Прошло немного больше недели, и она незаметно для себя совершенно запуталась. Никто не догадывался предложить Наташе учебники, а сама она ни у кого не просила.
Перед звонком Тася раскладывала на парте книги, аккуратно обернутые в газетную бумагу. В каждой книге была зеленая или красная закладка. Тасино хозяйство содержалось в образцовом порядке. Она закатывала глаза к потолку и вслух повторяла даты перед уроками истории. Она сбивалась всякий раз и путала даты, так же как названия рек. Тася обладала способностью смотреть на учителя неподвижными глазами в течение целого часа. Тогда за уроками бывало особенно тихо - все наблюдали, как Тася не мигает. Выходя к доске, Тася придавала своему лицу особое кроткое выражение, стараясь в свою пользу расположить учителя. Но у доски обычно у нее все вылетало из головы, хотя Тася уверяла, что усердно готовит уроки.
Из всех учениц одна Валя Кесарева была способна ответить на любой вопрос учителя. Она не поднимала руки, когда поднимали все. Но если класс становился в тупик, Валя спокойно и пространно объясняла то, чего никто не знал; иногда ей не удавалось при этом скрыть улыбку самодовольства. Валя Кесарева ревниво пересчитывала свои пятерки. Она ежедневно под каким-нибудь предлогом поднималась на третий этаж и любовалась там своей фамилией на доске почета.
Когда кто-нибудь из девочек тоже получал пятерку, Валя с беспокойством рассматривала другие их отметки в учетном листе. Вале Кесаревой нравилось быть украшением седьмого класса "А". Она не хотела, чтоб в классе появилось еще одно украшение. Чаще всего ей приходилось интересоваться отметками Жени Спивак. Многие Женины поступки были непонятны Вале. Если Женя опаздывала на первый урок, она не придумывала уважительных причин, а просто признавалась, что проспала. На переменах Женя часто читала, заткнув пальцами уши, и тогда во время урока была невнимательна, проливала чернила и отвечала невпопад.
Но однажды на уроке истории Женя рассказала о псах-рыцарях, Ледовом побоище и Александре Невском то, что никому не было известно. Учительница, покраснев от удовольствия, спросила, когда был образован Тевтонский орден. Женя не знала. Валя призналась себе, что не могла бы так рассказать, но зато уж не забыла бы даты. Она видела, что учителя выслушивают Женины ответы с любопытством, с каким не слушают даже ее, Кесареву.
Наташе Женя нравилась больше других. Наташа великодушно простила бы насмешку, если бы не была подавлена своими неудачами. Ей представлялось, что Женя и все остальные относятся к ней с пренебрежительной снисходительностью, как относятся к плохим и неспособным ученицам.
"Пусть!" - с вызовом думала Наташа. Приходя домой, она ложилась на диван вниз животом и, подперев кулаком щеки, читала книжки, стараясь не думать о школе.
Зинаида Рафаиловна наконец заметила Наташу.
- Тихонова! - наткнулась она на ее фамилию в журнале. - Это не та ли Тихонова, - спросила Зинаида Рафаиловна, - у которой сестра Катя кончила перед войной десятилетку?
- Да, - ответила Наташа.
- Способная девушка, - уверенно сказала учительница. - Ты учишься не хуже Кати? - спросила она.
Тася хихикнула в ладонь.
Наташа не хотела обманывать Белого медведя.
- Я не приготовила реки Западно-Сибирского края. У меня нет учебников.
- Как нет? А у других? У соседки?
Наташа промолчала.
- Неужели ты не нашла, у кого попросить книгу? - продолжала Зинаида Рафаиловна, с любопытством глядя на девочек. - Такие недружные? Каждый о себе? Как это плохо!
Зинаида Рафаиловна с непонятной настойчивостью рассматривала девочек и не спешила начинать урок.
- Хотелось бы мне знать: что вообще вы думаете о дружбе?
Вопрос был столь необычен, что никто не собирался ответить. Валя Кесарева не подняла руки - она считала себя обязанной знать только то, что требуется по программе. Кроме того, она не любила философствовать. Сзади скрипнула парта, все оглянулись на Женю Спивак.
- Во-от краснодонцы - э-это дружба.
- Да, - ответила Зинаида Рафаиловна, пристально глядя на Женю.
- Но ведь о-они герои, им бы-ыло из-за чего дру-у-жить.
Женя энергично тряхнула черными метелками.
- А вам?
- У нас все обыкновенно. Разве интересно дружить из-за уроков.
В перемену Тася предложила:
- Хочешь, дам учебники по всем предметам?
Наташа растрогалась и упрекнула себя в несправедливости к Тасе: вот только учительница сказала про дружбу, Тася сразу забыла о ссоре и хочет помочь.
- Мама достала лишние учебники. Хочешь? Только в обмен, - говорила между тем Тася.
Вечером она принесла учебники. Книжки были истрепанные. Пока Наташа проверяла страницы, Тася выбрала на полке "Дворянское гнездо" и "Накануне".
- Вот, - указала она, выпросив впридачу еще одну детскую книгу с золотыми буквами на обложке.
Наташа не успела выучить все названия по учебнику географии, как в дверь раздался решительный стук, и, не дожидаясь ответа, вошел Дима. Он бросил на стол "Дворянское гнездо" и "Накануне".
- Возьми! Как не стыдно Тасе! Я у нее отнял твоего Тургенева.
Наташа поставила Тургенева на его место на полке. Она очень обрадовалась Диме, ей только не хотелось, чтоб он узнал, как она плохо учится, ни с кем не дружит, как вообще неинтересно ей жить.
- Как у вас идут дела в школе? - спросила она.
- Хорошо. Военный кабинет открыли. Круглосуточное дежурство, на посту с настоящей винтовкой стоим.
- Ты изобрел что-нибудь?
- Нет. Зато мы с Федькой стреляем. Из пяти выбиваем пять. Подавали в Суворовское, да нас не приняли.
- Вы теперь хотите быть военными?
- Артиллеристами. Захар Петрович говорит, что артиллерия - бог войны, а без математики не может быть артиллерии. Мы все засели теперь за математику.
Наташе опять, как тогда на выставке, показалось, что Дима живет не обычной будничной жизнью, а особенной, полной значительности, и все, что он делает, ему интересно.
"Неужели я не могу то же, что он?" - с горечью подумала Наташа.
- Я не очень хорошо понимаю одну теорему, - сказала она небрежным тоном.
Дима улыбнулся:
- А мне Тася говорила, что ты с двоек не съезжаешь. И Захар Петрович говорил, что ему легче боевое задание с больной ногой выполнить, чём разницу между параллелепипедом и ромбом вам с Тасей растолковать.
- Неужели так и сказал? - спросила Наташа, покраснев от негодования.
- Да, вроде этого.
- Хорошо. Я ему докажу! - с угрозой произнесла Наташа, насупив брови. - Давай объясняй.
Ей уж теперь было безразлично, что Дима и его друг Федя Русанов узнают, как она плохо учится. Она была оскорблена, полна гнева, досады и нетерпения.
Дима снял пальто и кепку, подтянул потуже ремень гимнастерки, откашлялся, чувствуя неожиданное смущение и даже опаску - а вдруг не выйдет, - но, прочитав теорему, оживился и весело блеснул глазами. Наташа смотрела, как быстро бегает по бумаге карандаш, видела пересекающиеся линии и обозначения А, В, С, но так как она боялась, что не поймет и Захар Петрович окажется прав, и все время думала об этом, то действительно не поняла. Она старалась не заплакать от разочарования и обиды.
- Ты тарахтишь, как нечаевская жнейка, - сухо сказала она. - Давай я буду сама доказывать, а ты слушай и поправляй.
Дима с удивлением отдал ей карандаш.
Когда Тася просила объяснить ей теорему, у нее делался умильный неласковый голосок. Тася не сердилась, если не понимала, и не радовалась, когда начинала понимать. Наташа сердилась и не просила, а нетерпеливо требовала. Но все же Диме Наташа нравилась больше, и заниматься с ней было интересней, чем с Тасей.
Когда догадка наконец пришла к Наташе и решение геометрической задачи предстало перед ней в своей простой и бесспорной ясности, она от радости застучала кулаком по столу. Но она не дала Диме промолвить ни одного лишнего слова, торопясь понять дальше. С каждой новой теоремой Наташа впадала сначала в холодное отчаяние.
"Не выйдет! Эта уж ни за что не выйдет!" - мучилась она сомнениями, но старалась не обнаружить их перед Димой и молча грызла карандаш.
Дима нетерпеливо порывался помочь.
- Не смей! - сурово отказывалась Наташа. - Я сама. Ты уходи, - небрежно сказала она Диме, хотя боялась, как бы он в самом деле не ушел. - Я, может, целый час буду думать.
- Думай, - ответил Дима. - Я подожду.
Ему было интересно, догадается Наташа или нет, и когда она догадывалась и шумно радовалась, Дима чувствовал себя почему-то тоже счастливым и удовлетворенным.
Они опомнились и оторвались от книги, когда по радио началась передача последних известий и Катя вернулась из; госпиталя. Дима ушел, а Катя, не раздеваясь, присела на валик дивана, уронив руки на колени.
- Что с тобой? - удивилась Наташа.
- Наталка! - сказала Катя тихо. - Три дня бились над лейтенантом. Главврач надеялся, что не будут ампутировать ногу. Сегодня ампутировали.
- Катя, но ведь он будет жить?
Катя всхлипнула.
- Мамы нет? - спросила она и встала. - Наталка, если мама придет, скажи, я у лейтенанта дежурю. Наталка, а знаешь что… - Катины глаза, мокрые от слез, засветились. - Где он лежит, знаешь? В палате, где раньше был наш класс. И на самом том месте, где моя парта стояла. Перед войной я в этом классе сдавала последние испытания. Теперь он тут лежит. Ну разве я могла тогда думать!
Мама все не возвращалась. Наташа забралась с ногами на диван, укуталась в старый платок и снова открыла учебник. Но теперь она часто отрывалась от книги, ожидая, не придет ли мама, и думала о Катином лейтенанте, о том, что Катя, может быть, стоит сейчас, наклонившись над его изголовьем, и ее темные глаза тревожно блестят. А мама вторую ночь на заводе.
Наташа завернулась потеплее в платок.
"Хоть бы мама пришла!"
Наташе до того захотелось сейчас же, сию минуту увидеть маму, что некоторое время она слушала, вытягивая шею, не зазвенит ли звонок. Но звонок не звенел.
При маме в комнате уютно и весело. У мамы привычка - поднимет от книги глаза и смотрит. И сразу по глазам догадаешься - любит.
- Условились, - сказала мама: - если случается плохое или хорошее, обязательно рассказывать друг другу.
- Конечно, условились, - согласилась Наташа, а сама и не рассказала о том, что случилось.
"Трусиха, просто трусиха", повторяла Наташа, мучаясь раскаянием.
Она снова принялась за уроки.
Мама так и не пришла, и Наташа нечаянно заснула, не раздеваясь и положив под голову раскрытый учебник.
V
На следующее утро Наташа проснулась без четверти девять. Она убедилась в том, что ей не везет. Надо же было проспать именно в тот день, с которого должна начаться ее новая жизнь! Наташа знала, что вчерашний вечер, возбуждение, которое она пережила, одолевая с Димой геометрию, необычные мысли о маме и Кате и тревога за неизвестного ей лейтенанта - все это было началом новой жизни, неясной пока, но совсем не похожей на прежнюю.
И вот она опоздает на урок. Обидно. Наташа наспех смочила волосы, чтобы не торчали в разные стороны, и кинулась к двери. В почтовом ящике лежало письмо. Наташа бежала в школу и читала письмо. Перед уроком она перечитала его ещё раз.
"Здравствуй, дорогая подруга Наташа! Все наши девчата велят тебе передавать поклон; а бабы, которые узнали, что я письмо шлю в Москву, тоже велели кланяться. Как интернатские уехали, все их стали жалеть. Говорят, беспорядку с ними было много, да зато веселее. С вами постановки в школе разные делали и выступления, а теперь ничего еще не сделали, никак пьесы подходящей не подберём. Только наши учителя о вас не скучают. Говорят - интернатские в классе шумели и любили задавать посторонние вопросы.
Наташа, почему ты меня скоро забыла? Дорогая моя подруга Наташа! Ещё я о чем тебя прошу. Узнай в Москве про моего брата Лёньку. Нам от него нет никаких вестей. Дорогая подруга Наташа, я теперь очень часто плачу. Как приду из школы домой, все вспоминаю, как мы до войны жили. Лампа до ночи горела, а тятя любил вечером газету читать или крутит самокрутку и что-нибудь рассказывает. Лёнька мало сидел дома, всё больше в клубе или сельсовете. А мамка весёлая была и обходительная. Я и не думала, что мамка у меня старая, все думала - молодая. А теперь гляжу, она совсем старая. Ляжет на печку с сумерек и молчит. На корову и то не выйдет посмотреть. Словно ей ничего уж и не надо. Бабы ее ругают, говорят, у тебя дочка растет, или ты ее хочешь в сиротах оставить? А ей словно дочку-то и не надо, а надо одного только Леньку, а от Леньки вести нет. Узнай в Москве, жив ли он, а если нет его давно в живых, тогда простись навек со своей подругой Феней, потому что нам тогда с мамкой будет не жизнь, а одна только могила.
Пришли мне книжку про партизанку и по истории. Пиши ответ, как живешь.
Твоя подруга Феня".
Наташа не видела, что Тася вытягивает шею, стараясь прочесть, кто пишет такое длинное письмо. Наташе стало так грустно, что она ничего не замечала. Она вспомнила, как прощалась с Феней у старого плетня. Через плетень свисали красные гроздья рябины; над соломенными крышами тянулись сизые дымки и таяли в осеннем небе, шумной стаей кружили вороны над сжатым полем, где-то жалобно блеял заблудившийся ягнёнок.
Наташа уехала в Москву и забыла о Фене. Сейчас ей стало очень горько и стыдно оттого, что так получилось.
Начался урок, и Наташа убрала в портфель Фенино письмо.
Дарья Леонидовна, учительница русского языка, принесла тетради. Девочки недовольно переглянулись - письменная.
- Почему без предупреждения? Мы не умеем без предупреждения! - заявила Люда Григорьева.
Она любила спорить с учителями и особенно часто спорила с Дарьей Леонидовной, потому что все знали, что Дарье Леонидовне едва исполнился двадцать один год. Она только кончила вуз и впервые с осени пришла в школу.
Валя Кесарева рассуждала снисходительным тоном: если у человека нет опыта, он обязательно должен делать в работе ошибки. Она отвечала Дарье Леонидовне так же хорошо, как другим учителям, но чуть-чуть небрежно.
- Вы будете писать сочинение, - сказала Дарья Леонидовна.
Люда Григорьева, открыв парту и придерживая рукой очки, чтобы не разбить, принялась что-то в ней разбирать. Кесарева обернулась и прикрикнула: "Тихо!", делая вид, что помогает учительнице водворять в классе порядок. Кто-то отозвался: "Не твое дело!", несколько учениц поспешили заявить, что забыли ручки.
Тридцать девочек, безмолвных и внимательных на уроках Захара Петровича, с непостижимой быстротой превратились в беспечных бездельниц. Дарья Леонидовна молчала. Ею овладело то чувство связанности и неуверенности, которое мешало ей свободно и естественно держаться в классе.
- О чем будем писать? - спросила Женя Спивак.
И Дарья Леонидовна, увидев улыбающуюся большеротую девочку с большими черными любопытными глазами, вдруг почувствовала себя свободней и сказала спокойным и уверенным тоном:
- Писать будем о дружбе.
- Разрешите тетрадь, - попросила Женя.
Валя Кесарева испугалась, что писать все равно придется и Женя напишет скорее, а она не успеет, поэтому тоже взяла тетрадь. За ней потянулась Маня-усердница, привыкшая поступать всегда так же, как Кесарева. Девочки разобрали тетрадки. Заскрипели перья.
Наташа не знала, как писать о дружбе. В портфеле лежало Фенино письмо. Наташа думала о своей подруге Фене. Она представила ее сейчас такой, как видела в последний раз: курносую, с выгоревшими бровями, повязанную полушалком, в отцовских буцах на босу ногу. Феня вытирала озябший нос кулаком и рассказывала Наташе о своей тяжелой жизни. Феня не умела молчать о горестях, которых было у нее так много. Но она пошла по отцу, в михеевскую родню, ловкую на работу. Ей четырнадцать лет, и она осталась старшей в доме. Вернется с фронта Ленька, увидит - есть дом, есть Нечаевка и есть сестренка, быстрая на язык и спорая на работу.
Наташа решительным жестом обмакнула в чернильницу перо и начала писать. Наташа писала первый и второй час, не выходя в перемену из класса. Она забыла, что пишет сочинение. Ей хотелось рассказать о Фене и о Нечаевке. Она видела осеннее сжатое поле, низкое небо опустилось над полем и Нечаевкой, ветер качает тонкую голую рябину, а Феня в полушалке, засунув за пазуху красные озябшие руки, идет из школы домой и думает о том, как плохо дома. Лечь бы на печку, как мамка, и плакать! Всю ночь воет ветер в трубе. Так бы и не вставать. Но Фене нельзя лечь и не вставать.
"Когда кончится война, - писала Наташа, - пройдет много лет, я буду взрослая и мне будет прекрасно и весело жить, все равно больше всех буду любить Феню, потому что, по-моему, верность самое главное в жизни…"
Раздался звонок. Наташа испугалась, что сочинение написано не на тему. Велели о дружбе, а она написала о Фене и даже слово "Дружба" нигде не вставила. Но было уже поздно. Наташа переправила заглавие - "Моя подруга Феня" - и сдала тетрадь.
Дарья Леонидовна вышла из класса. Она переставала быть Дарьей Леонидовной, как только выводила из класса и становилась попросту Дашенькой. Так ее звали в учительской и дома.
Когда Дашенька, стесняясь и боясь учителей, вошла в первый раз в учительскую, Захар Петрович, увидев её свежие щёки, юный лоб, русые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и светлые глаза, воскликнул с изумлением:
- Какая вы удивительно русская девушка!
Дашенька смущенно промолчала, но учителям понравилось, и все стали ее называть "русская девушка Дашенька".
Над столом Даши висела фотография Зои. Запрокинутая голова и вдохновенное девичье лицо. Строгая Зоина юность была тем маяком, на огни которого хотела Дашенька вести свой корабль.
"Если бы их надо было только учить читать и писать, - думала Даша, - я терялась бы из-за любой неудачи. Но я их буду учить не только писать. Я научу их захотеть быть такими, как Зоя. Я знаю, как это трудно, поэтому не падаю духом из-за любой неудачи".
Дашенька обманывала себя. Она слишком часто падала духом. Тогда она начинала говорить деревянным, приказывающим тоном, а иногда ей просто хотелось убежать из класса и потихоньку поплакать.
Девочки седьмого класса "А", где Дашенька была руководительницей, казались ей похожими на сорок. Они охотно болтали, им нравилось секретничать и смеяться. Они ссорились из-за пустяков и мирились и снова ссорились. Они стихали от окриков и боялись плохих отметок.
Прошло много времени, Дашенька не решалась им рассказать о своём маяке.