Мы стояли перед фронтоном громадного особняка. Оливковый "мерседес" дожидался у входа. Небо опять затянуло тучами, явно собирался дождь.
– Простите, если ничем больше не смог помочь, – сказал Котман. – Я рассказал вам все, что касается моей встречи с вашим братом.
Дверца машины была распахнута, шофер ждал.
– Еще один, последний вопрос, – сказал я. – Брат показывал вам вырезку из газеты?
Лицо Котмана сразу изменилось, будто он скинул маску радушия.
– Да, – ответил он сухо.
– И вы узнали тех людей?
– Нет, не узнал. – Он слегка поклонился. – Теперь я должен идти. Прощайте, мистер Купер. – Он застучал подковками сапог по камням.
Я опустился на заднее сиденье. Всю дорогу до Буэнос-Айреса шел проливной дождь.
Когда я вылез из "мерседеса" у подъезда своей гостиницы, воздух был тяжелым, душным и влажным. Я прошел в бар, наскоро проглотил джин с тоником, мысленно поздравив себя с тем, как здорово я решил проблему употребления алкоголя, и снова вышел на улицу. Висел плотный туман, однако на площади Сан-Мартин было полно народу. Люди медленно прогуливались. Голуби на площади были потрепанными и мокрыми. Они едва бродили, спотыкаясь и покачиваясь. Я присел на скамейку, обернулся и посмотрел вдоль улицы, туда, где начинался район магазинов. Днем движение транспорта там запрещалось, и народ заполнял всю проезжую часть.
Я попытался собраться с мыслями, ослабил галстук. Значит, Сент-Джон соврал мне относительно своей встречи с Котманом уже после разговора со мной, так как на самом деле находился у него, когда звонил мне. Я вспомнил, как в телефонной трубке раздался какой-то щелчок после того, как он повесил трубку. Кто еще слушал? Котман? Если он, то зачем? Вообще, какой был смысл лгать? Возможно, чтобы не раскрыть свои взаимоотношения? И почему мой вопрос о газетной вырезке вызвал такую реакцию Котмана?
Я так и не понял до сих пор, что вынудило Сирила приехать в Буэнос-Айрес.
Снова прогремел гром. Какая-то девчушка задумчиво примерилась, хотела носком туфельки поддеть голубя, но промахнулась. Мостовая была сырой, моросил дождь. От нависших туч полумрак сгустился. Свет в вестибюле гостиницы показался особенно ярким после грозового сумрака улицы.
Я сидел у окна и размышлял, глядя на струи дождя, вслушиваясь в завывания нагонявшего его ветра. Сирил интересовался нацистами, немцами в Аргентине и Котманом в частности. Что могло быть еще? Если не нацисты, то что же привело его сюда? Рассматривая различные варианты, я заходил в тупик. Все снисходительно посмеивались, стоило только кому-нибудь упомянуть о нацизме. Сент-Джон назвал это древней историей. Бреннер тоже. Все считают, что это, мол, романтическая чепуха, плод усталой фантазии, одержимость прошлым своего деда: нацизм – это эксцентричное явление, столь же незначительное перед лицом гораздо более грозных опасностей атомно-компьютерного века, сколь любое другое в минувшем столетии, – стал уже частью истории.
Газетная вырезка Сирила не давала мне покоя. Я хотел ее видеть. Сент-Джону придется показать ее мне.
Зазвонил телефон. Это был Рамон Рока. Я поблагодарил его за то, что он устроил мне встречу с Сент-Джоном, и рассказал о своем визите к Котману.
– Значит, разговор с Котманом прошел не без пользы?
– Не знаю, – ответил я. – К сожалению, я не знаю.
– Могу вас обрадовать. Мы нащупали еще одну нить. – Говорил он сдержанно, очень тихо, слегка пришепетывая. – Ваш брат виделся еще кое с кем в Буэнос-Айресе. Это доктор Ганс Долдорф, профессор экономики в отставке, живет здесь, в городе. – Рока продиктовал адрес. – Возможно, вы захотите с ним связаться. – Я записал еще и телефон и поблагодарил Року.
Новый многоквартирный жилой дом оказался очень высоким, и квартиры в нем, видимо, стоили недешево. Я взглянул на список жильцов: Долдорф обитал на девятнадцатом этаже, но на мой звонок никто не ответил. Тогда я осведомился у швейцара, может, он видел, не выходил ли профессор Долдорф. Тот уставился на меня с идиотской ухмылкой и ответил, что профессор… в каком-то смысле… вроде бы выходил. Он говорил с неясным среднеевропейским акцентом, и в голосе его явно звучала хорошо отработанная издевка.
– В каком-то смысле, – повторил я. – Как это понимать?
– Как я сказал. – И, не обращая больше на меня внимания, он отвернулся и полез в шкаф со множеством ящичков и массой ключей.
– Слушай, ты, тупое рыло, – произнес я тихо, поскольку в вестибюле показались две пожилые дамы, – потрудись объяснить, не то я сверну тебе шею, можешь в этом не сомневаться. – Он отпрянул к выходу, но я шагнул и приблизился к нему вплотную. Дамы прошли мимо. Я затолкал его в угол. – Говори, ну!
Он воззрился на меня так, словно перед ним был сумасшедший. Я тоже в упор глядел на него.
– Он вышел ногами вперед. На носилках, под простыней.
– Когда?
– Позавчера.
– Проводи меня в его квартиру! – прошипел я.
Он поспешил выполнить мой приказ. Дверь нам открыла молодая женщина, видимо дочь профессора.
Ее глаза – огромные, темные – смотрели на меня из-под густых черных бровей. Длинные каштановые волосы спадали на плечи. Она покусывала губу. На белом зубе остался розовый след помады. На ней было черное платье без рукавов. Шторы на окнах позади нее были задернуты. Запинаясь, я промямлил что-то невразумительное по поводу своего появления. Меня волновал и смущал взгляд ее чудесных глаз. На одной щеке у нее я заметил влажный след слезы.
– Недели две назад к вашему отцу приходил мой брат, Сирил Купер, американец, – проговорил я. – Мне хотелось бы лишь узнать, зачем он приходил, вот и все. А минуту назад мне сказали, что ваш отец скончался. Я очень вам сочувствую. Моего брата тоже больше нет…
Она повернулась и прошла в глубь комнаты. Высокая, крепкая женщина. Звали ее Мария Долдорф. Остановилась в тени у окна. Вдоль стен стояли полки с книгами, повсюду лежали бумаги и журналы.
– Я только что вернулась с похорон, – произнесла она официальным тоном. – Я не ждала посетителей.
– Простите. Я не знал об этом.
– Ничего. Я страшно впечатлительная, просто до глупости. Мы, аргентинцы, чересчур бурно переживаем собственные горести. – Она дрожала, но пыталась улыбнуться. – Вы проделали дальний путь, чтобы получить ответы на свои вопросы. Позвольте спросить, почему для вас это так важно, мистер Купер?
– Я вас почти не вижу. Здесь так темно.
– Извините, но я приняла успокоительное. От света у меня режет глаза. Присаживайтесь, пожалуйста.
Мы сели в хромированные кресла.
– Так почему же? – повторила она.
– Моего брата убили, и мне кажется, эта смерть каким-то образом связана с его пребыванием в Буэнос-Айресе. Кто убил, неизвестно. – Я почувствовал себя несколько глупо: вся эта история стала такой запутанной. Мария сидела, сложив на коленях загорелые руки с ненакрашенными ногтями. – Поэтому я хочу выяснить, что он здесь делал и с кем встречался до возвращения домой, где его и убили. Вы меня понимаете?
– Да, ваш брат был у нас, разговаривал с моим отцом. Папа говорил мне о нем. Его приход сильно взволновал папу. Просто ужасно.
– Почему?
– Здоровье отца ухудшалось, развивалась слепота. Он стал нервным, всего боялся… буквально всего. Я приходила с работы, и мы вместе ужинали или ехали в парк Палермо погреться на вечернем солнышке. Болтали о том о сем, иногда я читала ему. В тот вечер, после ухода вашего брата, отец был встревожен до крайности, не мог заснуть, руки тряслись. Все пил коньяк и что-то бормотал об американце, который заходил к нему… – Она нервничала, вертела на пальцах кольца. – Я поинтересовалась, чем он так обеспокоен, и он ответил, что этот человек задал ему множество вопросов о прошлом… о Пероне, о нацистах, об Альфреде Котмане. – Она прикрыла глаза, с трудом произнеся последние слова.
– Почему это должно было так его взволновать?
– В свое время отец был советником Перона, одним из нескольких интеллигентов, которым тот доверял. Отец – экономист, к тому же немец, и Перон прислушивался к его словам. Он развалил экономику страны, а отец по крайней мере мог подсказать ему, в чем его просчеты. Они с Пероном были очень близкими друзьями. Ходили слухи… – Она помолчала, повернулась, внимательно поглядела мне в лицо. – Ходили слухи, будто отец спал с Эвой Перон, поскольку сам Перон… не мог ее удовлетворить. Не знаю, так оно или нет, это не имеет значения. Дело в том, что мой отец хорошо знал всех его сподвижников, и то, что какой-то незнакомый американец стал вдруг поднимать старое из мрака прошлого, испугало его. После падения Перона отцу было нелегко. Нашлись люди, которые хотели помешать ему по праву занять университетский пост. Помог Альфред Котман. Но с годами отец становился все слабее и все грустнее. Он вообще был очень печальным человеком…
По щекам ее побежали слезы. Она извинилась и вышла. Послышалось журчание воды из крана. Когда Мария вернулась, я стоял у окна, приподняв гардину. На улице вновь проглянуло солнце.
– Если хотите продолжить разговор, давайте уйдем отсюда. Все здесь напоминает о нем. Я ни о чем не могу думать, кроме него. – Она взглянула на заваленный бумагами стол. – Я не в состоянии сейчас заниматься всем этим. Лучше поедем в парк.
…Она вела свой дорогой небесно-голубого цвета "мерседес" с откидным верхом. Очевидно, какие бы невзгоды ни обрушились на голову профессора Долдорфа, бедность не была одной из них. Мария довольно лихо лавировала в плотном потоке машин в часы пик после окончания рабочего дня.
Зеленый, омытый дождем парк Палермо вплотную подступал к серым застекленным небоскребам Буэнос-Айреса, высившимся в дымке над верхушками деревьев. Дорога была Марии хорошо знакома: именно сюда она возила своего отца. Мы сели за столик, заказали джин с тоником, стали наблюдать за игрой в гольф. Шары под ударами игроков взлетали, описывая дугу, шлепались на зеленую площадку вокруг лунки. Парк скорее напоминал загородный клуб, и тем не менее мы сидели в самом центре огромного города. Здесь было уединенно и тихо. Наконец она произнесла:
– Моего отца убили.
– Простите, не понял?
– Вы сказали, что кто-то убил вашего брата, – проговорила она ровным, монотонным голосом, продолжая следить за игроками. – Моего отца тоже. Три дня назад… Кто-то пришел к нему в дом, вытащил его прямо в халате на лестничную площадку, размозжил голову и сбросил его вниз в пролет на цементные ступеньки. Его обнаружил привратник. Руки отца были связаны за спиной поясом от его же халата. Он умер в больнице, не приходя в сознание. – Она закурила сигарету из черной с золотым тиснением пачки. – Кто-то разделался так со старым человеком, совсем немощным и почти слепым. И невероятно печальным.
С зеленого поля донеслись сдержанные крики восторга – кому-то удалось загнать шар в лунку с большого расстояния. Мария взяла в рот дольку лимона и начала сосать.
– Будьте любезны, инспектора Року из уголовного розыска.
Послышалось несколько щелчков, потом наступило молчание, после чего ответил вкрадчивый, слегка шепелявый голос.
– Говорит Джон Купер, – сказал я.
– А-а, мистер Купер…
– Я виделся с дочерью Ганса Долдорфа, Рока. Мне не удалось встретиться с профессором, потому что позавчера кто-то выволок его из собственной квартиры, избил до полусмерти и сбросил с лестницы. Он умер, не приходя в сознание. Сегодня состоялись похороны.
После длинной паузы Рока проговорил:
– Ясно.
– Сейчас вы начнете уверять меня, будто ничего не знали. Послали меня беседовать с трупом по чистой случайности. Не так ли? – Во мне закипало бешенство, как в ту ночь, когда я застрелил того верзилу: больше не оставалось терпения.
– Ну зачем же так, мистер Купер? Вы просто расстроены. Уверяю вас, я действительно ничего не знал о несчастье с профессором Долдорфом. Я выясню это. Вы свободны сегодня вечером?
– Да, конечно, – ответил я. – Абсолютно свободен.
– На крыше "Плазы" есть сад. Встретимся там через два часа. В девять…
Солнце еще не село, но тени уже удлинились, ложась на тщательно подстриженную траву. Вдалеке, высоко на крыше, в лучах заходящего солнца ослепительно сверкала эмблема фирмы "Мерседес-Бенц", отбрасывая мерцающие золотистые отблески на окна зданий. Внизу под нами кипела ночная жизнь.
– Я разузнал все, что касается гибели профессора Долдорфа, – начал Рока. – То, что вы рассказали мне, подтвердилось, мистер Купер. Он действительно был избит до полусмерти неизвестным лицом или лицами. Похоже, не осталось никаких следов, нет никаких улик, никаких свидетелей. Кто бы ни были эти люди, они пришли, сделали свое грязное дело и исчезли. Мотив пока не установлен, то есть конкретный мотив. Враги у него были. Он был ветераном-перонистом, ключевой фигурой, представлял собой силу за троном. Нажил в свое время приличное состояние… Об этом можно судить по тому, как он жил впоследствии. Правда, он мог, после того как удалился от дел, получать от кого-то значительную сумму… – Рока вынул сигарету из черного кожаного портсигара, не спеша закурил, выпустил струйку дыма. – Все это мы можем проверить.
– Вас это интересует? – спросил я.
– Конечно, особенно интересует потому… как бы вам объяснить… потому, что убийства… следуют за вами вплоть до Буэнос-Айреса.
– Но его убили еще до моего приезда.
– Так-то оно так. Однако у него побывал ваш брат. И прежде чем вы смогли повидаться с профессором, его убрали.
– Значит, вы видите в этом какую-то связь?
– Думаю, для этого есть основания, мистер Купер.
Мы прогуливались по саду. Узнав, как сильно обеспокоил Долдорфа визит моего брата, Рока вскинул брови. Потом сказал:
– Я все-таки навел кое-какие справки. Альфред Котман и Мартин Сент-Джон присутствовали сегодня на похоронах. Котман сказал вам об этом утром?
– Нет. Он сказал, что собирается на верховую прогулку с сыном.
– Понятно. Что ж, мистер Купер, вы должны, понять, что это дело весьма деликатного характера. – Он слегка развел руки. – Обычно люди типа Котмана не любят, чтобы кто-то вмешивался в их жизнь… Люди типа Долдорфа – тоже. Мы стараемся их не трогать. Они, можно сказать, в каком-то отношении уже принадлежат истории, и, если они иногда все еще пытаются плести какие-то интриги, уходящие корнями в прошлое, мы предпочитаем просто не вмешиваться. В конце концов, они варятся в собственном соку, вы понимаете меня?
– Нет, не понимаю. Убийство Долдорфа – не исторический эпизод. Оно произошло сейчас, в наши дни. Это преступление.
– Постарайтесь взглянуть на все с моей позиции. Не знаю, удастся вам это или нет, но мой совет: принимайте обычаи нашей страны такими, какие они есть. – Казалось, настроение у него никогда не меняется, однако я понимал: несмотря на свой спокойный, невозмутимый вид, Рока напряженно думает, взвешивает, сопоставляет.
– Что вы хотите сказать? Вы говорите загадками.
– Я говорю о том, что прошлое отбрасывает очень длинные тени, мистер Купер, и нам приходится действовать с большой осторожностью. Мы не можем позволить себе поступать опрометчиво или бестактно. Мы имеем дело с людьми, которых трудно загнать в угол.
– Ответьте мне на один вопрос, – попросил я.
– Если смогу.
– Какое ко всему этому имеет отношение Перон? Ведь он покинул страну давным-давно.
– Но он не забыт. В этом все дело.
– Чушь какая-то! Это нереально. Куда ни сунься, все возвращается к нацистам и Перону. С ума можно сойти. Сейчас тысяча девятьсот семьдесят второй год, и я не понимаю, как мы можем стоять с вами здесь и всерьез обсуждать нацистов и Хуана Перона.
– Согласен. – Под седыми усами Роки появилась легкая усмешка. – Ситуация действительно странная.
– Ну хорошо, – вздохнул я. – Что, они в самом деле собираются вернуть Перона?
– "Они"? Кто "они"?
– Да кто угодно.
– Господь с вами, мистер Купер, о чем вы говорите… – Улыбка Роки потускнела.
Я лежал в постели полусонный, когда позвонила Мария Долдорф. Было около полуночи.
– Вы не могли бы со мной встретиться? Сейчас… – Она тяжело дышала.
– Право, я…
– Я кое-что обнаружила, – продолжала она настойчиво. – Просматривала вечером бумаги отца и кое-что нашла. Связано с вашим братом. Не могу понять, что это может значить, но мне страшно. – Голос у нее был хриплым. Мне представился ее чувственный рот и очаровательные глаза. Тут же я вспомнил Полу Смитиз: она тоже нашла что-то среди других бумаг и погибла.
– Хорошо, – сказал я. – Давайте встретимся.
– Тогда слушайте. Вы знаете книжный магазин Митчелла?
– Нет.
– В таком случае возьмите такси. Скажите водителю, что вам нужен магазин Митчелла. Адрес – пятьсот семьдесят, улица Кангало. Она тянется с востока на запад. Найти нетрудно. Это самый большой магазин английской книги во всей Южной Америке. Ждите меня у входа. Я подъеду к вам, и вы быстро сядете в машину, – сказала она и повесила трубку.
Голубой "мерседес" уже ждал меня у магазина. Такси остановилось, и я моментально пересел. Машина тронулась по лабиринту переулков, сворачивая то вправо, то влево.
– Куда мы едем?
– Ко мне домой, – ответила она. Верх автомобиля был откинут, и Мария, чтобы ветер не трепал ее волосы, перехватила их ленточкой. На ней было то же самое черное платье.
"Мерседес" свернул на дорожку, ведущую к дому. У ворот, высунув руку из машины, она нажала на какую-то кнопку, и дверь гаража плавно открылась. Машина тихо въехала внутрь, дверь так же мягко опустилась, когда Мария нажала на другую кнопку. Из гаража мы по лестнице поднялись в дом.
Мария распахнула окна, задернула гардины, и они заколыхались, затрепетали от ветерка. Тускло светилась настольная лампа. Мария предложила мне сесть, сказала, что сейчас что-то покажет. Я слышал, как звякнул лед о стенки бокалов. Потом она вернулась, принеся джин с тоником, села рядом со мной и положила на стол книжку в черном переплете.
– Папин дневник. Я нашла его сегодня вечером у него на квартире. Возможно, это не очень хорошо, не знаю, но я начала листать его, читая на выбор то там, то сям. Абсолютно ничего значительного не нашла, пока не добралась почти до конца. До того дня, когда его посетил ваш брат… – Она сунула палец туда, где лежала закладка, и открыла нужную страницу. Потягивая джин, я некоторое время смотрел на дневник, потом признался:
– Я не знаю немецкого.
Она поджала губы, провела по ним кончиком языка и начала переводить: