Они пошли втроем. Колоссальных размеров самолет с мертвыми крыльями, изуродованными свастикой, первый привлек их внимание. Наташа обошла вокруг самолета, испытывая чувство легкого отвращения и страха. Федя пренебрежительно свистнул:
- У нас побольше есть. Мне один летчик рассказывал. Только нельзя передавать. Военная тайна.
- Так тебе и расскажет летчик военную тайну! - не поверил Дима.
Федя промолчал.
Пошли искать шестиствольный миномет. Улучив момент, когда часовой отвернулся, Федя пощупал ствол орудия.
- Ух и гады! Ну да против наших "катюш" ни одна их пушка не устоит. Мне один майор говорил, у нас такое орудие изобретают, чтоб из Москвы прямо по Берлину стрелять.
- Обязательно что-нибудь изобрету, - прервал Дима. - Хочешь вместе?
- Пока соберемся, война кончится, - неуверенно ответил Русанов.
- Ну и что такого? Про запас, думаешь, не надо? А вот бы электрическое орудие изобрести! Надо математику и физику изучить.
- Слишком много надо изучать. В кино сходить не успеешь.
- Тебе только бы в кино! - рассердился Дима. - Сто раз одну картину смотришь. Без высшей математики и артиллеристом быть нельзя. Что ж, ты, значит, и артиллеристом быть не хочешь и изобретать не хочешь. Кем же ты хочешь быть, объясни мне.
- А разве я говорил, что не интересуюсь математикой? - сразу сдался Русанов. - Вовсе и не говорил. Мне одни капитан рассказывал, как они на дальнобойных орудиях работают. Там, брат, все на расчетах. Там пропадешь, если вычислять не умеешь.
Мальчики забыли о Наташе. Наташа сосредоточенно рассматривала дуло орудия, прислушиваясь к разговору. Она никогда не умела изобретать и завидовала мальчишкам, потому что уменье изобретать казалось ей теперь самым необходимым и важным делом. Она постояла и незаметно ушла домой.
Дома была мама. Она сидела за столом, отодвинув стакан с остывшим чаем, и читала. Наташа знала мамину привычку читать урывками - за едой и между делом.
Катя растянулась на диване, с раскрытым учебником, и, внимательно глядя в потолок, шевелила губами. Она готовилась к семинару.
- Была в школе? - спросила мама, откладывая книгу.
Наташа приготовилась к упрекам.
- Нет, - коротко ответила она.
Она ожидала, что мама огорчится и начнет подробно рассказывать о воображаемой девочке, которая все делает, как надо.
Но мама ничего не стала рассказывать и только посмотрела на нее с любопытством.
- А где ты была?
Казалось, маме интересно было узнать, изменилась Наташа или осталась прежней.
- Ездила по Москве, - с хмурым видом сказала Наташа.
- Почему такая сердитая вернулась? - спросила мама.
- Не хочу так просто жить. Хочу помогать фронту. Катя помогает, ты помогаешь. А я?
- А ты учись, - мягко возразила мама. - Учишься хорошо - значит, помогаешь.
Наташа догадалась, что мама считает ее попрежнему маленькой. Она решила доказать, что давно уже выросла, все понимает и умеет умно и даже тонко рассуждать.
- Значит, "хор" по литературе получила - фронту помогла?
- Ну?
- А если "отлично", так еще больше помогла?
- Конечно, больше.
Наташа язвительно рассмеялась.
- Ах, оставьте ваши сказочки для глупеньких детей!
Мама так удивилась, что даже встала.
- Что это такое? Ну что это такое? - проговорила она расстроенным голосом.
Наташа смутилась, хотя не поняла, почему ее слова так не понравились маме. Когда маме не нравилось что-нибудь, она ходила по комнате и молча хмурилась. Наташа попробовала защититься привычным способом.
- Не хотите объяснить, так и не надо, - проговорила она.
Катя физкультурным прыжком соскочила с дивана.
- Я совсем зазубрилась! - сказала она потягиваясь. - Мамуленька, что делать, науки меня утомляют. Разреши немножко поразвлечься. В госпитале кино.
Она надела берет, сначала набок, потом прямо, потом снова набок, наконец, рассердившись, сдвинула его на затылок и, вполне равнодушная к своему наряду и своей привлекательности, направилась к двери. Она вернулась, опрокинув по дороге стул, поцеловала маму в висок и пригрозила Наташе:
- Ты не буянь, а то мы с мамой устроим спектакль "Укрощение строптивой".
Мама подошла к Наташе и потрепала ее кудрявые волосы.
- Хочется, чтобы девочка была настоящим человеком.
- А ты объясни, - уныло промолвила Наташа.
- Нехорошо, когда девочка рассуждает развязным тоном о том, что ей неизвестно, - сказала мама. - Школы существуют, дети учатся. Стране нужны образованные и честные люди.
- Ладно, - согласилась Наташа. - Мамочка, когда ты была такая, как я, ты была очень хорошая?
Мама подумала и ответила:
- Я была обыкновенная, но мне всегда хотелось быть очень хорошей.
- Вот, вот, - обрадовалась Наташа. - Мне ведь тоже всегда хочется быть хорошей, но почему-то не получается.
- Если все время будешь стараться, получится, - уверенно сказала мама.
К Наташе снова вернулось счастливое расположение духа, и, усадив маму рядом с собой на диване, она предложила:
- Давай вспоминать.
- О чем?
- О том, как ты училась, как дружила, какие у вас были учителя.
- Согласна. Давай вспоминать. Только по очереди - мне ведь тоже хочется узнать про Нечаевку.
III
Школа, в которой Наташа раньше училась, была обнесена дощатым забором. Здесь помещался госпиталь. Теперь до ближайшей женской школы надо было пройти два переулка, а еще через два переулка учились мальчики.
Наташа боялась, что все будут смотреть на нее, когда она войдет в класс. Она постояла в коридоре, пристально изучая картину, нарисованную прямо на стене.
Раздался звонок, и Наташа пошла в класс. Все, действительно, разглядывали ее с веселым любопытством и вслух обменивались впечатлениями:
- Волосы распустила… Директор увидит, заставит заплести… И без книжек пришла…
Наташа изо всех сил старалась сохранить выражение полного безразличия на лице. Ей мешали руки, которые некуда было деть.
Вдруг раздался спасительный возглас:
- Тихонова! В один класс попали! Садись ко мне.
Наташа увидела Тасю Добросклонову и улыбнулась ей с таким искренним расположением, какого никогда не испытывала к Тасе в интернате. Она села на Тасину парту и с удовольствием отметила, что до учительского стола приличное расстояние, а слева из окна вид в переулок. Она не успела сказать что-нибудь приятное Тасе, потому что вошла учительница. Наташа в изумлении толкнула Тасю локтем: вошла Зинаида Рафаиловна, чудеснейшая Зинаида Рафаиловна, "Белый медведь". Она была прежняя, вся известная наизусть, со своим большим носом, с густыми белыми, без блеска волосами и такими же белыми бровями. До войны у Зинаиды Рафаиловны учились Наташа и Катя и все ребята со всех ближайших переулков.
Однажды Зинаида Рафаиловна рассказала, как встретила в лесу медведя, перепугалась… но медведь ее не тронул. Дима Добросклонов, который был тогда одноклассником Наташи, высказал глубокомысленное предположение:
- Должно быть, он вас принял тоже за медведя. Только за белого.
Зинаиду Рафаиловну не обидела Димина шутка. Никому из ребят не приходило в голову обидеть учительницу географии, но прозвище "Белый медведь" за ней осталось. Зинаида Рафаиловна рассказывала удивительные истории. Слушая ее, ребята забывали, что идет урок. Она ни разу не сказала классу "тише!". "А знаете, - говорила Зинаида Рафаиловна, - вот в Индии…" Она брала указку и свободно путешествовала по земному шару.
Ребята любили Зинаиду Рафаиловну. Им казалось, что учительница географии не могла быть никакой другой.
Наташа приподнялась на парте, хлопнула крышкой, села на кончик скамьи и вытянулась к учительскому столу, все это - чтоб попасться на глаза учительнице, но Зинаида Рафаиловна не узнала ее. Зато высокая девочка впереди обернулась и сердито нахмурила брови:
- Не скрипи, а то запишу за плохую дисциплину.
У девочки были недобрые зеленые глаза.
- Валька Кесарева, - объяснила шепотом Тася. - Отличница да еще и староста вдобавок.
Наташа независимо усмехнулась. Она была рада, что встретилась с Тасей, - все-таки не все незнакомые, - а неожиданное появление Белого медведя делало школу по-старому привычной. И в классе все было, как до войны: потертая черная доска, белая пыль на полу у доски, слева от доски табель успеваемости - большой разлинованный лист с разноцветными треугольниками, справа - карта Советского Союза, на ней жирные извилины рек.
"Все-таки хорошо!" - подумала Наташа.
В перемену Тася с увлечением сообщила разнообразные сведения об одноклассницах, хотя сама узнала их только на день раньше Наташи.
- Если будем вместе сидеть, - предложила Тася, - за математику не бойся. Димка всегда выручит. А математик злой. Он у мальчишек преподает. Мальчишек любит, а к нам придирается. Только к Вале Кесаревой не придирается.
Математик заметно хромал на правую ногу. На груди у него была медаль "За оборону Сталинграда". Математик разрешил сесть, и девочки мигом опустились на парты, не двигаясь и не сводя с учителя глаз. Математик удовлетворенно погладил рукой бритый крутой подбородок и углубился в журнал. Пока он изучал в журнале фамилии, девочки не шевелились, поспешно пробегая глазами доказательства теорем.
- Кесарева! - вызвал учитель.
Кесарева прошла к доске, уверенно стуча каблуками. Она взяла мел и с веселой готовностью приступила к объяснению теоремы. Иногда она оборачивалась к учителю, и ее зеленые глаза возбужденно блестели.
- Хорошо, - сказал учитель. - У вас математический ум. Великолепно. Садитесь.
С задней парты встала смуглая большеротая девочка с тугими черными косичками над ушами. Она спросила заикаясь:
- Ра-азве бывает математический ум и нематематический ум?
- Рассуждать, обобщать, создавать, - не задумываясь объяснил учитель. - Вот что такое математический ум. Представьте себе… - Он провел на доске прямую и опустил на нее перпендикуляр.
Девочки с удовольствием приготовились представлять особенности математического ума, изображенные в виде геометрических линий, но это оказалось всего только новой теоремой.
- Интересно у него получается. Как его зовут? - спросила Наташа.
Тася не шевельнулась. Она вперила в учителя неподвижные выпуклые глаза, изображая всей своей позой чрезвычайное внимание. Наташа увидела, что Тася шарит под партой ногой, вылавливая туфлю, которая каким-то образом уехала в передний ряд. Она охотно принялась ловить туфлю, не спуская, как Тася, напряженного взгляда с доски. Вдруг математик взглянул в их сторону.
- Вы поняли?
Тася испуганно закивала. Наташа обнаружила наконец туфлю и подтолкнула ее ногой к Тасе.
Тася покорно вышла к доске.
- Ну, ну, - подгонял учитель.
- Берем прямую линию и опускаем на нее перпендикуляр. Образуем квадрат, - каменным голосом произнесла Тася.
- Что такое?
- Треугольник.
- Что-о?
- Прямой угол.
Учитель, прихрамывая, прошелся от стола к окну и обратно.
- Что скажете дальше? - спросил он хмуро.
- Дальше опускаем еще перпендикуляр.
- Как еще? Что за чепуха?
Тася кротко смотрела на учителя немигающими выпуклыми глазами.
- Проведем две линии.
- Какие линии?
- Вот эти.
- Нет этих линий! - сказал учитель. - Нет линий. Есть параллельные прямые. Понятно? Спивак!
Девочка с черными косичками над ушами вскочила, в поспешности уронив на пол учебник.
- Вот что такое нематематический ум, - заметил учитель. - На уроке нужно понять и повторить. Понять и повторить!
- Захар Петрович! - попробовала объясниться Тася.
Захар Петрович энергично обмокнул в чернильницу перо.
- Ставлю двойку. Вам тоже, - кивнул он на Наташу. - Если возражаете, милости просим к доске.
Наташа благоразумно не возражала.
- Он зубрил любит, - грустно произнесла Тася, возвращаясь к парте. Она отметила галкой параграф в учебнике. - Никто не имеет права за новое "плохо" ставить. Он бы еще меня на двести пятой странице спросил!
Наташа обернулась назад - посмотреть, что делает черная Женя Спивак, тугие косички которой торчали над ушами, как метелки. Спивак повернет голову, и метелки подпрыгивают.
"Напиши, когда ты вернулась в Москву", - послала Наташа записку.
Ответ пришел тут же: "Мы давно приехали, потому что бабушка заболела в чужом месте".
"У меня папы нет, а у тебя?" - написала Наташа.
"У меня мама давно умерла, а папа на фронте, - ответила Спивак. - Мне хочется быть разведчицей, а тебе?"
Наташа помусолила карандаш, подумала и сообщила:
"Я не знаю, кем мне хочется быть, только непременно героиней. 3. П. мне не нравится. А тебе?"
"Мне нравится. А ты сердишься на него из-за двойки? Хочешь меняться интересными книжками?"
"Хочу. Я читаю в день по четыреста страниц", - вдохновенно сочиняла Наташа.
Ответная корреспонденция заключала необъяснимую дерзость:
"Хвастнула Федула и сделалась дура".
Наташа разорвала записки Спивак и углубилась в доказательство теоремы. Но теорема была непостижима.
Возвращаясь домой, Тася успокаивала себя тем, что Димка живо все объяснит, не хуже Захара Петровича, надо будет только покрасивее переписать в тетрадку.
Наташа смеялась в припадке странного веселья, но когда тугие метелки Жени Спивак исчезли за углом, сразу перестала смеяться и презрительно сказала:
- Старше Димки на целый год, а такая бестолковая.
Тася, пораженная, остановилась.
- Тебе тоже двойку поставили.
- Моя двойка из-за тебя. Я твою туфлю искала.
- Все равно. Напрасно я тебя пустила на парту.
Тася не желала больше идти вместе и остановилась посреди тротуара.
Наташа ни разу не обернулась. Она беспечно смотрела по сторонам и потихоньку напевала, но на самом деле ей было совсем невесело. Все вышло плохо. Плохо, что она хотела подружиться со Спивак, а Спивак ее высмеяла, плохо, что ни за что обидела Тасю и в первый же день получила по геометрии двойку.
Наташа обдумывала, как поступить: сказать маме про геометрию или не сказать? Всякий раз, когда с Наташей случалось что-нибудь плохое, ее непреодолимо тянуло сообщить о неприятности, потому что, признавшись, она сразу чувствовала облегчение и искренне верила, что провинилась в последний раз.
Вчера засиделись до поздней ночи, и мама рассказывала не о детстве, а о том, как работает на заводе. Мама работает на термообработке. В раскаленных печах обжигают снаряды. У мамы женский цех, самой младшей из девушек в ее цеху шестнадцать лег.
- Моя любимица, - сказала мама.
- Почему? - ревниво насторожилась Наташа.
- Хорошо работает, - ответила мама.
"Нет, нет, - вдруг решила Наташа, - ни за что не скажу про двойку".
Она медленно шла по тротуару, угрюмо глядя под ноги.
Впереди оставалось много свободного времени. С Тасей поссорилась, готовить уроки не с кем, а своих учебников нет. Можно делать, что хочешь - опять прокатиться в метро или просто ходить по улицам до самого вечера. Но оттого, что Наташа вольна была делать, что хочет, все ей показалось ненужным и скучным. Она не знала, куда девать свою свободу, которой наслаждалась еще только вчера.
IV
Наташа сидела за партой и внимательно смотрела на Захара Петровича. Захар Петрович опирался на палку и своим собственным, остро отточенным мелком, который всегда носил в портфеле, чертил на доске углы и линии.
Он доказывал новую теорему.
"Обязательно пойму", - думала Наташа, морща от напряжения лоб.
Линии на доске были резки и четки - таких линий не получалось ни у кого из учениц. Захар Петрович говорил медленно и негромко и не спрашивал, понятно или нет, но иногда останавливался и, пристально посмотрев на класс, вызывал к доске именно тех, кто не понял.
Наташа слушала, и ей казалось, что вот-вот она уловит самое главное в рассуждениях Захара Петровича. Но вдруг обнаружилось, что новые доказательства вырастают из формул, неизвестных Наташе. Как же быть? Наташа украдкой смотрела по сторонам. Женя оперлась щекой на ладонь, и по ее оживленным глазам и чуть-чуть улыбающемуся рту Наташа догадалась, что Жене интересно. В среднем ряду, на соседней с Наташиной парте, сидела невысокая девочка с прямыми, как соломинки, немного лоснящимися волосами, зачесанными за уши.
Это была Маня Шепелева. Маня слушала, качала головой, что-то торопливо записывала и снова смотрела на Захара Петровича.
- Трудно? - шепнула Наташа.
- Еще бы! - шепотом ответила Маня и отвернулась, чтоб не мешали.
Захар Петрович вызвал:
- Тихонова!
Наташу кольнул в сердце холодок. Она вышла к доске, взяла мел и начертила на доске фигуру. Ей показалось, что получилось так же красиво, как у Захара Петровича. Дальше нужно было рассуждать. Наташа не умела делать вид, что знает, когда не знала. "Пусти!" решила она и положила мел.
Захар Петрович, который шагал по классу, опираясь на палку, сразу остановился и настороженно посмотрел.
- Вы плохо начали, - сказал Захар Петрович. - Еще две-три непонятные теоремы, и вам будет трудно, Тихонова.
Потом к доске вышла Маня Шепелева, и, хотя в классе было совсем тихо, Маня выкрикивала доказательства неестественно громким голосом, каким в жизни никогда не говорят. Когда Захар Петрович стоял около двери, она повертывалась и следила за ним взглядом; когда он подходил к окну, она снова поворачивалась, чтоб видеть его лицо.
- Спокойно, - сказал Захар Петрович и поморщился. - Не надо кричать. Хорошо, но если бы немного побольше своей догадки.
Он все же поставил Мане-усерднице пятерку.
Наташа смотрела в окно. Она сидела боком к Тасе, чтобы не видеть ее румяного лица с выпуклыми довольными глазами. Наташа хотела только одного - чтобы в перемену с ней никто не заговорил. Но с ней заговорила Лена Родионова. Лена получила на завтрак бублик и, нацепив на палец, крутила его вокруг пальца и говорила Наташе жалостливым голосом:
- Теперь уж он тебе не будет доверять. Теперь он тебя на каждом уроке будет испытывать. Если хочешь, попроси Валю Кесареву. Она объясняет отстающим. Только ее надо попросить, она у нас самолюбивая.
Наташа вяло надкусила бублик и сказала:
- Завтракай. Сейчас будет звонок.
Лена перестала вертеть бублик и завернула в платок.
- Что ты! - с удивлением возразила она. - Меня Борька каждый день приходит к школе встречать.
- Кто это Борька? - спросила Наташа.
- Борька! Братишка мой, - довольным голосом объяснила Лена Родионова, и ее круглое лицо с ямочкой на подбородке просияло в улыбке. - Ему шесть лет, а мать на работе. Я его раньше запирала, а теперь не запираю. Он мне картошку на обед чистим вот какой.
- Ты ему отдаешь свой бублик? - спросила Наташа.
- А как же? - ответила Лена. - Уроки кончились, он тут как тут, ждет около школы. А ключ от комнаты в кармане в кулак зажмет…
На французском Наташу спросили стихотворение, и она снова получила двойку. Маня-усердница с недоумением посмотрела на Наташу и быстро зашевелила губами, повторяя стихотворение.
Наташей овладела апатия. Все стало вдруг безразлично.