- Ну, уж это что нечаянно! - Круглов махнул рукой. - Нечаянно иной раз такое выкинешь, что расстрелять мало. Тут уж, парень, такое дело. Раз ты в революцию пошел - подчиняйсь. Не своевольничать. Расстреляем. А чаянно или нечаянно - дело десятое.
- Верно, - поддакнул Игнат.
Круглов повернулся, посмотрел на Игната, - ну и мужик, такого в карман спрятать можно, - и улыбнулся.
- Что верно, Игнат? - Круглов был в отряде недавно, а почти всех знал уже но имени-фамилии, и кто, и откуда. - Что верно? - сказал он.
- Верно это ты.
- Д-дисциплина, - сказал Алтер.
- Во. Правильно, - сказал Круглов. - Дисциплина. Иначе - труба. И не то что теперь, в военное-то время, потом, после - тоже. Россия, брат, у нас страна большая, да рыхлая. А надо, чтоб было железо. Тут тоже без дисциплины не обойдешься. Как ни крути. Да. Надо, брат, к этому привыкать. Тут уж поздно носом-то шмыгать. - Круглов сердито посмотрел на Ирмэ, который в эту минуту, действительно, шмыгнул носом. - Так-то.
На опушку выскочил растрепанный парень с красным, будто ошпаренным лицом. Он оглядывался во все стороны - кого-то искал.
- Фома Иваныч! - кричал он на весь лес.
- Ну, - сказал Круглов, - чего там?
Парень увидал Круглова и обрадовался.
- А я тебя ищу-ищу, - сказал он, подбегая. - Иди, начальник зовет.
- А что там? - Круглов не спеша поднялся. - Пожар?
- Не, - сказал парень. - Восстание.
- Где восстание? - быстро сказал Круглов. - Чего мелешь?
- В Полянске. В губернии.
Круглов почти бегом направился в Малое Кобылье, где стоял штаб отряда. Парень шагнул было за ним, но Хаче его остановил.
- Погоди, Ваня, - сказал он, - что там в Полянске, а?
- Чорт те что, - сказал парень. - Офицеры, будто. Студенты. Неизвестно точно.
- А в штабе что?
- Что в штабе? Получили приказ выступать - и все. Восстание.
- А давно?
Парень уже не слышал. Высоко подкидывая ноги, он бежал в штаб, в Кобылье.
Глава пятая
Поход
Бойцы ворчали. Только вздремнули, только первый сон привиделся и - на те: стройсь. На поверку. У, гады! Не могли там со своим восстанием погодить час-другой. Приспичило спозаранок. Ладно. Поговорим. Поговорим, братишки, потолкуем.
На поверке троих не досчитались. Стрекнули трое: два брата Артемовы, Климентий и Никифор, и третий, рядский, Галгин Ишмэ, скорняк. На словах-то - первые бойцы, а как до настоящего дела дошло, глядишь - труха, тьфу - и растереть.
Когда Герш узнал, что не досчитались троих, он удивился.
- Сколько говоришь? Трое? - громко спросил он. И тихо Круглову: - Ну, Фома, живем, я думал - тридцати не досчитаться.
- Умнеет мужик, - коротко ответил Круглов.
Бойцы, вначале ленивые, сонные, постепенно разошлись. Уж очень день выдался хороший. Ясный и теплый. Было похоже на весну. Отряд шел по дороге. А по обе стороны дороги золотились жнивьем поля, зеленели озими, на лугах паслись стреноженные копи.
- Э-эй! - кричали из отряда мальчику-пастуху. - Гнедая-то хромает. Скажи батьке.
- Кать-ке! - отвечало эхо. И долго еще гудело и рокотало по долам и оврагам: "Ать-ке".
В Рядах сделали короткий привал. Ирмэ сбегал домой, но никого дома не застал. Он уже было собрался уходить, как увидал Меера. Слепой сидел посреди двора, - грелся на солнце. Он выглядел совсем стариком - худой, сутулый, обросший седой колючей щетиной.
- Ты, Ирмэ? - сказал он безучастно. - А Зелде нету, ушла.
- Ты ей скажи, чтоб скоро не ждала. - сказал Ирмэ. - Понимаешь?
- А работа-то как же? - сказал Меер. - Стоит работа.
Ирмэ нетерпеливо махнул рукой, - где уж!
Однако, когда отряд проходил мимо кузни, Ирмэ вздохнул и отвернулся. Пустует кузня. Стоит тихая. Хозяина ждет. Там, где раньше был точильный станок, уже проросла трава: глохнет кузня. Ржавеет.
Ирмэ посмотрел на Хаче и позавидовал. Идет себе мерным шагом и хоть бы хны. Ему что. Он во время стоянки и домой-то не сходил. Ему отряд - и дом и кузня. Крепкий парень. Кремень.
Шли быстро, не останавливаясь. Герш торопил. Надо к ночи поспеть к Полянску - и никаких. На это у Герша были особые причины. Могли выйти неполадки со снабжением, у отряда не было кухни.
Как ни торопили, а в Рословичах - местечке в полтораста домов - простояли целый час. Устроили митинг. На базарной площади, где возвышалась новенькая трибуна, собралось все местечко, сплошь кузнецы и сапожники, - в Рословичах только и жили что кузнецы да сапожники. Этим они славились на всю окрестность.
Первыми на площадь прибежали сапожники. Они жили близко, рядом. Но кузнецы, когда пришли, спокойно и неторопливо оттиснули их от трибуны и стали полукругом, все как один, загорелые, бородатые, носы в саже. Сапожники - народ хлипкий, мелкорослый - шумели, грозились. Но кузнецы - ни в зуб ногой. Что? В драку полезут? Не полезут. А полезут ежели - можно и подраться. Отчего бы не подраться? Время есть.
Выступил Герш. Поговорил о войне, поговорил о революции, намекнул, что уезд собирается подарить рословичам пожарную машину, перешел к Полянску и звал всех в отряд. Сапожникам речь поправилась. А кузнецам - не понять, ни да, ни нет. Они жались, чего-то ждали. И дождались. На трибуну поднялся здоровенный дядя, волосатый и лохматый, что медведь, председатель совета, кузнец Иолэ. Он сердито, исподлобья оглядел столпившихся вокруг трибуны кузнецов, высморкался в рукав и медленно заговорил. Голос у него под стать росту: труба - не голос.
- Ну, кузнецы, - начал он, - онемели? Небось, кабы вам товарищ сказал: "водки выпить" - так заговорили бы? а? Стоят, орлы! Рты открыли. Хоть телега въезжай: Или это не вам говорят? - Иолэ повысил голос. - Может, это лошадям говорят? Может, это коровам говорят? а? Или мало при Николке горя-то хлебали? Еще охота, так? Вот в Полянске опять исправник - иди, целуй его, ну! Пиши, товарищ, - сказал он, повернувшись к Гершу, - пиши меня. Иолэ, кузнец.
- А фамилия? - спросил Герш, доставая тетрадь.
- А фамилия-то у нас, у кузнецов, у всех одна - Кузнецов.
За Иолэ Кузнецовым Герш вписал в тетрадь еще восьмерых Кузнецовых да пятерых Шустеров, - у сапожников тоже фамилия была одна - Шустер. Герш повеселел.
- Ладный мужик, - сказал он Круглову про Иоле. - Побольше бы таких.
Но когда он это сказал самому Иолэ, тот не понял, за что его хвалят.
- А по-твоему-то как? - сказал он. - Опять урядник? Спасибо. Сыт.
Отряд рос.
За Рословичами по тракту лежало Овражье, бедная деревенька, затерявшаяся в болотах, во мхах. Из окрестных деревень это была самая советская, овражских встретить можно было на всех фронтах: тихие болотные мужики, волосы как лен, походка осторожная, нащупывающая, - привычка ходить по зыбунам, по дрягвам, - но бились они люто. Бились за революцию и за коня, за советы и за сапоги. Тут выбора не было: отвоюют революцию - жить, не отвоюют - пухнуть с голоду, околевать.
Уже отряд давно миновал Овражье, как вдруг из деревни послышались голоса: "Стой, товарищи! Погоди-ка!" Герш обернулся и видит: бегут из Овражья мужики, шесть человек, с топорами, с обрезами, впереди человечишка короткого росту, облезлый какой-то, на обстриженного барана похожий. Он в белом морском кителе, в синих порткам и в лаптях. "Погоди-ка, - кричит, - товарищи!"
Герш сказал отряду итти дальше, а сам остановился, подождал. Круглов тоже ждал. Чего им, с обрезами-то?
Облезлый человечишка подбежал смешно как-то, по-петушиному, посмотрел на Герша быстрым веселым глазом, подмигнул и сказал:
- Вы, товарищи, не это самое?
- Что - это самое? - сказал Герш. - Что надо?
- Так что, товарищи, наслышаны мы… - Облезлый посмотрел на остальных, по те стояли потупившись и не вмешивались в разговор. - Наслышаны мы, то есть, сказать по форме…
- Эх, ты, непутевый какой, - сказал Круглов. - Говори, что надо. Не задерживай.
- Сказать по форме, то есть, наслышаны мы, будто в Полянске опять офицеры. Правильно это?
- Верно, - сказал Герш. - Там восстание.
- Так, - протянул мужик. - Значит, правда. А вы, к примеру, не это самое?
- Что?
- Не к Полянску, случаем, идете?
- К Полянску, а что?
- Да вот, мы тут, я, значит, да Петрок, да Васька, - да все, словом сказать. Мы бы это, кабы можно…
- И оратор же ты, земляк, - проворчал Круглов. - Что - кабы можно?
- Кабы можно нам в отряд, а?
Герш засмеялся.
- Вот оно что, - сказал он. - Можно. Как фамилия?
- Моя-то фамилия - Ведерников, - радостно залопотал мужик. - Его, - он ткнул в одного из своих, - Кривошей. А моя-то Ведерников. Как имя? Гришка имя. То есть - Григорий. А фамилия-то - Ведерников.
В другой деревне - Ипатовке - к отряду примкнули еще два мужика - Борис Богодаров и Лука Петошин. Оба - соседи, по годам ровесники, оба солдаты германской войны, ополченцы. Борис был человек угрюмого нрава, медлительный и молчаливый. Лука же, наоборот, - душа человек, тарахта и враль. Врал он без нужды, попусту, не мог, чтоб не соврать. Он как пришел к Гершу, так сразу, с места в карьер, и выложил, что знает-де, кто это там в Полянске заваруху-то заварил и, коль скажут, самолично его, гада, поймает и доставит в чеку. Герш удивился.
- А кто такой? - спросил он.
- А капитан Алихов, - не сморгнув глазом, ответил Лука. И тут пошел городить про капитана Алихова, понес-понес - держись! Герш только рукой махнул: пустомол. Впрочем, мужик-то будто ничего. А веселый - это хорошо. В военное время оно как раз.
За Ипатовкой, у хуторов, - хуторяне, народ зажиточный, косо поглядывали на отряд, - пристали четверо парней. Они долго шли за отрядом, лущили семечки, лениво переговаривались, - гуляют парни, на выпивку идут. Но когда хутора пропали из виду, главарь, плотный детина с оспенным лицом, слегка тронул Герша за плечо и негромко сказал:
- Слышь-ка, хозяин, - сказал он, - как бы это нам, понимаешь, к вам бы?
- Чего вдруг? - сказал Герш. - То шли-шли - и ничего. А то "к вам бы".
- Нельзя нам было, понимаешь, у хуторов, - сказал парень, - нас бы потом хуторяне зарезали.
- А теперь-то, думаешь, не узнают?
- Теперь-то другое дело. Теперь сказать можно - вы нас силком взяли, мобилизовали.
- Валяйте! - Герш достал тетрадь. - Только знаете, ребята, на что идете? Время военное.
- Знаем. Пиши.
- А что хуторяне? - сказал Герш. - Очень контр?
- Не говори, - сказал парень. - Озверели хуторяне. Вы их разверсткой маленько-то поприжали, так они, понимаешь, очень это сердиты. "Спалим, - говорят, - в земле сгноим, а им, босоте, не видать нашего хлеба".
- Не спалят, - сказал Герш. - Брешут! А зароют - откопаем.
Парень кивнул, соглашаясь, - верно, откопаем, чего там!
- Антона Никитенко, - слыхал, может? - сказал он, - третьего дня засадили. К нему, понимаешь, продотряд, а он - стрелять. С трудом взяли. Пошарили в закромах - пудов двести наскребли. Только мужики говорят - зарыто у него много больше, пудов четыреста.
- Запасаются, - вмешался в разговор второй парень, широколицый, с кривыми ногами, - запасаются до самой смерти.
- Коли до смерти, то Антону вашему теперь-то уже немного надо, - сказал Герш. - Пудик один хватит.
- И то, - сказали парни. - Даже много.
Глава шестая
У гончаров
К ночи не дошли до Полянска. Заночевали в Орловичах. Люди выбились из сил, устали, прямо валились от устали. Людям ладо было отдохнуть, поесть, поспать. Герш поворчал-поворчал и распорядился стать на ночлег в Орловичах - в четырех часах ходу от Полянска. Бойцы одобрили: толково!
Орловичи были когда-то богатым имением. Огромный белый с колоннами дом стоял на горе, а под горой протекала река. Дом окружали службы. Дальше - на сотни десятин - тянулся парк с голыми амурами на дорожках, с лужайками, с беседками, с гротом. А рядом, на берегу, в деревне, - крытые соломой хаты, тараканы, вонь и грязь такая, что упаси бог в темноте оступиться, сбиться с тропинки - нога уйдет в грязь по колено, и тогда кричи, зови на помощь: самому не выбраться - засосет.
Деревня Орловичи делилась на две части: левобережную и правобережную. В правобережной жили гончары.
Ирмэ, Игната, Бориса и Луку определили на постой к гончару Акиму. Аким - старик лет под шестьдесят, благообразный, сановитый, - постояльцев принял хорошо: накормил ужином, перед ужином каждому поднес по стаканчику самогона первача. Угостил махрой. Закурили.
- Так, - сказал Аким. - Значит, на усмирение идете? Так. Только - погляжу - мало вас.
- Еще подойдут наши, - сказал Ирмэ.
- У нас семнадцать полков, - подхватил Лука. - Так что пятнадцать уже под самым Полянском стоят.
Аким смерил Луку спокойным глазом.
- Статься может, - сказал он. - Не спорю. Я вчера ходил к Полянску. Тут недалече. Верно. Стоят. Сколько, говоришь, полков-то? Пятнадцать? Жидкие, значит, у вас полки. Я-то - по дурости - подумал: роты три там, не больше.
- Насчет полков - это он хватал, - сказал Ирмэ. - А подмога подойдет. Это верно.
- Хорошо бы, - сказал Аким, - а то вам одним не справиться.
- У них там большая разве сила?
- Не-ет, - сказал Аким. - Откуда? Да вот орудий у них много. И потом позиция лучше.
- А мы их с эропланов, - сказал Лука.
- Эропланы у тебя откуда? - сказал Аким. - Матка на Пасху подарила?
- Прилетят, - сказал Лука. - Из Японии. Мы у япошек накупили эропланов - гурт. На девять миленов золотом.
- Лепишь ты, мил человек, - сказал Аким. - Ты чей будешь? Будто ты мне знакомый.
- Как же. Ипатовский я. Сосед.
- А-а, - сказал Аким. - Лука? Слыхал.
- Ну? - обрадовался Лука. - А доброе слыхал?
- Доброе, - сказал Аким. - Врать ты, говорят, мастак.
Борис фыркнул. А Лука обиделся. Ворча, почесываясь, он встал из-за стола, нашел отведенное ему место, лег и уснул. За ним улеглись и Борис и Игнат.
Ирмэ не спалось. Устал он так, что руки не поднять, а вот поди ж ты - не уснуть. В хате было душно. Казалось, что-то кусает, клопы будто. Над самой головой тикали часы. За спиной в газетных листах что-то шуршало и скреблось. Тараканы, что ли? А Игнатка во сне чмокал и свистел. Нет, не уснуть.
Ирмэ встал, оделся, вышел на крыльцо. По ту сторону реки в белом с колоннами доме горели огни, отражаясь в черной воде. Там тоже не спали - там стоял штаб. Плескалась о берег вода. В деревне лаяли собаки. И все же, несмотря на лай, ночь была очень тихая, не-мая какая-то.
По двору ходил Аким, таскал скоту корм на ночь. Ирмэ слышал, как он вразумительно и важно разговаривал с кобылой.
- Надоела ты мне, - говорил он. - Ну тебя. Возьму и продам. Думаешь, вру? Продам - и край. - Кобыла громко и тяжело вздохнула. - Ну, ну, ничего. - Он хлопнул ее по спине и пошел в дом.
- Тихо, дед, - сказал Ирмэ. Он сидел на нижней ступеньке крыльца - Аким чуть не наступил на него сапогом. - Тихо - задавишь.
- Не спится, парень? - оказал Аким.
- Да, - сказал Ирмэ. - Не уснуть.
- Думаешь все?
- Нет. Так, Клопы заели.
- Кожа чешется с дороги, - строго сказал Аким. - В баньку надо. Попариться. А клопов у меня нету. И не было.
- И в баньку сходим. И попаримся, - сказал Ирмэ - Только погоди. Дай сроку.
Аким присел.
- Ты мне вот что скажи, товарищ, - негромко проговорил он. - Как теперь на Волге? Тихо?
- Не знаю, - сказал Ирмэ. - Ты у командира у нашего спроси. А что?
- Сын у меня там, на Волге, - сказал старик. - Давно от него писем не было. Как бы не убили.
- Зачем убили? Подожди - напишет. Может, некогда ему. Почем знать?
- Не, - сказал Аким, - не то. Я сам так-то старухе пою. А только думаю я - убили его, Ваську. Кабы жив был - написал бы. Он хоть мало, да писал, а то шесть месяцев - ничего. Убили Ваську. - Аким, открыв рот, неторопливо поскреб бороду.
"Во старик! - с уважением подумал Ирмэ. - Дуб".
- Так, говоришь, тихо теперь на Волге? - сказал Аким.
- Нынче, дед, где тихо? - сказал Ирмэ. - На погосте, на могилках, и то другой раз такая идет пальба - держись!
- Да-а, - сказал Аким. - Гудит Россия. Далеко слышно. То жили, как мышь под полом, чуть-чуть ногтем скребли. А то такой содом подняли - на весь мир слышно.
- Что ж, - сказал Ирмэ. - Поскребли и будет. Не все же, как ты говоришь, под полом сидеть.
- И то, - сказал Аким. - Погано жили, по-собачьи. Мы-то, гончары, еще туда-сюда. Землю робили, гончарничали, то-се. Кормились. А мужики вокруг жили хуже скотины. В Орловичах, в деревне, знаешь, сколько у мужиков земли-то было? По три десятины на двор. А у графа Орлова имение пятнадцать тысяч десятин. У мужика в хате семь, а то и девять душ. А у графа - трое: он, жена да сынишка малый. Вот и считай.
- Что говорить, - сказал Ирмэ. - Грабили графья эти. И вот достукались.
- Так-то оно так, - сказал Аким. - А только, парень, как с Россией-то будет? - Аким помолчал. - Лежишь другой раз ночью, - заговорил он опять, - не спится, ну, и думаешь. Раньше, понимаешь, горько было, горше не надо, а хоть какой ни на есть, а порядок был. А теперь, брат, и не понять что. Режут друг друга, насильничают. Крови много, а земля пустует - сеять некому. Сила-то побита. И какая, парень, сила. Россию конем не обскакать - хоть год скачи, - и все теперь могилки да кресты. Мало-мало кого осталось.
- А кто виноват? - сказал Ирмэ.
- Знаю, - сказал Аким. - Знаю, кто виноват. Да теперь-то как же? Вот Васька мой говорит: большевики порядок сделают. Новый порядок, чтоб все по-новому. Оно бы ладно. А народ они, большевики, крепкий. Это я по Ваське вижу. Не думай, что сын. Я к нему как к чужому приглядывался. Крепкие мужики. Знают, чего им надо. Да только - из чего сделаешь-то? Нет же ничего. С кем? Молодые-то побиты, а старики за богом прячутся. Вот я и думаю: палят, режутся, а не попусту ли? Отвоюют большевики Россию, а делать-то и некому. Опустела земля.
Ирмэ вдруг услыхал шум и плеск, будто на берегу заработала мельница. Потом - долгий гудок. По реке шел пароход. И сразу, с правого, с левого берега, гаркнули часовые:
- Куда? Стой!
На палубу выскочил человек с ручным фонарем. Он что-то крикнул, что - не понять. Пароход застопорил. Тогда стало слышно: "Все наверх!"
- Стой! - кричали с берега. - Причаливай!
Даже в темноте было видно, что на палубе народу много. И народ вооруженный. Щелкали затворы винтовок. Человек с фонарем кричал: "Пулемет!"
- Это еще что? - сказал Ирмэ. - Никак белые?
Он сорвался с места и, как был, босой, без шапки, побежал к реке. У реки уже собралась толпа. Все настороженно смотрели на пароход. Кой-кто кинулся в хату за винтовкой.
- Причаливай! - кричали часовые. - Вам говорят!
С парохода ответил спокойный голос:
- А вы кто такие?
- Поглядишь, чорт тебя! - кричали часовые. - Причаливай!
- Вы не очень, - сказал голос. - Не из пугливых. Кто такие?
- Не разговаривать! - кричали часовые. - Причаливай, говорят тебе!
- Право, сказали бы кто. А то как дерну из пулемету - живого моста не оставлю. Ну.
- Рядские мы! - крикнул кто-то с берега. - Отряд по борьбе с бандитизмом. А вы кто?