– Как я уже сказал, мистер Купер, подобного рода предположения – что могло быть и чего не могло – самая увлекательная сторона дела. Ненавижу охотиться за людьми, стрелять в них, сажать за решетку. Фу! Отвратительное занятие для человека… А теперь в отношении мусора, окурка сигары и пепла. Сигары обнаружены у вашего брата в кармане пиджака, так что они нам ни о чем не говорят, Но ясно одно: он не мог выкурить две сигары, сбегать вниз и выбросить окурки в мусорный бачок. В это трудно поверить, вы согласны? Следовательно, в спальне с вашим братом находился кто-то еще, кто тоже пил коньяк и потом постарался скрыть факт своего пребывания, спрятав свой фужер в буфет, предварительно стерев уличающие его отпечатки пальцев, а также выкинув содержимое пепельницы в бачок – две довольно жалкие попытки замести следы. Однако у этого второго, кто бы он ни был, не возникло, по-видимому, мысли, что кому-то придет в голову сомневаться в причине смерти.
Питерсон был прав. Бутерброд с индейкой по вкусу напоминал картон, но это было неважно. Меня больше занимало, как бы во рту не вскочили пузыри от чересчур горячего кофе. Манера Питерсона говорить заставляла меня забывать, что речь идет о моем брате. Я выудил из кармана пузырек с таблетками от головной боли, которые прописал мне доктор Брэдли, и попросил воды. Питерсон тут же позвал Элис.
– Голова все еще беспокоит?
– Да, немного.
– Это от напряжения. Но не мешает сделать рентген, так, на всякий случай. Эти проклятые травмы головы могут сказаться позже, спустя несколько дней, недель, а то и месяцев. Однажды меня ранили в голову, так потом целый год мучили приступы тошноты.
Элис принесла воду в картонном стаканчике, который тут же потек.
– Пейте скорее, – посоветовала она, – а то обольетесь.
Вода, как и следовало ожидать, оказалась тепловатой.
– Я только что разговаривал с Бреннером, – продолжал Питерсон. – Он сказал, что вы стали миллионером. – Ухмылка тронула его губы.
– Насколько я понимаю, вам это чувство знакомо, – заметил я не без ехидства.
– Ай да Купер! Один-ноль в вашу пользу. Впрочем, существует некоторая разница между моим новоприобретенным состоянием и вашим.
– Какая же?
– Мое не делало меня потенциальным убийцей.
Я поморщился:
– Не забывайте про мою голову и собственную теорию, что напряжение усиливает боль.
– Я говорю серьезно.
– А мне наплевать, серьезно вы говорите или нет, Питерсон. В высшей степени наплевать!
– Вы сказали, что не убивали своего брата. Теперь мне придется кое над чем задуматься.
– Держу пари, вы сейчас этим со мной поделитесь.
– Вы любите врать?
Я засмеялся, поскольку ничего другого мне не оставалось.
– Встаньте на мое место. Я не имею ни малейшего представления о ваших отношениях с братом. Может быть, вы его ненавидели, может, он был сукиным сыном, откуда я знаю? Но у меня есть точные сведения, что в вашей семейке была куча нацистов, и одному богу известно, что еще спрятано у вас в чулане.
– Не куча, а один нацист, – поправил я.
– Я также знаю, что вы находились в доме в то самое время, когда, по всей вероятности, был убит ваш брат. Теперь оказывается, что по завещанию вы после его смерти получаете целое состояние, что, вполне логично, ставит вас в положение первого подозреваемого в убийстве.
– Не могу с этим спорить, но повторяю: я Сирила не убивал.
– Да верю, верю. Должно быть, так оно и есть. Но вам ясно, в каком затруднительном положении оказался я? Вы понимаете, какая теперь передо мной стоит дилемма?
Я отложил бутерброд, оставил недопитый кофе и поднялся.
– Сядьте, сядьте, – примирительно сказал Питерсон. – Я должен выложить, что меня волнует. Мне это просто необходимо. Никогда не обращался к психиатру, но всегда был несдержан, крайне импульсивен. Не могу не выложить все, что на уме. Мою жену это приводит в бешенство. Она у меня психолог. Ну ладно, садитесь и не напускайте на себя такой оскорбленный вид. Будет только хуже.
Он порылся в ящиках стола, нашел одну из своих тонких сигарок, щелкнул золотой зажигалкой "Данхилл", затянулся и откинулся на спинку кресла.
– Есть, конечно, и другие предположения. Как в отношении тех двоих, что подстерегали вас на шоссе? Пока я не вижу никакой связи между покушением на вас и убийством вашего брата, за исключением одного: вы – братья и оба стали жертвами насилия в течение суток, плюс-минус пара часов. Однако тут перед нами возникают большие "но"… Например, кто мог знать о вашем приезде и о приезде вашего брата? Из-за чего кому-то потребовалось убрать вас обоих? Я крепко над этим думал, но ничего не придумал. Ничего. Слишком много неизвестных. – Он сокрушенно покачал головой, видимо удрученный тем, что впустую затратил столько усилий. – Прежде всего, почему приехал ваш брат? Вот что меня бесит! Неясно также, зачем ему понадобилось вызывать вас сюда. Не знаем мы, и ради чего он летал в Буэнос-Айрес. Я спрашивал об этом Бреннера. Он ответил, что, насколько ему известно, у вашего брата нет никаких деловых интересов в Буэнос-Айресе, да и вообще нигде в Южной Америке.
– Не имею ни малейшего представления об этом, – ответил я. – Я не в курсе его дел. Знаю только, что он много ездил по свету.
– Где же он побывал, например?
– В Каире, Мюнхене, Глазго, Лондоне. Всюду проворачивал массу сделок. Работа для него была радостью, праздником. Это была интересная жизнь, и он прожил ее хорошо.
– Каир, Мюнхен, Глазго, Лондон. – Лицо Питерсона выразило отвращение. – Элис, – заорал он, – уберите, пожалуйста, весь этот хлам отсюда!
Из конторы мы вышли вместе. Молча спустились по лестнице. У двери он остановился и улыбнулся мне:
– Да, должен вас предупредить. Не уезжайте из города. Мы имеем убийство и покушение на убийство. Я уже сообщил в полицию в Висконсине, дал с ваших слов описание тех двух бандитов, а также их машины. Возможно, их взяли на заметку, тогда можно будет начать рассмотрение всех этих занимательных предположений.
Он натянул свое замшевое пальто, и мы вышли на крыльцо здания суда. После жарищи в конторе дышать холодным воздухом было особенно легко и приятно.
– Мне уже сорок три, – сказал Питерсон, натягивая перчатки, которые плотно облегали его кисти и имели небольшие дырочки на уровне суставов, что, на мой взгляд, было вовсе не по погоде. – Когда-то меня считали вундеркиндом в полицейском управлении в Миннеаполисе. Был вундеркиндом, почитай, пятнадцать лет – слишком долгий срок. Большинство полицейских недолюбливало меня, и, если честно, я был довольно никудышный полицейский. Но у меня был нюх на убийства. Раскрыл пару крупных преступлений и несколько преступлений поменьше – из тех, что обычно остаются нераскрытыми, поскольку всем наплевать либо на убитых, либо на убийц. Мне же было не наплевать, Купер, причем не из высокоморальных соображений. Вовсе нет. А потому, что убийство – это самый отчаянный, безумный шаг, единственный выход для людей, доведенных до крайности сложившимися обстоятельствами. Расследование убийств – моя страсть, только и всего. Расследование любого случая убийства, – продолжал он, – похоже на работу компьютера, который действует по собственной схеме и просто отказывается работать, пока в него не заложат нужную программу. Но стоит только сделать это, как компьютер оживает, начинает гудеть, клясть тебя на чем свет стоит и мигать экраном перед твоей мордой. – Все это время Питерсон смотрел вниз на снег и вдруг вскинул голову с характерной для него стремительностью. – О, вы, должно быть, поняли, что я просто перефразировал стариннейшее клише детективной литературы: любое преступление – это складная картинка, надо лишь правильно совместить ее разрозненные части. Вспомните, с каким азартом восклицал Шерлок Холмс: "Что ж, Уотсон, игра началась!" И Шерлок Холмс был абсолютно прав. Только моя аналогия с компьютером более современна, а я гораздо откровеннее Холмса, когда открыто признаюсь, что получаю удовлетворение, раскрывая убийства.
Его "кадиллак" стоял у обочины, покрытый снегом. Питерсон отворил дверцу.
– Хочу повидать миссис Смитиз, вернее, мисс Смитиз. Боже, – сказал он, глядя на крутящийся снег, – кто способен размотать этот клубок? Может, она сообщит мне что-нибудь, чего я не знаю. А я не знаю почти ничего. – Он помахал мне рукой в перчатке и захлопнул дверцу.
Я стоял и наблюдал за ним. Двигатель не заводился. После нескольких тщетных попыток Питерсон вылез из машины, что-то бормоча себе под нос.
– Перестаньте улыбаться, – наконец расслышал я. – Лучше идите и сделайте рентген своей черепной коробки.
Доктор Брэдли провел меня в стерильно чистую маленькую клинику постройки сороковых годов, сделал мне снимок, и после этого мы отправились в кафе выпить по чашке кофе. Там было пусто и тихо. Только из кухни доносились какие-то звуки. Одна из официанток сидела в конце стойки и курила сигарету.
– Поскольку я патологоанатом округа, – начал Брэдли, – именно мне пришлось делать вскрытие трупа Сирила. Питерсон сообщил тебе о результатах. Люди считают, будто врачи перестают реагировать на подобные вещи, но это неправда. Я производил вскрытие трупа человека, которого принимал при рождении, и поверь, это было очень печально. – Он вздохнул и покачал головой. – Кто-то убил его, и я полагаю, что наш долг узнать, кто это сделал. Но, как ни странно, мне кажется, я не получу большого удовлетворения, когда мы найдем этого убийцу.
– Почти то же самое недавно говорил Питерсон.
– А именно?
– Он сказал: какая, собственно, разница…
– Странное высказывание для полицейского.
– Питерсон вообще довольно странный человек.
– Ты его недооцениваешь.
Пробираясь к машине, я гадал, почему все-таки Сирил оказался в Буэнос-Айресе. Уже подойдя к "линкольну", я передумал ехать, пересек пустынную скользкую улицу и направился к зданию суда, окна которого желтыми пятнами тускло светились сквозь падающий снег. У меня от ветра заболели уши – хорошо известное жителям Миннесоты явление.
Элис что-то печатала на официальном бланке.
– Он у себя? – спросил я.
– А, добро пожаловать снова, – улыбнулась она. – Да, у себя. Сейчас доложу.
Дверь в кабинет Питерсона была закрыта. Когда я вошел, Питерсон, прикрыв глаза, говорил по телефону.
– Вот как? – услышал я. – "Дженсен-интерсептор"? Да-а… ничего себе.
Я сел.
– Нет, пока никаких корреспондентов. Я не сообщал в газеты. Я не обязан докладывать в Миннеаполис, когда что-то происходит здесь, в Куперс-Фолсе. Ты знаешь это не хуже меня. Убийство мое, Дэнни, и боже тебя упаси проболтаться. К тому же не хватало еще, чтобы эти безмозглые идиоты заблудились и замерзли где-нибудь. Так-то вот, Дэнни, пока. – Он открыл глаза. – У меня чересчур рьяный помощник, Купер, просто спасу нет от его бесконечных дурацких идей. Между прочим, снимая отпечатки пальцев в вашем доме, он заглянул в гараж и обнаружил, каким образом ваш брат добрался сюда. На шикарном маленьком темно-коричневом "дженсен-интерсепторе", вот как! – Он хлопнул рукой по столу и расплылся в улыбке. – Извините за мои слова, Купер, но ваш брат понимал толк в вещах. "Дженсен"! На ладони поместится, а двадцать две тысячи вынь да положь! – Лицо его помрачнело. – Надо понимать, машина тоже отойдет вам.
– По-видимому.
– Кстати, что, собственно говоря, вы тут делаете?
– Мне пришла в голову одна мысль.
– Вот как, Купер? И какая же?
– Почему бы не проследить весь путь Сирила? Почему бы не узнать, когда он прилетел из Буэнос-Айреса, что он делал там, с кем виделся, откуда прибыл туда…
Питерсон сидел, закинув руки за голову, и с улыбкой смотрел на меня.
– Признайтесь, я, вероятно, произвел на вас впечатление полного тупицы? Не стесняйтесь, говорите откровенно, я переживу… И самомнения у меня хоть отбавляй, верно?
– Нет, вовсе нет. Для полицейского, во всяком случае.
– А если так, то как по-вашему, чем я занимался весь сегодняшний день, Купер? Плевал в потолок, может быть? Или гонялся за Элис вокруг стола?
– От вашего остроумия, Питерсон, я глупею.
– Это заметно. Но будьте уверены: мы стараемся найти ответы на все ваши вопросы.
– Похвально.
– Видите ли, я тут разработал отличнейшую версию. Хотите послушать?
– Полагаю, у меня нет другого выбора.
– Я считаю, причину, по которой ваш брат примчался сюда, надо искать в Буэнос-Айресе. Какова она, я не знаю. Но если, сидя здесь, все равно невозможно выяснить, зачем он приехал домой, остается шанс узнать, с какой целью он летал в Буэнос-Айрес. Вот почему и ради чего я превышаю смету на служебные телефонные разговоры. С минуты на минуту меня должны соединить с полицией в Буэнос-Айресе, и будем надеяться, они говорят по-английски.
– Будем надеяться.
– А теперь идите, Купер, идите с богом. Я свяжусь с вами.
Я остановился в дверях, возле которых добросовестно подслушивала Элис.
– Вы разговаривали с Полой? – спросил я Питерсона.
– Моя машина не желала заводиться, помните? На улице было слишком холодно. Телефона в библиотеке нет. Стало быть, я не разговаривал с мисс Смитиз и, откровенно говоря, еще не знаю, о чем ее спрашивать.
Я пожал плечами и вышел. Было только четыре часа, а на дворе уже сгустились сумерки. Еще раньше я заметил огонь в гараже Джонсона и решил заехать, чтобы Арни Джонсон быстренько проверил, что случилось с отоплением в моей машине. Окна в конторе Артура Бреннера, выходившие на улицу, светились. Я подумал, что он, должно быть, уже успел вздремнуть, но решил к нему не ходить: пришлось бы пропустить рюмку-другую, а мне не хотелось начинать пить. При такой напряженной обстановке ничего не стоило опять покатиться по наклонной.
Я забрался в машину. Она не заводилась. Я вылез, несколько раз выругался по поводу погоды и направился в гараж пешком. Арни возился с автофургоном.
– Какое несчастье, – сказал он после того, как мы поздоровались. – Просто ужасно, как вышло с вашим братом, мистер Купер. Конечно, смерть не спрашивает, но, бог мой, ведь убийство!
– Да, действительно ужасно. Но откуда ты узнал об этом, Арни?
– Спрашиваете! Вы должны знать этот городишко. Всем уже известно, я думаю. У нас это быстро делается: барышни на коммутаторе в гостинице – они ведь не могут не подслушать, сестры в поликлинике, секретарши в суде. Такие вещи просто невозможно утаить. Еще хорошо, дороги замело, а то нам не отбиться бы от газетчиков из Миннеаполиса. Черт побери, впервые со времени Второй мировой войны дороги непроходимы. Что верно, то верно – начисто выведены из строя. В автодорожном департаменте только руками разводят: черт, мол, с ними, все равно погода ожидается еще хуже, а не лучше. Магистрали просто забиты брошенными машинами. Так что, я полагаю, только нам, местным жителям, известно о случившемся. Но в Куперс-Фолсе, будьте уверены, каждый знает об этом.
Я сказал Арни о своей машине, он сел в тягач, и я видел, как он подъехал к "линкольну", подцепил его крюком и притащил в гараж. Когда он закрыл двери гаража, я поведал ему, как по пути сюда попал в аварию. Еще я сказал, что нужно починить отопление. Арни заверил меня, что все будет сделано, и я вышел на улицу. Из-за встречного ветра дорога до гостиницы показалась мне в полтысячи миль.
"Интересно, какая сейчас погода в Буэнос-Айресе, – думал я, – и говорят ли тамошние полицейские по-английски?"
14
Мы с Артуром Бреннером пробирались по заснеженным улицам. Вокруг не было ни души. Артур выглядел громадным и неуклюжим в своем сером подпоясанном пальто, которое наверняка было пошито еще в двадцатых годах. Ветер несколько утих, но Артур всю дорогу ворчал и шмыгал носом.
– У вас совсем больной вид, – заметил я. – Вам следовало оставаться в постели и пить горячий пунш.
Он кивнул и хмыкнул:
– Я просто слишком стар, Джон. Мне уже семьдесят, хотя даже не верится. Когда ты начнешь жалеть себя, вспомни обо мне, одиноком семидесятилетнем старике, оставшемся с глазу на глаз со своей старостью. Это в самом деле грустно, но ничего не поделаешь. А теперь еще на меня свалилась эта нелепейшая история. Как по-твоему, Сирил мог покончить с собой? Допустим, из-за какой-нибудь неизлечимой болезни?
– Не думаю. Тогда остался бы какой-нибудь сосуд или пузырек, что-то, где хранился этот яд, но ведь ничего подобного не обнаружено. И потом вся эта странная история с фужерами…
– Питерсон рассказывал, – снова проворчал он. – Она мне кажется малоправдоподобной. Хотя, пожалуй, в ней есть кое-какой смысл. Питерсон – человек неприятный, но далеко не глупый, в этом надо отдать ему должное. Но зачем мы с тобой тащимся в эту пургу из-за каких-то дурацких бумаг, которых, возможно, вообще не существует? Я заранее знаю, что там может быть: связка личных писем от Геббельса, Гиммлера, Геринга. Не исключено, что и от самого Гитлера. Они представляют интерес разве только для собирателей автографов. С исторической точки зрения там нет ничего заслуживающего внимания, раскрывающего сомнительное прошлое твоего деда. Одним словом, это ненужный бумажный хлам, который Остин просто не успел выбросить много лет назад.
– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу случившегося с Сирилом? Что все-таки произошло?
– Я не имею ни малейшего представления, зачем он приехал домой, и ни малейшего понятия, почему кто-то убил его. Мне вообще неясно, кому и зачем понадобилось убивать его. Все это для меня лишено здравого смысла. Впрочем, я уже не так молод, как раньше, возможно, я просто дряхлею, – продолжал брюзжать он. – В моем возрасте ко всему начинаешь относиться с безразличием.
Изящное старое здание библиотеки в конце улицы казалось теплым и дружелюбным пристанищем. Окна ярко светились, и мне вспомнилось, как там было тепло, когда я накануне вошел туда с холодной улицы и нежданно-негаданно увидел Полу Смитиз. И сейчас, поднимаясь по лестнице и открывая дверь, я думал о ее губах, о том, как целовал ее.
Я вошел первым, Артур следом за мной.
Пола сидела за своим столом, положив голову на руку, вытянутую поперек блокнота для записей, и, похоже, дремала. Предыдущая ночь, длинная и тяжелая, надо полагать, измотала ее вконец.
– Пола, – позвал я. – Пола, проснись.
Слыша за собой простуженное сиплое дыхание Артура, я взял ее за плечо, чувствуя, как у меня волосы поднимаются на затылке. Что-то было не так.
– Пола, – повторил я, тряся ее за плечо.
Никакого ответа, ни малейшего движения.
Артур наклонился над моим плечом:
– Что, обморок?
Глаза у нее были закрыты, лицо спокойное, и каким-то седьмым чувством, каким обычно угадывается худшее, что случается в жизни, я понял: Пола Смитиз мертва.
– Артур, – мой голос звучал, словно чужой, откуда-то издалека, – она мертва.
Артур взял меня за руку и усадил в кресло. Меня тошнило. Ноги дрожали. Внезапно до моего сознания дошло, какая в библиотеке стоит жарища. Я весь взмок от пота.
Артур склонился над Полой, оттянул веки, пощупал пульс. Потом долго стоял, не сводя с нее пристального взгляда.
– Ты совершенно прав. Девочка мертва.
Он извлек из кармана пальто помятую серебряную фляжку и протянул мне. Я сделал глоток коньяка и почувствовал, как он возвращает меня к жизни. Артур присел на край стола, расстегнул пальто. Выражение сетующего на жизнь старца теперь исчезло с его лица, оно стало напряженным.