообще почти все свои фразы начинал со слова "я" - даже отвечая на вопрос: "Который час?" - Жизнь не сложилась так, как хотел. Чиновник, но в душе - бродяга, авантюрист, корсар…
При этих словах Наталья Витальевна усмехнулась, а сам "дядя Жора" покосился в сторону Сониной двери, за которой стояла такая монолитная тишина, как будто эта дверь была наглухо замурована.
- Но мне кажется, дело не в сезоне дождей, - заговорил Игорь, сев на диван и положив тетради и учебники рядом. В этом доме он чувствовал себя своим человеком, и ему хотелось поделиться соображениями, которые он скрывал от родных.
- Вот как, вот как, любопытно. - "Дядя Жора" зачем-то оглянулся, подвинул свой стул поближе к Игорю. - А в чем же?