Стоит поаплодировать Мириам: крайне важно, чтобы Рэчел плотно позавтракала.
- Десять часов. Нам лучше поспешить.
В глазах Мириам стоят слезы, когда она наклоняется к дочери.
- Сейчас мамочка должна подождать здесь, - говорит она, изо всех сил пытаясь не расплакаться, но ее голос, такой бархатистый, пронизан болью.
Когда Натаниэлю было два года, он сломал руку. Я находилась в травмопункте, пока ему вправляли кости и накладывали гипс. Он так храбро держался - ни разу не заплакал! - но здоровой рукой настолько сильно вцепился в мою руку, что его ногти оставили крошечные следы–полумесяцы на моей ладони. И все время я думала о том, что лучше бы я сломала руку, разбила сердце - что угодно, лишь бы моему сыночку не приходилось испытывать такие страдания.
С Рэчел проще, чем со многими. Она нервничает, но держит себя в руках. Мириам правильно поступает. Я постараюсь свести к минимуму страдания для них обеих.
- Мамочка! - кричит Рэчел, и действительность накрывает, как тропический ливень. Бегемотиха падает на пол, и - другими словами не описать - девочка пытается влезть маме под кожу.
Я выхожу из кабинета и закрываю дверь, потому что меня ждет работа.
- Мистер Каррингтон, - спрашивает судья, - зачем мы вызываем в качестве свидетеля пятилетнего ребенка? Разве нет других способов решить это дело?
Фишер закидывает ногу за ногу и немного хмурится. Он отточил этот жест до филигранности.
- Ваша честь, меньше всего я хочу продолжать это дело.
"Кто бы спорил!" - думаю я.
- Но мой подзащитный не признаёт обвинение. С самого первого дня, как ступил в мой кабинет, он отрицает, что эти события имели место. Более того, обвинение не располагает ни уликами, ни свидетелями… Все, чем может оперировать миссис Фрост, - показания девочки и ее матери, которая любой ценой готова стереть бывшего мужа в порошок.
- Ваша честь, на этом этапе обвинение не добивается того, чтобы посадить его за решетку, - вступаю я. - Мы просто хотим, чтобы он отказался от опеки над девочкой и прекратил посещения дочери.
- Мой подзащитный - биологический отец Рэчел. Он понимает, что девочку могут настраивать против него, но он не собирается отказываться от своих родительских прав на дочь, которую любит и лелеет.
"Да. Да. Да". Я даже не слушаю. Да и не к чему: Фишер уже рисовался передо мной по телефону, когда звонил, чтобы отказаться от моего последнего предложения признать вину.
- Хорошо, - вздыхает судья Маккой. - Ведите девочку сюда.
В зале суда нет никого, только я, Рэчел, ее бабушка, судья, Фишер и подсудимый. Рэчел сидит с бабушкой и крутит хвост своей плюшевой бегемотихе. Я веду ее к свидетельской трибуне, но, когда девочка садится в кресло, из‑за трибуны ее не видно.
Судья Маккой поворачивается к секретарю:
- Роджер, сходите ко мне в кабинет и принесите стул для мисс Рэчел.
Еще несколько минут уходит на усаживание свидетеля.
- Привет, Рэчел! Ты как? - начинаю я.
- Все хорошо, - шепотом отвечает она.
- Я могу подойти к свидетелю, ваша честь? - Если я буду стоять ближе, девочка не так будет бояться. Я продолжаю улыбаться, у меня даже челюсть сводит. - Рэчел, назови свое полное имя.
- Рэчел Элизабет Маркс.
- Сколько тебе лет?
- Пять. - Она в доказательство поднимает вверх пятерню.
- Ты устраивала вечеринку в честь дня рождения?
- Да. - Помолчав, Рэчел продолжает: - Вечеринка для принцесс.
- Держу пари, было весело. А подарки были?
- Угу. Мне подарили Барби–пловчиху. Она умеет плавать назад.
- Рэчел, а с кем ты живешь?
- С мамочкой, - отвечает она, скашивая глаза на скамью подсудимых.
- А еще кто‑нибудь с вами живет?
- Больше никто, - шепчет девочка.
- А раньше с вами кто‑то жил?
- Да, - кивает Рэчел. - Папа.
- Рэчел, ты в садик ходишь?
- Да, я занимаюсь у миссис Монтгомери.
- У вас в садике существуют правила?
- Да. Не драться, поднимать руку, если хочешь что‑то сказать, не карабкаться по лестнице.
- А что происходит, если в школе нарушают правила?
- Учительница сердится.
- Ты понимаешь разницу между тем, чтобы говорить правду и говорить неправду?
- Правда - это когда рассказываешь то, что произошло, а неправда - когда что‑то выдумываешь.
- Правильно. А в суде, где мы сейчас находимся, есть свои правила: ты должна говорить правду, когда тебе будут задавать вопросы. Нельзя ничего придумывать. Понимаешь?
- Да.
- Если ты говоришь маме неправду, что случается?
- Она сердится на меня.
- Можешь пообещать, что все сказанное тобой сегодня будет правдой?
- Угу.
Я делаю глубокий вдох. Первое препятствие преодолели.
- Рэчел, вон того мужчину с седыми волосами зовут мистер Каррингтон. У него есть к тебе несколько вопросов. Как думаешь, ты сможешь на них ответить?
- Смогу, - произносит Рэчел, но начинает нервничать. К этой стадии слушания я не могла ее подготовить: я не знала, какие будут вопросы и какими должны быть ответы на них.
Фишер, просто излучая уверенность, встает:
- Здравствуй, Рэчел.
Она прищуривается. Как я люблю эту девочку!
- Здравствуйте.
- Как зовут твоего медвежонка?
- Это бегемотиха! - Рэчел произносит это с таким презрением, на которое способен только ребенок, когда взрослые смотрят на ведро у него на голове и не видят, что это шлем астронавта.
- Ты знаешь, кто сидит рядом со мной?
- Мой папа.
- Ты в последнее время виделась с папой?
- Нет.
- Но ты помнишь то время, когда ты, папа и мама жили вместе в одном доме? - Фишер держит руки в карманах. Голос мягкий, как бархат.
- Угу.
- Мама с папой часто ссорились в коричневом доме?
- Да.
- И после этого папа переехал?
Рэчел кивает, потом вспоминает, что я предупреждала, что нужно проговаривать все ответы.
- Да, - бормочет она.
- После того, как папа переехал, ты рассказала о том, что с тобой произошло… кое‑что о своем папе, верно?
- Угу.
- Ты рассказала, что папа трогал тебя за пипу?
- Да.
- А кому ты рассказала?
- Маме.
- И что мама сделала, когда ты ей рассказала?
- Заплакала.
- Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда папа трогал тебя за пипу?
Рэчел пожевала губку.
- Я была еще маленькая.
- Ты тогда ходила в школу?
- Не знаю.
- Ты не помнишь, на улице было жарко или холодно?
- Я… не знаю.
- Ты не помнишь, на улице был день или ночь?
Рэчел начинает раскачиваться на стуле.
- Мама была дома?
- Не знаю, - шепчет она, и мое сердце ухает вниз. Вот сейчас мы ее потеряем.
- Ты сказала, что смотрела "Франклина". По телевизору или видеокассету?
Рэчел уже не смотрит Фишеру в глаза. Она вообще ни на кого из нас не смотрит.
- Не знаю.
- Все в порядке, Рэчел, - успокаивает Фишер. - Иногда трудно кое‑что помнить.
Сидя за столом обвинения, я закатываю глаза.
- Рэчел, ты разговаривала с мамой до того, как пришла сегодня утром в зал суда?
Наконец‑то: хоть что‑то она знает! Рэчел поднимает голову и улыбается:
- Да!
- Сегодня утром ты впервые говорила с мамой о том, что пойдешь в суд?
- Нет.
- Раньше ты встречалась с Ниной?
- Угу.
Фишер улыбается:
- Сколько раз ты с ней беседовала?
- Целую кучу.
- Целую кучу… Она советовала тебе, что говорить, когда будешь стоять за этой трибуной?
- Да.
- А мама говорила тебе, что ты должна сказать, что папа тебя трогал?
Рэчел кивает, кончики косичек подскакивают.
- Угу.
Я закрываю папку с делом. Я понимаю, к чему ведет Фишер, на что он уже намекнул.
- Рэчел, - продолжает он, - а мама говорила тебе, что сегодня произойдет, если ты придешь сюда и скажешь, что папа трогал твою пипу?
- Да. Она сказала, что будет мною гордиться. Тем, что я такая смелая девочка.
- Спасибо, Рэчел, - благодарит Фишер и садится на место.
Десять минут спустя мы с Фишером стоим перед судьей в его кабинете.
- Я не намекаю, миссис Фрост, на то, что вы вложили свои слова в уста ребенка, - произносит судья. - Но я хочу сказать, что, как бы там ни было, девочка верит в то, что она поступает именно так, как от нее ожидаете вы с ее мамой.
- Ваша честь… - начинаю я.
- Миссис Фрост, преданность девочки своей матери намного сильнее, чем ее клятва говорить только правду. При подобных обстоятельствах любое обвинение, которое может выдвинуть штат, так или иначе может быть опровергнуто. - Он смотрит на меня с долей сочувствия. - Возможно, через полгода ситуация изменится, Нина. - Судья откашливается. - Я постановляю, что свидетель не правомочен выступать в суде в качестве свидетеля. У обвинения есть еще какие‑либо ходатайства по этому делу?
Я чувствую на себе взгляд Фишера, исполненный не торжества, а сочувствия, и от этого вскипаю от злости.
- Я должна переговорить с мамой и девочкой, но, уверяю вас, обвинение подаст ходатайство о том, чтобы за потерпевшей сохранили право на повторное обращение в суд.
Это означает, что, когда Рэчел подрастет, мы сможем вновь выдвинуть обвинение и рассмотреть дело в суде. Разумеется, у Рэчел может не хватить духу. Или ее мама просто захочет, чтобы дочь продолжала жить, а не еще раз переживала прошлое. Судья это понимает, и я это понимаю, но ни один из нас не в силах ничего изменить. Просто так работает судебная система.
Мы с Фишером Каррингтоном выходим из кабинета.
- Благодарю вас, советник, - произносит он, я молчу. Мы расходимся в разных направлениях: одноименные заряды отталкиваются.
Я злюсь, потому что, во–первых, проиграла. Во–вторых, должна была принять сторону Рэчел, а оказалась на стороне преступника. В конечном итоге, именно я уговорила ее пойти на слушание - и все впустую.
Но ничего из этого не отражается на моем лице, когда я наклоняюсь, чтобы поговорить с Рэчел, которая ждет меня в моем кабинете.
- Ты сегодня была такой храброй! Я знаю, что ты говорила правду, и горжусь тобой. И мама тобой гордится. Хорошая новость для тебя - ты так отлично потрудилась, что тебе не придется проходить через это еще раз. - Разговаривая с девочкой, я смотрю ей прямо в глаза, чтобы смысл моих слов дошел до нее, чтобы она могла унести похвалу в кармане. - А сейчас, Рэчел, мне нужно поговорить с твоей мамой. Можешь подождать с бабушкой снаружи?
Мириам спадает с лица еще до того, как за Рэчел закрывается дверь.
- Что там случилось?
- Судья признал Рэчел неправомочной. - Я пересказываю все то, чего она не слышала. - А это означает, что мы не можем осудить вашего бывшего супруга.
- В таком случае как мне ее защитить?
Я складываю руки на столе и крепко хватаюсь за его края.
- У вас есть адвокат, который представлял вас во время бракоразводного процесса, миссис Маркс. Я бы с радостью с ним связалась. Продолжается расследование со стороны опекунского совета; возможно, они смогут каким‑то образом сократить время визитов вашего бывшего супруга или присутствовать на них… Но факт остается фактом: прямо сейчас мы не можем привлечь вашего мужа к уголовной ответственности. Возможно, когда Рэчел немного повзрослеет.
- Когда она повзрослеет, - шепчет Мириам, - он сделает это с ней еще тысячи раз.
Крыть нечем, потому что это, вероятнее всего, правда.
Мириам падает духом прямо на моих глазах. Я видела такое десятки раз: сильные матери вдруг ломались, как рвется натянутый парус во время шторма. Она раскачивается взад–вперед, настолько крепко прижимая сцепленные руки к животу, что, кажется, перегибается пополам.
- Миссис Маркс, если я могу чем‑то помочь…
- Что бы вы сделали на моем месте?
Ее голос вползает в меня змеей, и я резко подаюсь вперед.
- Я вам этого не говорила… - негромко произношу я. - Но я бы схватила Рэчел и бежала.
Несколько минут спустя я вижу через окно, как Мириам Маркс роется в своей сумочке. Наверное, ищет ключи. И, вполне вероятно, решимость.
Патрику многое нравится в Нине, но больше всего нравится то, как она входит в помещение. "Выход на сцену", - так говорила его мама, когда Нина влетала в кухню Дюшармов, угощалась печеньем "Орео" из банки, а потом останавливалась, чтобы дать возможность остальным себя догнать. Патрик уверен в одном: даже если он сидит спиной к двери, когда Нина входит, он это чувствует - пучок энергии, направленный ему в затылок, переключение внимания, когда взгляды всех присутствующих поворачиваются к ней.
Сегодня он сидит в пустом баре. В "Текиле–пересмешнике" чаще всего тусуются полицейские, а это означает, что здесь станет людно только ближе к вечеру. Если честно, то Патрик временами удивлялся тому, зачем это заведение открывается так рано: неужели только для того, чтобы они с Ниной могли регулярно по понедельникам встречаться за обедом? Он смотрит на часы, но и так знает, что пришел рано, - он всегда приходит рано. Патрик не хочет пропустить тот момент, когда она войдет, когда она безошибочно повернет к нему лицо, как стрелка компаса, всегда указывающая на север.
Стейвесант, бармен, переворачивает карту таро, лежащую на стойке. По всему видно, что он раскладывает пасьянс. Патрик качает головой.
- Тебе известно, что они не для этого предназначены?
- А я, черт побери, не знаю, что еще с ними делать. - Он раскладывает их по мастям: пики, червы, крести, бубны. - Их забыли в женском туалете. - Бармен гасит окурок и следует глазами за взглядом Патрика. - Господи боже, когда же ты во всем ей признаешься?
- Признаюсь в чем?
Но Стейвесант только качает головой и подвигает Патрику колоду карт.
- Держи. Тебе они нужнее.
- И что бы это значило? - удивляется Патрик, но в это мгновение в зал входит Нина. Воздух в баре звенит, как будто в поле, где полным–полно кузнечиков, и Патрик чувствует, что изнутри наполняется чем‑то легким, как гелий, и, сам не замечая, встает с места.
- Всегда остаешься джентльменом, - говорит Нина, бросая свою черную сумочку у стойки бара.
- А еще и офицером, - улыбается ей Патрик. - Только представь!
Она не из тех девчонок, о которых мечтают все соседские мальчишки, - долго не была такой. В детстве у нее были веснушки, она носила протертые на коленях джинсы и так сильно стягивала волосы в конский хвост, что глаза становились раскосыми. Теперь она носит колготки и английские костюмы и уже пять лет не меняла свою короткую стрижку. Но когда Патрик подходит достаточно близко - для него она все равно пахнет как в детстве.
Нина окидывает взглядом полицейскую форму приятеля, пока Стейвесант ставит перед ней чашку с кофе.
- У тебя закончились чистые вещи?
- Нет, сегодня мне утро пришлось провести в школе, в младших классах, рассказывать о мерах безопасности во время Хеллоуина. Начальство настояло, чтобы я отправился туда в форме. - Она не успела попросить, как он уже протягивает ей два пакетика сахара для кофе. - Как прошло слушание по делу?
- Свидетеля признали неправомочным. - При этих словах ни один мускул не дрогнул на ее лице, но Патрик слишком хорошо ее знает, чтобы понять, насколько она страдает от этого. Нина помешивает кофе и улыбается. - Как бы там ни было, у меня есть для тебя дело. Ему посвящена моя встреча в два часа.
Патрик подпирает голову рукой. Когда он пошел в армию, Нина училась на юридическом. Она и тогда была его лучшим другом. Когда он служил в Персидском заливе на авианосце "Джон Ф. Кеннеди", то через день получал от нее письма и в них проживал жизнь, от которой отказался. Он выучил поименно всех профессоров в университете Мэна, которые вызывали особую ненависть студентов. Узнал, как страшно сдавать экзамен на адвоката. Понял по письмам, что такое влюбиться, когда Нина встретила Калеба Фроста, идя по вымощенной тропинке, которую он только–только выложил перед библиотекой. "Куда она меня приведет?" - поинтересовалась она. А Калеб ответил: "А куда бы вы хотели?"
К тому времени, когда у Патрика истек срок контракта, Нина вышла замуж. Патрик решил осесть в одном из тех местечек, названия которых можно выпалить одним духом: Шони, Покателло, Гикори. В своем желании он зашел настолько далеко, что арендовал грузовик с прицепом и уехал на две тысячи километров от Нью–Йорка, в Райли, штат Канзас. Но в конечном итоге оказалось, что из Нининых писем он слишком многому научился, поэтому переехал назад в Биддефорд, просто потому что не мог оставаться вдалеке.
- А потом, - продолжает Нина, - на масленку прыгнула свинья и испортила всю вечеринку.
- Шутишь? - смеется Патрик, подыгрывая. - И как поступила хозяйка?
- Патрик, черт побери, ты меня не слушаешь!
- Конечно слушаю. Но, боже мой, Нина… Частички мозгового вещества на пассажирском сиденье, которые не принадлежат ни одному из пассажиров машины? С таким же успехом это могла быть и свинья, о которой ты рассказываешь. - Патрик качает головой. - Кто станет оставлять на коврике в чужой машине кору своего головного мозга?
- Вот ты мне и скажи. Ты же детектив.
- Хорошо. Пальцем в небо? Машина после ремонта. Подсудимый купил уже подержанную машину и понятия не имел, что ее предыдущий хозяин удалился на покой в уединенное место, а свои мозги разбросал на переднем сиденье. Машину хорошенько почистили, чтобы придать ей товарный вид… но не слишком тщательно для упрямых сотрудников лаборатории штата Мэн.
Нина помешивает кофе, потом протягивает руку к тарелке Патрика за картофелем фри.
- Нет ничего невозможного, - признает она. - Придется отследить машину.
- Я могу дать тебе наводку на парня, которого мы однажды использовали в качестве информатора, - он занимался продажей подержанных автомобилей до того, как подался в наркоторговлю.
- Передай мне все, что у вас есть на него. Оставь дома, в почтовом ящике.
Патрик качает головой:
- Не могу. Это федеральное преступление.
- Шутишь? - смеется Нина. - Ты же не бомбу подкладываешь. - Но Патрик даже не улыбается, для него весь мир состоит из правил. - Ладно. Тогда оставь бумаги у входной двери. - Она бросает взгляд на пикающий пейджер, который сняла с пояса юбки. - Вот черт!
- Что там?
- Из садика Натаниэля. - Она достает сотовый телефон из черной сумочки и набирает номер. - Здравствуйте, это Нина Фрост. Да. Конечно. Нет, я понимаю. - Она нажимает отбой и набирает следующий номер. - Питер, это я. Слушай, мне только что звонили из садика Натаниэля. Я должна его забрать, Калеб на работе. Мне еще нужно подать два ходатайства об исключении улик по делам о вождении в нетрезвом виде. Прикроешь меня? Обратись с ходатайством… мне все равно… просто хочу от них избавиться. Да. Спасибо.
- Что с Натаниэлем? - спрашивает Патрик, когда она опускает телефон назад в сумочку. - Заболел?
Нина прячет глаза, она выглядит смущенной.