"Он изменился, - думал Игорь, стоя у плиты и пристально следя за медленно вспухавшей кофейной пеной, - он здорово изменился, и мы, наверное, тоже. Какими странными мы ему кажемся, бледные, толсто одетые, большие… То суетились, тараторили про какие-то дурацкие комплексы, конкурсы, спиннинги, дачи, то замолчали все разом. Нужны ему все эти дачи и спиннинги, когда он еще вчера слышал, как барабанит муссонный дождь по пальмовым листьям… И чем мы его теперь будем кормить?.. Он вроде меньше ростом стал, сухой стал, жесткий, как ящерица, совсем другой… Зачем мы целый год без него жили? Наверное, так нельзя: целый год… Родные люди должны все время видеться… И почему он не рассказывает нам ничего? Боится, что не будем его слушать? Люди теперь не любят слушать рассказы о путешествиях, торопятся скорее о себе рассказать, но то ведь просто люди, а то - мы…"
Он вспомнил, как хвалился своими успехами на водительском поприще, и вспотел от стыда. Зачем? Как глупо… Кофе сбежал, и Игорь, обжигая пальцы, стал вытирать плиту тряпкой, прислушиваясь между тем к доносившимся из гостиной голосам. Судя по Нинкиному смеху, разговор был веселый. "А может быть, не надо все усложнять? Костя приехал в отпуск, все просто, какие проблемы? Так хорошо он сказал: "Голуби вы мои…" Наверное, потому, что рядком сидели. Нет, он нас любит, мы не кажемся ему странными, и он совсем не другой. Мы просто немного друг от друга отвыкли, это пройдет. Наверное, мешает знание, что он еще сегодня был там… и видел то, чего мы никогда не увидим".
"Посмотрим, - решил наконец Игорь, разливая по чашкам кофе, - что он мне скажет, когда я войду. Если спросит, как я учусь, или скажет, что я повзрослел, вырос, - значит, верно, он стал другим… и химия у него, значит, другая, и неизвестно, о чем с ним разговаривать… и что готовить сегодня на обед. А может быть, еще так: "Ого, кофеек!" И начнет потирать руки. Значит, не Костя, значит, всё".
Из гостиной раздался пронзительный визг; так развлекаться могла только Нина-маленькая. Игорь нахмурился: зачем это ей? Год назад, когда Костя уезжал, она не была еще такая толстая и ученая. С подносом в руках Игорь вошел в гостиную и остановился посреди чемоданов. Костя носил Нину-маленькую на руках, а она, крепко обняв его за шею, визжала, как год назад, как два, как три года назад.
- Перушко мое! - смеясь, говорил Костя. Он не забыл (а Игорь знал понаслышке), что в детстве сестра смешно произносила это слово: "Перушко".
Жилистый, щуплый на вид, Костя без труда подбрасывал Нинку на руках. Отец, зажав в зубах сигарету, смеялся, а мама стояла рядом, беспомощно взмахивая руками, и вскрикивала:
- Разобьешь мне ее! Разобьешь! "Наверное, он делает это специально, - подумал Игорь, - чтобы показать ей, что она не так уж толста".
Наконец Костя бережно поставил Нину-маленькую на ноги (она вся раскраснелась и стала почти симпатичная) и, повернувшись к Игорю, сказал:
- Смотри, киба-дача!
Встал в позу каратиста и, резко вскрикнув "кийя!", подпрыгнул и выбросил ногу вперед. От неожиданности Игорь расплескал кофе, а на лице его, он чувствовал это, появилась улыбка облегчения: нет, Костя вернулся Костей, хоть ты вокруг света его посылай.
- Что, лихо? - довольный его реакцией, сказал Костя. - Погоди, научу. Хоть пояса у меня и нету, но все равно. Меня сам Ши Сейн тренировал.
- Дикарство какое-то, - неодобрительно заметила мама. - И ты там скакал?
- Со страшной силой, - подтвердил Костя, принимая у Игоря поднос с чашками. - Целыми днями.
- А я вот слышала, это каратэ - подсудное дело, - сказала мама. - На учет в милиции надо встать.
- Обязательно встану, - ответил Костя.
Снова чинно присели, каждый с чашкой в руках.
Костя был уже без пиджака, в рубашке с короткими рукавами, и незаметно было, чтоб он мерз.
- А этот Ши Сейн, - с жгучим любопытством спросила мама, - он что, женился наконец или все еще так гуляет?
- Нет, не женился, - ответил Костя, отхлебнув кофе. - Ушел в монастырь. Все были удивлены.
- Да что ты, - проговорила мама, - неужели монахом сделался?
- Конечно. В оранжевом балахоне меня провожал. Обрился налысо, все как положено.
- С чего это вдруг? - недоверчиво улыбаясь, спросил отец. - Такой здоровый…
- А в отпуск ему все равно делать нечего, - объяснил Костя. - Решил заняться медитацией… ну, в смысле углубиться в самого себя. Подумать о смысле жизни, что ли.
- А невеста? - не унималась мама.
- Невеста, говорит, подождет.
- И что же, после дождей его отпустят? - поинтересовался отец.
- Ну, разумеется. У них это дело свободное. Поссорится муж с женой - прощай, говорит, на месяц ухожу в монастырь.
- Здорово! - Отец засмеялся. - Вот бы нам.
- Да нет, - сказал Костя, - ты бы не согласился. Каждое утро надо милостыню собирать.
- Вот чудеса! - удивилась мама. - И Ши Сейн собирает? Такой важный?
- Важному больше подадут.
Сказав это, Костя вдруг повернулся к Игорю и, положив руку ему на колено, посмотрел в глаза.
- Ну? - проговорил он. - Что такое? Проще надо, Гошка. Еще проще. Еще.
У него были серые глаза, серо-рыжие, умные, понимающие, с мелкими морщинками в уголках. И под его пристальным взглядом Игорь почувствовал себя и в самом деле "заунывным дебилом".
- Вот так, - удовлетворенно сказал Костя. - А теперь займемся баулами.
Через несколько минут на полу уже тяжело перекатывались зеленые и желтые кокосы, каждый аккуратно отштемпелеванный той же печатью, что и стручок. Рядом млели грозди бананов, таких Игорь еще никогда не видал: маленькие желтые, как огурчики, мощные зеленые, плоские темно-красные… Одна за другою из "баулов" появлялись раковины, большие и маленькие, радужные и матовые… коралловые ветки, древесные корни причудливой формы, разноцветные птичьи перья. В комнате запахло пряностями и цветами.
Растроганная мама держала, прижимая к груди, связку перламутровых ложек совершенно сказочной красоты. Отец озабоченно раскладывал на столе резные курительные трубки из черного, красного, желтого и розового дерева, каждая в отдельной, аккуратно склеенной коробочке. Нина-маленькая, стоя у зеркала, примеряла коралловые бусы, а на спинке стула висело еще полдюжины разноцветных, белых, пестрых и розовых.
- А это тебе. - Костя протянул Игорю что-то небольшое, завернутое в рыхлую, как вата, бумажку. - От одной андаманской красавицы, она в тебя заочно, по фотографии влюблена. Забавный прибор, я с ним чуть ли не месяц играл. Так и не понял, в чем хитрость.
Игорь пробормотал "спасибо", осторожно развернул. На ладони у него лежала белая крохотная (с детский кулачок) статуэтка: сидящий, скрестив ноги, благодушный лысый толстяк, вырезанный из гладкого полупрозрачного камня.
Сказать по правде, Игорь был несколько разочарован: на что ему эта дамская безделушка?
Все столпились вокруг него, рассматривая "прибор".
- Старинная вещь… - проговорил отец, раскуривая темно-вишневую трубку. - В музее надо показать.
- Это Будда, - уверенно сказала Нина-маленькая, Костя покачал головой.
- Нет, это бог веселья. Смотрите, как улыбается.
И правда, по лицу божка блуждала бессмысленная и в то же время хитроватая улыбка.
- А что, действительно от красавицы? - ревниво спросила мама, ее этот вопрос интересовал больше всего.
- Они там все красавицы! - ответил Костя. - Вообще замечательно красивый народ. И добрый и смешливый. А эта женщина, она торговка, продает орхидеи на индийском рынке, живет в горах, за Шитангом, на самой границе, и приезжает в Каба-Эй раз в неделю… так вот, она еще и колдунья, вещунья, что ли, не знаю, как объяснить. Когда Шитанг разлился, мы оказались на том берегу, ну и гостили у нее четыре дня…
Костя умолк и опять провел рукой по лицу, как бы смахивая паутину. Никто этого не заметил, кроме Игоря: все были поглощены созерцанием божка.
- А хитрость-то где? - спросил отец.
- Хитрость? - Костя усмехнулся. - А вы спросите у Игоря. Гоша, ты ничего не чувствуешь?
Игорь прислушался к себе: в самом деле, от пузатого божка исходило легкое, щекочущее пальцы дрожание, и по спине бежали радостные мурашки.
- Вибрирует, - неуверенно улыбаясь, сказал он.
- Ага! - обрадовался Костя. - Ну, значит, все правильно, действует. А говорливость не нападает? Сказать ничего не хочется? Ты говори, не стесняйся, здесь все свои.
- Да нет как будто… - помедлив, проговорил Игорь и тут же положил божка на стол. С ним в самом деле творилось что-то странное: легкий хмель? Нет, не хмель, необыкновенная ясность в глазах, легкость, радость на сердце - словом, то, чего ему всегда не хватало.
- А ну-ка… - Нина-маленькая потянулась к божку, хотела взять его, но Костя ее остановил.
- Э, нет! - сказал Костя. - Вот этого нельзя. Меня предупредили, что берут его навсегда и назад уже не возвращают. Но можете поверить нам с Игорем на слово: эта штуковина вызывает состояние, близкое к восторгу. В стакан с водой положишь - вода шипит, как нарзан.
- А может, она радиоактивная? - с опаской спросила мама.
- Да нет, - сказал Костя. - Я у геологов спрашивал, у буровиков, они говорят - это просто отполированный шпат. А почему вода в восторг приходит, не могут объяснить. В руки я им не давал, конечно, берег для Гошки. Один специалист теорию развил: здесь происходит самовозбуждение света…
- Квантовый генератор! - догадался Игорь. - Лазер!
- Ну, так уж сразу и лазер. - Костя засмеялся. - Просто красивая безделушка с секретом. Подаришь кому-нибудь. Колдунья так и сказала: "Для невесты его".
- Ну, Игорек, ну подержи! - попросила Нина-маленькая. - Я очень хочу увидеть тебя в состоянии восторга.
- Еще чего… - буркнул Игорь. Он взял со стола божка и, покраснев, торопливо сунул его в карман. Все с интересом на него смотрели.
- А разве в кармане не заработает? - со смехом спросила Нина-маленькая.
- Нет, только на свету, - ответил Костя и снова провел рукой по лицу.
На этот раз заметили все.
- Ну, вот что, - решительно сказала мама. - Человек с такой дороги, ему отоспаться надо. Все уходите отсюда немедленно!
- Да что ты, мама! - Костя пружинисто встал, с хрустом потянулся. - Я еще главное не показал!
Он наклонился, распутал джутовую веревку, открыл фибровый чемоданчик, достал оттуда какие-то желто-черные бамбуковые палки, планки, деревянные диски. Присел на корточки, повозился (все, стоя вокруг, сосредоточенно за ним наблюдали) - и рядом с кокосами появился мастерски сделанный из бамбука, слегка подчерненного, видимо, паяльной лампой, пулемет в натуральную величину. Костя нажал какую-то планку, пулемет оглушительно затрещал.
- А это кому? - скорбно спросила мама.
- Это мне! - Костя пустил еще одну заливистую очередь и поднялся. - Хорош? Подарок командира охраны. Отличный парень, а в шахматы играет, как бог.
- Дурачок ты у нас, дурачок, - сказала мама.
- На машину-то хоть заработал? - спросил отец.
- Нет, папа, - ответил Костя. - Да и на что она нам? Будет стоять и гнить, вон у Жоры Мартышкина… Кстати, как у него семейная жизнь?
Все посмотрели на Игоря. Игорь сидел и делал вид, что ничего не слышит. "Ну, - думал он, - теперь начнут обрабатывать Костю. Но мы опередим. Опередим!"
- Ай, бог с ней, с машиной, - сказала мама. - А твоему Мауну спасибо от меня, от домохозяйки: угадал. Вот ведь чужой человек, а угадал.
Связка перламутровых ложек сияла у нее в руках, как букет.
- А ты, старик, что хмуришься? - Костя положил руку отцу на плечо. - Доволен, куряка? Доволен?
- Красиво, - пробормотал отец, вертя в руках трубку.
- Ну, еще бы, - улыбаясь, сказал Костя. - Ши Сейн старался. Резчика нанял в дельте, там они славятся, а дерева у них разного нет. Он и дерево доставил и образцы. Там его, кстати, и водяная змея укусила.
- Змея? - Мама охнула. - Настоящая? Водяная?
- Ну да. Неделю ходил, как лунатик, стоя засыпал, потом ничего, оклемался. Сам виноват: вольно ему было купаться.
- Где? В дельте? - спросил отец. - А что, там не купаются?
- Ну, только такие идиоты, как Ши Сейн и твой сын. Нас лейтенант предупреждал: в воду - ни шагу. Ши Сейн вперед заходит, ладошками по воде хлопает, а я за ним.
- Как это? - переспросил отец. - Он впереди, а ты за ним?
- Ну, я-то хотел наоборот, да он не позволил. Я, говорит, тебя сюда завез, и мне твои родители не простили бы… А отыскала его змея без меня. Он далеко заплывал, любил лежать на воде кверху пузом. Ну, и случилось. Я не поверил сначала. А лейтенант говорит: ничего, отоспится. Потом, когда мы отплыли на пакетботе, с палубы было видно: кишат, как макароны, только головки приподняты. Вода в дельте мутная, вблизи не видно, только сверху. - Наступила тишина. - Ладно, - сказал Костя, - не кручиньтесь, все позади. Больше не повторится.
Мама пригорюнилась, потом заплакала.
- Ради меня, Костенька, ради нас.
С ложками в руках она стояла и плакала, старенькая, толстенькая, краснощекая. Костя подошел к ней, погладил ее по голове, отобрал у нее ложки.
- Намусорил я тут, - сказал он. - Вы прибирайтесь пока, а мы с Гошкой пойдем бананы жарить.
На кухне, пока Костя чистил и резал бананы (обращаясь с ними так бесцеремонно, как иная хозяйка с магазинным картофелем), Игорь смотрел на него, не отрываясь. Виски и брови у Кости были седые… и эти белые пятна на руках…
- Костя, - вполголоса окликнул его Игорь. - Слышишь, Костя?
- Ау, - отозвался брат. - Ты хочешь спросить, что с руками. Не бойся, это от солнца. Скоро пройдет.
- Нет, я не о том… - Игорь помедлил. - Скажи мне, Костя, ты был ранен?
Брат вскинул голову, сухо засмеялся, не глядя на Игоря. Худые руки его продолжали работать.
- С чего ты взял? - спросил он. - Кто это мог меня ранить?
- Ну, инсургенты… - смутился Игорь.
- Хм, инсургенты. - Брат покачал головой. - Воображение у тебя, однако… Сковородка готова? Топленое масло есть? - Он говорил все это, глядя высоко перед собою, а не на Игоря, как слепой.
- Все хорошо, Костя? - настойчиво спросил Игорь, заглядывая ему в лицо. - Все у тебя хорошо?
Долго Костя не отвечал. Сковородка шипела.
- Только при маме… - проговорил он с трудом, - при маме таких вопросов не надо. Все будет хорошо.
Он уложил на сковородку первую партию банановых долек и, хлопнув на ходу Игоря по плечу, пошел (который раз уже) мыть руки. Он тоже был аккуратистом, его брат.
7
Весна в этом году обещала быть редкостно дружной: стояли пасмурные теплые дни, по ночам еще иногда подваливал снег, но, не успев лечь, тут же начинал таять. Ветки деревьев, обдутых сырыми ветрами, стали живыми и гибкими, кое-где, особенно между домов, они уже были облеплены коричневыми и желтыми почками, которые только что не жужжали, как пчелы. Асфальт был влажен и гол, снег лежал еще грязными кучами во дворах, под кустами, под скамейками в скверах, но и там усиленно таял. Пахло водой.
Игорь и Костя возвращались из овощного с картошкой. Взяли сразу двадцать кило и несли авоську вдвоем. Игорь то и дело с беспокойством поглядывал на брата: ему не нравилось, как Костя дышит, редко и глубоко, с какими-то судорожными паузами. Несколько раз Игорь порывался взять авоську на себя, но Костя молча смотрел на него и загадочно усмехался.
- Что ты так дышишь? - не вытерпел наконец Игорь. - Устал? Давай передохнем.
- Тебе, я вижу, в сиделки не терпится? - весело спросил его брат. - Не торопись, Гоша, успеешь. А дышу потому, что воздух вкусный. Давно таким не дышал.
Говоря это, он замедлил шаги и огляделся. Они шли по скверу, который лет через тридцать обещал стать дремучим, но пока что имел какой-то карантинный вид. Все деревца, чуть выше человеческого роста, белыми тряпочками привязаны были к подпоркам. Впрочем, дома по обе стороны, светлые, ровные, казались вычерченными прямо на сером небе, к ним очень шло это призрачное и трогательное обещание сквера.
- Ладно, присядем, - сказал Костя, помедлив. - Все равно, где-то поговорить надо.
У Игоря похолодело сердце: значит, все-таки… все-таки он правильно понял. По дороге в овощной и там, в очереди, он боялся и ждал этого разговора. Недаром Костя так решительно вызвался в магазин, невзирая на все мамины уговоры.
Они уселись на холодной скамейке, под которой, урча, копошился и таял сугроб. Просторный сквер просматривался из конца в конец, он был пуст, если не считать нескольких малолеток - шлындая по лужам в резиновых сапогах, они озабоченно пускали кораблики. Костя не спешил с разговором. Он достал из кармана пальто зеленую пачку андаманских сигарет, на которой была нарисована желтая цветочная гроздь, что-то вроде мимозы, закурил, Игорь молча смотрел на него: всю свою жизнь Костя был по убеждению некурящим.
- На мне общественное поручение, - проговорил Костя, повернувшись и глядя Игорю в лицо своими немолодыми глазами. - Женщины просили на тебя повлиять. Будто бы ты совершенно от дома отбился. Я не считал себя вправе вмешиваться, но раз уж выслушал одну сторону, надо дать высказаться и другой. В чем проблема?
Игорь облегченно вздохнул: тот разговор откладывался на неопределенное время. "Трус, жалкий трус! - выругал он себя. - Обрадовался отсрочке!" Машинально сунул руку в карман, достал божка, повертел его в пальцах. Круглое лицо толстяка младенчески улыбалось во весь беззубый рот, короткие ручки покойно лежали на толстом животе. Пальцы приятно защекотало. Особого восторга Игорь не испытывал, но ощущение простоты и раскованности немного кружило голову.
- А не боишься? - насмешливо спросил Костя. - Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать - того и не скажет. Но уж что хочет - скажет всенепременно.
- Нет, не боюсь, - сказал Игорь. - Мне от тебя скрывать нечего.
Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.
- Давно хочу тебя спросить, - заговорил он, - как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.
Костя ответил не сразу. Он поежился, посмотрел по сторонам.
- Сама постановка вопроса, - проговорил он наконец, - сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.
- А что же есть?
- Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.
Игорь представил себе Сонино лицо - светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…
- Нет, ты не прав, - сказал он, - чего-то ты, наверно, не знаешь.
- Возможно, - согласился Костя и искоса посмотрел на Игоря. - А почему наши так к ней плохо относятся?
- Да все проклятая коллизия, - сказал Игорь, - "мы и они", "Они" - это те, кто живет не так, как мы, а значит - не так, как надо. Отсюда и неприязнь.
- М-да, коллизия, - задумчиво повторил Костя. - Ты понимаешь, Гошка, я с трудом себе представляю, как это можно - сидеть два года в одном классе и еле тянуть.