- Лично мне род смерти глубоко безразличен. Можно погибнуть от радиации, можно - от пули, которую пошлет мне в спину наш друг Рыба. Но разве не пришло тебе в голову, дружище, что вместе со мной придет конец твоей "Группе М", вернее сказать, ее жалким остаткам?
Челли зажигает сигарету, хотя вообще-то не курит, ибо считает курение, как он однажды заявил, одним из буржуазных методов оболванивания масс.
- Пишон, - говорит он, - ты прохвост и каналья.
- Верно, Челли. Этого не скроешь. А можешь сказать, что из этого следует?
- А как же. Я доложу Центру об этом разговоре.
- Ты смешон, Челли. Нет никакого Центра, и ты это прекрасно знаешь.
- Выходит, передатчик я тебе купил на барахолке?
- Нет, мой милый. Ты получил его в подарок от армии или полиции, чтобы втереть нам очки.
- Выбирай слова, паршивый недоносок!
- А зачем? Разве я не правду говорю? Что ты мне можешь сделать? Застрелить? Ты вдвойне смешон. Стреляй, пожалуйста. Ну, вынимай пушку.
- Чертов кретин.
- Легче всего, Челли, это сказать. Пока я от тебя не услышу хоть какую-нибудь сказочку насчет приемника, на объяснения с моей стороны можешь не рассчитывать. Не скажу, почему я не так уж решительно настаивал, чтобы взять с базы свинцовый кожух. Не скажу, что я на самом деле думаю о вероятности нашего облучения. Хотя, как тебе известно, я доктор химических наук и смыслю в этом во сто раз больше тебя. Ну, быстро пошевели мозгами, выдумай какую-нибудь сказку, идиот ты этакий!
- Пора с тобой кончать, - шипит Челли. - Ты, вижу свихнулся от большого ума, от всяких дипломов и степеней.
Вдруг Челли замолкает на полуслове, тормозит, съезжает на обочину.
- Легавые, - шепчет он. - Видно, опять облава на террористов.
И верно. Вдали показался длинный ряд автомашин. Левая полоса на время перекрыта. В ярком свете июньского утра мелькают полицейские мундиры и - да, точно - зеленоватые мундиры штурмовых групп.
- Ну, я смываюсь, - торопливо говорит Челли. - Изволь быть в Верденберге не позже половины первого. Пообедаем вместе в ресторане "Под золотым колоколом". Слышишь? "Под золотым колоколом". Метрах в трехстах от площади. Думаю, найдешь.
И Челли уже нет. У этого человека удивительная способность прямо-таки растворяться в воздухе. Хотя с правой стороны дороги только сад, огороженный колючей проволокой, и два-три крестьянских домика, увитых зеленью дикого винограда.
Пишон с минуту размышляет, что делать с передатчиком. В украденной машине он находит чьи-то перчатки, шерстяной плед, книги, садовые ножницы и походную аптечку. Так. Аптечка весьма пригодится. Пишон вынимает из нее длинный бинт, открывает затычку бензобака (к счастью, не запертого на ключ) и бинт погружает в бензин.
Обгоняющие Пишона машины сигналят фарами, гудят, тормозят. Очередь на контроль каждую секунду увеличивается. Водитель краденой машины хранит абсолютное, невозмутимое спокойствие. Обматывает передатчик смоченным в бензине бинтом (самый лучший способ сбить со следа полицейских собак) и не спеша идет к саду возле дороги, выкапывает за забором небольшую ямку и кладет туда замотанный в бинты передатчик. На краю дороги вбивает в землю ключ зажигания: когда надо будет отыскать передатчик (кто знает, вдруг снова понадобится), долго возиться не придется.
После этого доктор Пишон-Лало накладывает на лицо свою великолепную и надежную маску. При такой нерасторопности штурмовые группы могут искать террористов еще сто лет.
XI
Пятница, 12 июня. Офицер контрразведки 14-й Ганноверской механизированной дивизии капитан Хорст Шелер второй раз за сегодняшний день является с докладом к командиру. Правда, после приезда инспекции у генерал-лейтенанта Курта Зеверинга масса хлопот: надо подписывать протоколы, давать объяснения и принимать решения, такие же трудные, как на войне. Но капитан Шелер так решительно добивался приема, что генерал уступил.
- Капитан, даю вам пять минут, - говорит Зеверинг. - Вы узнали что-то действительно новое и важное?
- Так точно, господин генерал. Известен ли вам некий майор Краснер из нашей дивизии?
- Нет.
- Вы уверены?
- Уверен. Я могу забыть фамилию какого-нибудь молодого лейтенанта, но майоров знаю всех.
- Был ли на вашей памяти в дивизии кто-нибудь с такой фамилией?
- Во всяком случае, старшего офицера с такой фамилией не было. А почему вы об этом спрашиваете?
- Потому что происшествие на Секретной базе № 6 вызывает все новые сомнения. Установлено, что покойный капитан фон Випрехт почти до последней минуты действовал по инструкции. Мы все еще не знаем, почему он открыл налетчикам дверь контрольного помещения, но это впоследствии выяснится. Куда важнее то, что в шесть часов десять минут фон Випрехт подал сигнал "красной тревоги"…
- Как? Сигнал "красной тревоги", а я об этом ничего не знаю? Ведь один конец линии здесь, на моем столе, а другой - у моей кровати!
- Линия либо была повреждена во время налета, хотя это ничем не подтверждается, либо намеренно отключена на коммутаторе. Второй вариант кажется мне более правдоподобным. Позже я скажу, почему так думаю. За полторы минуты до смерти, в шесть часов восемнадцать минут, фон Випрехт получил от дежурного по дивизии подтверждение того, что сигнал "красной тревоги" принят, и указания, как действовать дальше. Все дело в том, что текст подписал несуществующий майор Краснер. Ясно, что те, кто напал на базу, имели сообщника или сообщников в штабе дивизии.
- Но это невозможно, капитан. Кто был дежурным по дивизии?
- Капитан Генрих Вибольд.
- Что он может об этом сказать?
- Ничего, господин генерал. Час назад капитан Вибольд бесследно исчез. Оставил в казарме мундир и часть личных вещей. Мы нашли также офицерское удостоверение, из чего можно заключить, что он пользуется фальшивым удостоверением личности, а вероятно, и заграничным паспортом. Исчезновение Вибольда не может быть случайностью, так как ему был известен приказ, запрещающий офицерам отлучаться с постоянного места службы.
Генерал Зеверинг вытирает лоб.
- Значит, нет сомнений, что Вибольд работал на противника?
- Я тоже так думаю, господин генерал.
- Ничего не понимаю. Невозможно поверить…
- Установлено также, что около восьми Вибольд вызвал из дивизионного мотопарка четыре боевые машины, приспособленные для перевозки боеголовок. Водителям было приказано подать эти машины к штабу дивизии, после чего водителей отправили обратно в казармы. Капитан фон Горальски сообщил, что машины, управляемые неизвестными пока что лицами, проехали около четырнадцати километров, а затем в восемь пятьдесят были поданы к штабу дивизии, но уже немного дальше, что легко установить по следам.
- Это значит, что для вывоза боеголовок с базы использована наша собственная техника?
- Похоже на то, господин генерал.
- Похоже прежде всего на то, что противник рыщет по секретным базам, будто это его частное владение. Черт побери, что происходит в этой стране? Откуда я знаю, не работаете ли на них вы? Какая у вас гарантия, что я не их агент?
На диспетчерском пульте мигает зеленый свет - это прямая связь с Генеральным инспекторатом, минующая адъютантов и не подключенная к магнитофону.
- Зеверинг слушает, - говорит генерал, делая Шелеру знак оставаться на месте.
Разговор длится не больше полутора минут. В ходе разговора лицо генерала каменеет.
- Это конец, - кладет он телефонную трубку. - Знаете, Шелер, в сущности, нам осталось одно: воспользоваться нашими пистолетами. Моя карьера кончена, но и вас не похвалят за то, что не разоблачили вражеского агента в штабе дивизии. Вы и не представляете себе, что я узнал. Во-первых, одну из этих проклятых боеголовок уже нашли, и даже неподалеку отсюда, в Майергофе. Это самая маленькая из них, в полкилотонны. Обнаружили ее шпики из Ведомства по охране конституции, которым я не верю… Ну, это неважно. Во-вторых, про это дело пронюхал какой-то молодой журналист. Правда, как сказали в ведомстве, главного редактора взяли за горло и сообщение не появится, но этот чертов сопляк куда-то исчез, и кто знает, не печатаются ли сейчас экстренные выпуски других газет. Такую сенсацию у него кто угодно с руками оторвет. Через два часа будет такой ералаш, которого вы, Шелер, в жизни еще не видели.
Наступает молчание.
- Ладно, - встает Зеверинг. - Идите и делайте свое дело. Явитесь ко мне еще раз, под вечер. Доставьте личное дело бывшего капитана Вибольда.
В углу кабинета тихонько трещит телетайп. Зеверинг подходит к нему, читает:
"бонн 12 июня
распоряжение по кадрам № 653/83/IV-S
в связи с преступным нарушением служебных обязанностей настоящим отстраняю командира четырнадцатой ганноверской механизированной дивизии генерал-лейтенанта курта зеверинга от командования дивизией и лишаю его всех служебных полномочий тчк дисциплинарное расследование ведется тчк генерала зеверинга взять под домашний арест вплоть до дальнейших распоряжений тчк командование дивизией временно возложить на заместителя по строевой части майора штама тчк произвести передачу кодов и инструкций тчк министр обороны граудер по его полномочию начальник канцелярии полковник гюнтер шляфлер
продолжение следует
продолжение следует
внимание передаю дальше
бонн 12 июня
распоряжение по кадрам № 654/ 83/IV-P
исполняющему обязанности командира четырнадцатой механизированной дивизии майору штаму
1. произвожу вас в чин подполковника с исчислением выслуги от сегодняшнего дня
2. отзываю полковника румбейн-визера с должности начальника штаба дивизии и перевожу его в распоряжение генерального инспектора
3. должность начальника штаба дивизии принять с сегодняшнего дня майору киршу
4. в признание особых заслуг проявленных в ходе расследования произвожу капитана хорста шелера в чин майора и приказываю немедленно перевести его в отдел специального назначения генерального инспектората тчк майору шелеру явиться в здание инспектората в бонне комната 3404 сегодня не позже 14 часов
5. вследствие серьезных упущений в исполнении обязанностей по охране штаба капитан фон горальски наказывается пятью днями домашнего ареста который должен отбыть начиная с настоящей минуты
по поручению министра обороны начальник канцелярии полковник гюнтер шляфлер
конец"
Зеверинг аккуратно обрывает телетайпную ленту, щурит глаза и передает Шелеру оба распоряжения. Потом протягивает руку удивленному офицеру контрразведки.
- Поздравляю с повышением, майор, - спокойно и размеренно говорит он. - Откровенно говоря, мне не очень ясно, что за этим кроется. Но в офицерской школе меня учили не задавать лишних вопросов.
- Мне очень жаль, господин генерал, - бормочет Шелер. - Если действительно дойдет до суда, я буду свидетельствовать в вашу пользу.
- Мне ты всегда казался, Шелер, порядочным и толковым парнем, хоть ты и мог бы выбрать более достойный мужчины род военной службы. Или ты, как Вибольд, работаешь на тех? Ну-ну, я шучу.
Опять минута мучительного молчания.
- Знаю, что ты спешишь, - говорит Зеверинг. - Но я тебе должен что-то сказать. Очень давно, еще молодым парнем, я был тяжело ранен в танковой битве под Курском. Пятнадцать часов пролежал без сознания под разбитым танком. Потом попал в плен и пробыл там шесть лет. Уверяю тебя, мой молодой друг, это были нелегкие годы. Было время подумать. И послушать, что говорят коллеги. Тогда я себе сказал, что, если когда-нибудь снова стану солдатом - а я им стал, потому что ничего другого не умею, - мне придется слегка потревожить почитателей нашего Адольфа. Они тогда ничего не поняли и до сих пор ничему не научились. Видно, в этом деле я где-то зашел слишком далеко. Они сильнее, чем я думал. Впрочем, не знаю. Когда-то и где-то я сделал ошибку. Исправлять ее поздно. Не думаешь же ты, что я допущу, чтобы меня таскали по судам. Ну, ладно, Шелер, иди укладываться, закажи место в самолете. Времени у тебя не так много. У нового начальства есть для тебя, наверное, важное задание.
Шелер щелкает каблуками, кланяется человеку, который пять минут назад был командиром дивизии и заслуженным воином, жмет ему руку и затем, перескакивая через ступеньки, бежит вниз по лестнице. Он находится как раз около поста охраны, когда из открытого окна на втором этаже, в кабинете генерал-лейтенанта Зеверинга, раздается выстрел.
Майор Шелер достаточно хорошо разбирается в своем ремесле, чтобы определить: это выстрел из парабеллума, калибр 9 миллиметров. У человека, который направит его дуло себе в голову, нет шансов остаться в живых.
XII
Пятница, 12 июня, 10 часов 40 минут по среднеевропейскому времени. Лючия Верамонте идет по обочине дороги номер 417, которая пролегает из Майергофа на запад, к французской границе. Идет босиком, как это принято у молодых, с полотняной сумкой на плече, с корзинкой из индийской рафии в руках.
На втором километре от Майергофа около нее внезапно останавливается автомобиль марки "порш-глория", сверхбыстроходный, до невозможности шикарный, достойный настоящего мужчины. Тормозит по всем правилам: клубы пыли, визг покрышек, резкий занос. Из окна высовывается мужчина с сильно поседевшей шевелюрой, но молодым лицом.
- Куда идешь в таком одиночестве, красивая барышня? Может, тебя подвезти?
- Иду я к тете Франциске, это далеко. Но не имею привычки знакомиться с чужими мужчинами, особенно если они ездят на машинах марки "порш-глория". Тетя меня предупреждала.
- Ты умница. Тем более я хотел бы тебе помочь.
- Пусть вам, добрый человек, на небе зачтется это доброе дело.
- Ты иностранка?
- Да. Из Пафлагонии.
- Да здравствует германо-пафлагонская дружба! Садись ко мне и не мешкай, а то согрешишь.
- Мне пить хочется.
- Вот в термосе кофе.
- Одеяло у тебя тоже есть?
- Я не езжу без вещей первой необходимости.
Лючия садится рядом с водителем и бросает на него внимательный взгляд. Водитель прибавляет газ, машина, завывая и подрагивая, несется по неровной дороге N 417.
- Добрый человек, - говорит Лючия, - меня зовут Вероника, а тебя я буду звать Бернар. Ты скучный, противный и глупый, зато добрый, как сенбернар, а это нынче не часто встретишь.
- Ты заблуждаешься, Вероника. Страшно заблуждаешься. Я красивый, злой, зато очень интересный. Даже не представляешь, какой я интересный мужчина.
- Все так говорят, Бернар. А потом девушку ждет разочарование.
Бернар делает такой лихой поворот, на который редко решается даже профессиональный гонщик.
- Ты не боишься, Вероника?
- Боюсь. Ты не только глупый, но и безрассудный. Ты и вправду думаешь, что "порш-глория" делает мужчину мужчиной. Каждый сумеет подбросить девушку на повороте. Это нетрудно.
- Вероника, ты несносна.
- Это правда. Меня трудно переносить. Все мои любовники твердили это с утра до ночи. Только ночью у них мнение менялось.
- Сколько их было?
- Много. Я не считала. Больше сотни.
- Ты считаешь меня идиотом.
- Конечно. Ты другого и не стоишь. Скорей уж можно отдаться твоему автомобилю, в нем, верно, больше человеческого, чем в тебе, несчастный плейбой. Тебе приходится красить шевелюру в цвет номер сто три?
- Благодарю за тонкий комплимент. Должен огорчить тебя, прекрасная Вероника, но отсюда до ближайшего леса три километра. Это еще две минуты езды.
- Как-нибудь вытерплю. Разве что прибавишь скорость. А пока ты жмешь всего на сто семьдесят километров, что унизительно для моей женской гордости. Меньше двухсот меня никак не устраивает.
- Прости, Вероника. Это маломощная машина.
- Не ври, Бернар. У нее мотор емкостью пять литров. У моих знакомых девчонок происходит оргазм при одной мысли о пяти литрах. Почему бы тебе не стать мужчиной и не прибавить газу? Здесь такие красивые, смертоубийственные виражи. Несколько мальчиков расстались тут со своей дурацкой жизнью. Не трусь, Бернар.
- Знаешь дорогу?
- Глупый вопрос. Каждые два дня езжу по ней вместе с любовниками. Но они водят лучше тебя. Двести двадцать со счетчика не сходит.
- Вероника, где ты была раньше? Такой девушки, как ты, я еще не встречал.
- О, это уже лучше. Гораздо лучше. Ты должен еще сказать что-нибудь про мои глаза. И обязательно про пальцы, которые до сих пор сравнивали с клавишами пианино. Ты придумал что-нибудь получше?
- Конечно. Ты зловредная сука, которая играет в бездарной пьесе, сочиненной каким-то графоманом.
- Бернар, еще минута - и я влюблюсь в тебя по уши. Ты говоришь уже как человек. Можешь ради меня сжечь эту машину? У меня в сумочке спички.
- Нет, моя милая. Я купил ее всего три дня назад. Не имею такого намерения. Это чудо, а не машина.
- Заявляю тебе, что мужчина с такой машиной - это дерьмо, ноль, ничтожество и…
- И хлыщ, который предпочитает дурное общество.
- Действительно. Ну и что?
- А ничего. Подъезжаем к лесу.
Бернар делает такой резкий поворот, что Лючия валится на него. Проезжают табличку с надписью: "ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!" Несутся по ухабистой лесной дорожке, сворачивают в ближайшую просеку, машина гудит на поворотах, ее то и дело заносит в стороны. Наконец Бернар выключает зажигание.
- За работу, красивая барышня, - говорит он, сбрасывая замшевую куртку. - Не стоит времени терять.
- И я так думаю, мой господин, - отвечает Лючия и снимает джинсовую блузу, под которой нет лифчика. - Время - враг любви.
- Ты хотела, верно, сказать, что оно ее лучший друг. Раз мы говорим, что не стоит времени терять…
Бернар тянется к пышной и упругой груди Лючии.
- Это чудовищно! - кричит Лючия. - Хам! Животное! Паршивый ловелас! Тебя, Бернар, никогда не учили, что джентльмен не форсирует ход событий? Дай мне кофе, я хочу пить, а потом отойди на две-три минуты, чтоб я могла настроиться для праздника любви.
Бернар подает Лючии термос с кофе, сбрасывает брюки и лениво направляется в лес.
Лючия достает из сумочки небольшую дозу Пишоновой смеси, старательно ее растирает и всыпает в термос. Затем проверяет, на месте ли ключ от машины, разглаживает постеленное Бернаром одеяло, расчесывает волосы и снимает брюки.
Возвращается Бернар.
- Вижу, ты уже подготовилась к встрече своего господина, - спокойно констатирует он. - Ты послушная девочка, Вероника. Я ожидаю чего-то необычайного. Чувствую, что окажусь на седьмом небе.
- Ты прав, Бернар. Но, пожалуйста, сперва выпей кофе. Счастье требует терпения.
Бернар медленно пьет кофе, глядя на стройные бедра Лючии в цветастых спортивных плавках.
- С тобой можно с ума сойти, - говорит он. - Ты слишком умна, милая барышня. Язык у тебя как осиное жало. Господь бог дал тебе ангельское тело и дьявольскую душу…
И тут Бернар, зашатавшись, падает на колени.
- Странно, - шепчет он. - Что со мной такое? В сон клонит… силы нету… Что это, Вероника? Ах, как хорошо…