- Тебе худо, Валя?
Видно, нервы у неё издерганные - она уже улыбалась. Правда, как-то не по-настоящему.
- С чего это мне худо? Ничуть… Адье, Ингочка, привет!
Она почти убежала - тоненькая, модная и… жалкая.
Что из того, что она старше меня? Ей, по-моему, трудно, она лишь храбрится, а многого не знает и не понимает. И, пожалуй, действительно наш "Искатель" не ответит на её вопросы.
И мне вот сейчас сделалось грустно и пусто. Характер у меня такой дурацкий, что ли?
9 февраля
Что-то происходит с Милой Цапкиной. Во-первых, мне кажется, она все хочет заговорить со мной и не решается. Во-вторых, что-то, должно быть, случилось между ней и Даниилом Седых. Он явно старается избегать ее, а она сделалась смирненькая и ходит за ним виноватая. На курносой физиономии Саши Петряева несвойственное ей выражение растерянности. Значит, и он не понимает происходящего.
Интересно… Володя Цыбин что-то стал лениться. Сегодня мы всем классом слушали его пикировку с немкой. А-Бэ с недоумением (один из лучших учеников - и на вот тебе!) выговаривала ему за неподготовленный урок. Она у нас умненькая: не просто на сознательность бьет, а подводит "жизненную базу". А-Бэ прекрасно знает, что Володя собирается "выбиться в физики". Поэтому мину под него она подводила примерно так:
- Ведь вы же умный человек, Цыбин, вы понимаете, как необходимо в наше время знание языков. Особенно научным работникам, инженерам, да, собственно, всем. Будете ли вы физиком-теоретиком или экспериментатором, вам не обойтись без систематического ознакомления с зарубежными источниками. Иначе вы не сможете быть в курсе дел по своей специальности. Вы меня понимаете, Цыбин?
Володя был безукоризненно вежлив:
- Да, Августа Борисовна, я вас понимаю.
- Так в чем дело?
- Я считаю, Августа Борисовна, что к тому времени, когда я кончу институт, знание иностранных языков будет совсем не обязательным.
- Наоборот, Володя, наоборот! Международные связи ещё больше расширятся.
- Но расширится, Августа Борисовна, и применение кибернетических машин. Все нужные переводы за меня в десять раз быстрее и точнее сделает электронный переводчик.
- Это несерьезно, Цыбин.
- Это, Августа Борисовна, я прочел у одного из виднейших академиков. Я полагал, что он человек вполне серьёзный.
Володя просто издевался над А-Бэ. Хотя в перемену, когда Цапкина напустилась на него, он уверял, что именно так и думает, как говорил.
- Ого, ты ещё можешь все-таки думать без помощи кибернетических устройств? - подковырнул его Даниил.
- Что поделаешь, сэр! Мы живем пока что в настоящем времени, а не в будущем.
- Все равно это чушь, - упрямо сказал Даниил. - Если все люди будут рассуждать, как ты, они через сто лет перестанут быть людьми.
- Мы проверим это не через сто лет, а через десять, - миролюбиво улыбнулся Володя.
- Мы это можем проверить и сейчас, - вмешалась Цапкина. - И вообще Седых говорит, по-моему, правильно.
Лучше бы уж не вмешивалась. Даниил тут же отошел, позвав куда-то своего Сашу-адъютанта. Спорить с Володей один на один Цапкина не решилась.
Была у Венедикта Петровича. Странно, вначале я думала: раз он в нашей квартире - будем видеться все время. Вовсе нет. Почему это я должна совать к нему нос?.. По-прежнему часто тарахтит его пишущая машинка, и по-прежнему он подкладывает под неё мягкую подстилку, чтобы стучала потише.
Сегодня я зашла попросить у него последние номера "Иностранной литературы". Он дал, долго смотрел на меня сквозь свои очки-лупы, потом улыбнулся:
- Что так редко заглядываешь?
Кто не знает дядю Веню - увидит, как он таращит внимательные марсианские глаза, и подумает: "Чудак какой-то пучеглазый". А он, может, и чудак, но очень милый и добрый. Человечный очень.
На столе у него я заметила тетрадь с надписью "Стихозы", с инициалами "Д.С." Я сразу догадалась: это Даниил Седых. Рука невольно потянулась, я её тут же отдернула, но дядя Веня заметил. Он сделал вид, что разглядывает что-то на столе, потом все же сказал:
- Дать почитать не могу - не мое.
Вот почему он тащил Даниила в наш литкружок! Любопытно, что там сочиняет сей отрок. Скрытный: ни разу не проговорился.
Все так же загадочно смотрела на меня черноглазая женщина с портрета, как будто гипнотизировала… Кажется, очень просто спросить: "Это чей портрет, Венедикт Петрович?" - а у меня язык не поворачивается. Ни за что не буду спрашивать!
А собственно, почему - загадочно? Это мне так кажется. А на деле, наверное, обычный портрет с самой обычной историей…
Уроки сделаны, сейчас засяду читать Стейнбека.
13 февраля
Товарищ Седых соблаговолил сегодня посоветоваться со мной насчет клуба. Подошли с Петряевым, разложили свою "канцелярию":
- Взгляни. Может, что подскажешь.
- С чего это вы мне показываете?
- Ну, ты же комсорг… Вспомнили!
Они показали списки членов клуба, проект Устава, наметки плана работы. (Я в списке есть. Когда Петряев требовал с меня "вступительный взнос", я предложила тему о телепатии - передаче мыслей на расстояние; только не знала, кто об этом может рассказать. В план её включили; в графе "докладчик" стоит: "пригласить из мединститута", в графе "ответственный" - "Холмова".)
План интересный. Что получится - посмотрим. В субботу первое, организационное собрание. Текст афиши у них уже готов. Я решила схитрить.
- Хорошо бы, - говорю, - афишу в стихах. Оригинальнее как-то. Кто-нибудь из вас сможет? - И смотрю на Даниила.
А он хоть бы хны, говорит:
- Можно. Попросим Цыбина, он изобразит. Может, "Д. С." - это вовсе не Даниил Седых?
- А что вы все вдвоем да вдвоем? Ведь Цапкиной собрание тоже поручило…
Даниил ничего не ответил. А Саша сказал, что они не вдвоем, а коллективно.
- Нам все помогали. Вот, например, ты. Смотри, какое талантливое предложение внесла: о те-ле-па-тии. Вся школа прибежит на это заседание…
Все это, конечно, с его плутовской улыбочкой.
17 февраля
На этой страничке, в стыке тетрадных листов, притаилась небрежно сложенная записка. Ярослав развернул ее. Записка начиналась четким, но чуть изломанным угловатым почерком:
"Холмова! Степан Иванович говорил: "Если сами, ещё лучше". Сходи к нему и напомни эти мудрые слова. Д. Седых".
Потом шло почерком Инги:
"У меня есть имя. Зачем к Степ. Ив.? Чтобы не было обычных "высоких представителей"?"
По краю записи - опять ровная вязь угловатых букв:
"Догадливость - ценное для комсорга качество. Д.С."
…За это короткое время они уже успели чуть-чуть привыкнуть к дневнику Инги, к именам её товарищей, к Даниилу Седых. Но вот сам он - уже знакомый, но далекий-далекий - ворвался живой в эту тетрадь со своей запиской, и то тревожно-томительное чувство, которое охватило их с первых страниц дневника, всколыхнулось с новой силой. Рано долго держала записку в своих тонких сильных пальцах, вглядываясь в нее, потом протянула Ярославу, сказала чуть слышно:
- Читай дальше.
Вчера произошли два "исторических" события: оргсобрание нашего клуба и… примирение тт. Холмовой и Цапкиной. Сие, конечно, должно найти достойное отражение в данных мемуарах.
Даниилу, да и всем нам, хотелось, чтобы никого из "начальства" на первом заседании не было. Не такие уж мы глупые и маленькие. Но Степан Иванович сказал:
- Ишь вы какие гордые! А если мне тоже любопытно? Или, может, я хочу приветственную речь закатить?
И пришел на собрание. Правда, сидел в сторонке, молчал, внимательно слушал и раза два одернул Яшу Шнейдера, который, по привычке, пытался командовать.
Даниил, хотя и старался быть спокойным и обычным, все же волновался, чуток важничал и выглядел напыщенно. Но все получилось здорово. Ребята, по-моему, заинтересовались всерьез. Утвердили Устав. Заседания договорились проводить два раза в месяц. Президентом клуба избрали Даниила, секретарем (совсем как в Академии наук) - Сашу Петряева. Меня тоже выбрали в Совет Искателей. Коротко и как-то очень по-дружески выступил Степан Иванович. От его слов душе сделалось тепло и широко.
Расходились мы взбудораженные, веселые, дружные - Искатели!
Вот тут-то и произошло второе "историческое" событие. Мы шли гурьбой, болтали о разных разностях. Мила Цапкина шла чуть позади. Я приотстала - поправить чулок, вдруг слышу тихое: "Инга!" Это окликнула Мила.
- Если ты не торопишься, - говорит она, - давай пройдемся.
Я пожала плечами:
- Давай.
Она молчала. Я догадывалась, о чем ей хочется заговорить, но тоже молчала. Дошли до сквера у почтамта. Она предложила: "Зайдем"? - мы зашли. Здесь было пустынно и славно. Мила остановилась и опять молчала. Потом вскинула на меня глаза:
- Инга, ты злишься на меня?
- С чего ты взяла?
- Я же знаю. Послушай. Давай забудем про эту ссору. И какая кошка перебежала нам дорогу?
Я её уколола:
- Ты - и вдруг кошка. Это же предрассудок, пережиток прошлого.
Она поджала губы. Я думала: сейчас повернется и уйдет. Но она сказала:
- Ладно уж. Кошка не кошка, а все получается глупо. Если я в чем неправа, ты меня извини. Давай - мир? - И протянула мне руку.
"В общем-то, действительно, что нам ссориться?" - подумала я и тоже протянула руку.
По форме примирение состоялось; казалось бы, должно прийти облегчение, а на деле стало ещё хуже. Какая-то отчужденность, натянутость, искусственность какая-то. Видно, эта самая "кошка" ещё бродила между нами. "И зачем было мириться?" - подумала я.
Мы молча прохаживались по скверу. Вдруг Мила сказала:
- А хочешь по-честному? Знаешь, из-за чего я на тебя взвилась?
И она рассказала, что… приревновала меня к Даниилу Седых. Когда я однажды - это было ещё до Нового года - выступила в защиту его сочинения, Мила решила, что я "подмазываюсь" к нему. С этого и началось.
- Ну и дура, - сказала я, и теперь мне сделалось легко и даже весело. - Вот дура! Как это тебе могло такое в голову прийти?
- Правда? Честное слово? - обрадовалась Мила. Так закончилась паша ссора.
Мила знает, что Даниил часто бывает у Венедикта Петровича, и ей хочется заходить ко мне: у нас она может будто нечаянно встречаться с ним. Что ж, пожалуйста.
Похоже, у неё настоящая любовь. Она прямо вся загорается, когда говорит о Данииле. Парень он, конечно, ничего, но влюбиться - не понимаю…
А вдруг когда-нибудь придет такое и ко мне. Мы вроде дружим с Володей Цыбиным, по у нас что-то совсем другое. Просто товарищи. Хотя иногда мне кажется, что не "просто". Иногда я по-настоящему любуюсь им, и мне хочется положить голову на его плечо и тихо плыть куда-то, как на лодке по ласковой зыбучей волне…
Я так и не разговаривала с Валей после того раза. А тогда между нами повисла какая-то недосказанность. Вот у неё с Вадимом что - любовь? Почему же она говорила об этом с такой тоской? Он, по всем приметам, "ухаживает" за ней. Но это у него получается как-то свысока, даже пренебрежительно. И ещё - противное словечко "крошка": "Потанцуем, крошка?", "Устала, крошка?" Из какого-то пошлого фильма.
Если я полюблю, то человека сильного и очень хорошего, у которого большой и интересный внутренний мир, с которым можно говорить обо всем на свете. Ведь любовь - это же не просто танцевать и прижиматься друг к другу. У любви должно быть ещё что-то особое, высокое и светлое.
Я чувствую, что если об этом сказать Вадиму, он, наверное, усмехнулся бы снисходительно: "Детка!" Ну и пусть. Не такая уж я детка, дорогой товарищ Вадим, и позвольте мне остаться при своем мнении.
Ого-го! Ингочка рассвирепела. Надо охладиться. Так оно и получится: в четыре мы встречаемся с Володей на катке.
…Вернулась домой - на столе записка: "Мы на концерте, ужин на кухне". Превосходное распределение людей и вещей в пространстве!
Покаталась я славно. Погода сегодня чудесная, даже не хотелось идти домой. А бегаю на коньках я лучше Володи. Ну, наверное, так и быть должно: все-таки я уралка, а он южанин, к нам сюда приехал недавно. Встретили на катке Даниила и Сашу. Мы с Патефоном "фигуряли" под его "художественный" свист; нам даже хлопали. Все-таки он очень веселый, и, когда обходится без шпилек, с ним просто. Только он без шпилек - это, пожалуй, не он.
Странно: на Даниила после вчерашнего разговора с Милой я стала смотреть как-то по-иному, - любопытно к нему приглядеться.
Уходили с катка все вместе. На улице нам с Володей сворачивать влево, Даниилу с Сашей - направо. Даниил повернул влево.
- С нами решил прогуляться? - беззаботно, но с ехидцей спросил Володя.
Седых почему-то замялся и не пошел. А ему нужно было, оказывается, к Венедикту Петровичу: передать "одну штуку". "Штукой" был свежий номер журнала "Наука и жизнь". Он попросил сделать это меня.
Журнал нежданно помог мне узнать одну из "загадок" дяди Вели. Я застала его за письменным столом. Он просто сидел и ничего не делал - видно, думал какую-то свою думу. Машинально перелистнув журнал, он посмотрел на меня своим странным, долгим и чуть грустным взглядом и сказал:
- Вот так-то, товарищ Инга, иногда получается в жизни.
- Как? - растерянно спросила я.
Тут он указал мне на одну статью в журнале. Она называется "Старые загадки истории и новые гипотезы". Автор - какой-то кандидат наук Горбовский. Я ещё ничего не понимала. А дядя Веня продолжал:
- Вот живут два человека, ничего не знают друг о друге, а думают, как выясняется, совершенно об одном и том же.
- А вы тоже об этом думаете? О загадках истории?
- Представь, тоже. И давно. Даже книгу сел писать.
- Ой! - вырвалось у меня. Я подумала: "Так вот о чем стрекочет его машинка! Так вот какие рукописи отправлял он куда-то". И спросила: - А как же теперь быть?
Он тихо усмехнулся.
- А так тому и быть, как было… Мне приятно, что кто-то задумался над тем, над чем думаю и я. Я написал Горбовскому об этом.
- А ваша книга, Венедикт Петрович?
- Что ж книга?.. Разве, например, об одном человеке нельзя написать два рассказа? Разные авторы - разные точки зрения. Хотя рассказы и будут в чем-то походить один на другой, они не будут одинаковыми никогда. Так же и у нас с Горбовским. Во всяком случае, я эту книгу не брошу. А издадут её или нет - там будет видно.
- Обязательно издадут! - Я сказала это очень горячо, от всего сердца, и, должно быть, ему была приятна эта горячность.
А мне стало чуточку жаль его. Очень хочется, чтобы книга у дяди Вени получилась и принесла ему радость. А вообще это будет шикарно: я представила себе обложку и на ней - "В.П. Старцев". Мы ему преподнесем огромный букет цветов и всем будем рассказывать, что это наш учитель.
21 февраля
С Милой сидим на одной парте. Она мне все уши прожужжала о своем Данииле.
Володя спросил меня с кисловатой миной:
- Изволили помириться?
- Изволили.
Он пожал плечами: дескать, дело ваше, а лично я не одобряю. Подумаешь!..
Вали Любиной несколько дней нет в школе - болеет.
Пишу рассказ. Я его придумала, глядя на Венедикта Петровича. Один ученый изобретает целебное вещество. У него не получается, А в это время другой, совсем и ином месте, изобретает то же самое. С первым ученым несчастье. Второй узнает об этом и с уже полученным веществом мчится на помощь первому и спасает его. А раньше они были врагами. Что получится, ещё не знаю. Читала маме - ей нравится.
23 февраля
Сегодня "мужской день". Мы с мамой подарили папе спиннинг. Он давно мечтал о нем и теперь довольнёшенек.
В школе у всех мальчишек такой вид, будто и у них праздник. Мы с Милой вчера написали всем нашим ребятам по открытке и сегодня перед уроками разложило в парты. Пожелали им быть здоровыми, сильными, смелыми. Как-никак будущие воины!
Было только четыре урока. После школы Володя затащил меня в кафе-мороженое. Решил "кутить" - родители расщедрились ради праздника. В кафе он рассказал, что у отца Даниила какая-то большая неприятность на работе. Это он слышал от своего отца, а тот - от приятелей, адвокатов… Что такое мог сделать Павел Иннокентьевич?
Володя разошелся, купил шоколад и предложил пойти к Вадиму. Я отказалась. Мы бродили по улицам, по как-то скучно - больше молчали. Потом долго стояли у нашего дома. Когда прощались, Володя хотел меня поцеловать - я вырвалась и убежала.
Было почему-то стыдно и очень неуютно на душе. Папа с мамой ушли на заводской вечер; дядя Веня тоже куда-то испарился. Как неприкаянная бродила по квартире. Заглянула в комнату Венедикта Петровича - почему-то появилось желание посмотреть на портрет, но так и простояла на пороге, свет не зажгла.
Вдруг звонок. Я подумала: неужели Володя? Открыла - Даниил. Буркнул что-то: не то "спасибо", не то "посторонись" - топ-топ к двери своего дружка. Я взяла да и соврала, что дядя Веня скоро должен вернуться. Даниил согласился подождать. Я стала угощать его кофе (недаром я мамина дочь!)…
…Продолжаю 24-го. Вчера не успела дописать - пришли папа с мамой. Папа был навеселе ("выпивши для сугрева души", - шутит он), вспоминал фронтовую жизнь, рассказывал разные истории - веселые, печальные, страшные.
Все-таки как много вынесло их поколение! Перед ними действительно надо склонить головы. А мы ворчим, капризничаем, портим им нервы…
Ну ладно. Значит, кофе. Я даже была удостоена похвалы.
- Смотри-ка ты, - усмехнулся Даниил, - Сама? Почти как у Венедикта Петровича.
Кстати, он его никогда не называет дядей Веней.
И опять (это всё Милины разговоры) я присматривалась к нему. В конце кондов не выдержала и спросила, так, будто между прочим: - Как ты относишься к Миле?
Оп косо взглянул на меня, покраснел и взъерошил и без того лохматые волосы:
- Это она, что ли, уполномочила тебя выяснить?
- Почему - она? Просто интересно.
- Какая любознательность!.. Никак не отношусь. Цапкина и Цапкина, только и всего.
- Ну, а все же? - настаивала я.
- Брось ты эту девчоночью психологию разводить! Что, не о чем больше говорить? Тогда займись чем-нибудь, а я почитаю.
Можно было и обидеться, но я не стала. Заговорила о книге Венедикта Петровича. Он удовлетворенно хмыкнул (совсем как его отец):
- Хм! Значит, ты её содержание знаешь?
Я сделала вид, что иначе и быть не могло и что я чуть ли уже не читала рукопись. Видно, он поверил и заговорил о том, что восхищается Венедиктом Петровичем, его упорством и знаниями.
- Ведь это, понимаешь, как здорово! Заглянуть куда-то в неведомое дальнее-дальнее прошлое. Вроде как геологи - знаешь? - по отдельным срезам породы рисуют общую картину. Только тут посложнее. И поважнее. Верно?