- Тьфу ты! - А мы-то чуть было не открыли огонь. Думали - белые. Мы из Дуброва. С мануфактуры.
Пароход загудел, прополз немного и пришвартовался. Перекинули мостки, и человек восемьдесят, вооруженных винтовками и ручными гранатами, сошли на берег. Это все были рабочие Дубровской мануфактурной фабрики, ребята молодые, лет в семнадцать-восемнадцать. Командовал ими высокий чернобородый человек, похожий на цыгана.
- Где тут у вас, товарищи, штаб? - первым делом спросил он.
- Вон, в имении, - показали ему.
Но уже с того берега отчалил паром. На пароме стояли Герш, Круглов, Никита и Иоганн. Весь штаб.
- Здорово, дубровцы! - сказал Герш.
- Здорово, рядцы! - ответил чернобородый. - Валяйте к нам на посудину. Потолкуем.
Когда Ирмэ вернулся, Аким еще не лег. Он стоял на крыльце, смотрел на пароход.
- Что, дед? - весело сказал Ирмэ. - Некому, говоришь, делать-то? А эти? Видал?
Аким вдруг засмеялся.
- А чорт вас лепит, большевиков, - сказал он. - Может, и верно сделаете.
На другой день выступили рано. Еще солнце не взошло, еще ночь пряталась в ложбинах, в оврагах, за плетнями дворов, реденькая тьма еще стлалась по полям, - а отряд уже топал по дороге. Предутренний морозец сковал дорогу, и шаги печатались гулко - топ-топ! Бойцы спали на ходу. Им снились теплые хаты, овчины и тараканы. Поспать бы!
В деревнях горланили петухи.
Когда взошло и пригрело солнце, стало веселей. Затянули песню. В отряде было много старых солдат - они и песню затянули старую, солдатскую, с уханьем, с присвистом: "Калина-малина-д'калина". Так с песней пришли в Спасское, большое село по шляху.
В Спасском уже стоял какой-то отряд. У околицы, ткнувшись носом в землю, широко раскинув руки, спал человек в кожаной тужурке, в низких флотских сапогах. Рядом на траве валялась бескозырка.
Герш подошел к матросу, потрогал его за плечо.
- Э, браток, вставай.
Матрос проворчал что-то, но не проснулся.
- Вставай, вставай, - сказал Герш.
Матрос, не подымая головы, лениво буркнул:
- Катись!
- Вставай, ты! - обозлился Герш. - Покажи, где тут у вас штаб?
И матрос обозлился. Он повернул голову и посмотрел на Герша серыми сердитыми глазами.
- Ты что? - сказал он. - В морду хошь?
Ирмэ увидал матроса и ахнул:
- Неах!
Матрос посмотрел на Ирмэ, поморгал, опять посмотрел и вдруг вскочил. Вскочил, подбежал к Ирмэ и с размаху - как двинет его кулаком в живот.
- Го! - крикнул он. - Рыжий!
Глава седьмая
Вечер
Полянск лежит на холмах. Как и Ряды, Полянск делится на "верх" и на "низ". Низ - обширная долила, тесно застроенная домами. "Верх" - горы и холмы. На холмах - широкие улицы. На улицах - просторные дома. Главная улица - Благовещенская - идет вверх в гору и упирается в собор. Собор - большой, благолепный, о трех куполах - Благовещенский. Когда стоять на паперти собора, виден весь город и река, и мост на реке, и далекие поросшие лесом холмы.
Белые, захватив Полянск, поставили у собора часового. Бди! Часовой усердно мотал головой, смотрел на город, смотрел на вокзал, - вокзал был на "низу", белым не удалось его взять, железнодорожники отстояли, - смотрел на реку, на холмы по ту сторону реки и скучал. Первые три дня часовой скучал. Река. Холмы. Да что на сосны смотреть? Сосны и есть сосны. Скучно.
На четвертый день часовой, зевая, посмотрел как-то на холмы и вдруг - подавился зевком. Что? На холме под сосной появилась группа верховых, человек семь. Постояли, поговорили о чем-то, повернули коней и ускакали в лес. Часовой усмехнулся: то-то! Однако через час они вернулись. Было их уже человек двести. Они спешились, копей привязали к деревьям, а сами расположились на холме. Расположились, видимо, надолго. В это время на соседнем холме появился другой отряд - артиллеристы. Часовой видел, как они устанавливают орудия. Орудий было шесть.
Часовой встревожился. В Полянске так скоро не ждали красных. Он повернулся к западу. Посмотрел и совсем приуныл. С запада по шляху подходили два отряда. Один сборный какой-то: бойцы - кто в тулупе, кто в шипели, кто в ватном пальто. Второй отряд - матросы. У матросов были пулеметы. А по реке плыл пароход. На палубе видны были люди, вооруженные винтовками и ручными гранатами. Пароход плыл и гудел, и дым валил из труб.
Полянск окружили. Оставалась одна дорога - к вокзалу. Но на вокзале засели железнодорожники, а с ними шутки плохи - часовой знал это по опыту.
- "Дрянь дело! - думал он. - Что-то Беляшин скажет?"
Полковник Беляшин - комендант города - лучше кого другого знал, что дело дрянь. Восстание не удалось. Это ему стало ясно уже на третий день. Восстание провалилось. Но выхода нет - надо биться.
Полянск до революции был богатым торговым городом. Фабрик, заводов в Полянске не было. Единственный завод - четыреста рабочих - находился где-то за городом. А вот купцов в Полянске было много. Ремесленников - того больше. "Низ" был ремесленный, "верх" - торговый. Большевиков - рабочие подгородного завода, часть железнодорожников и старые подпольщики, застрявшие в Полянске, - была горсточка. В октябрьские дни им пришлось выдержать упорный бой с эсерами и с анархистами. Одним бы им не справиться. Но на подмогу пришел броневой отряд с фронта. Эсеров и анархистов загнали в подполье, установили советскую власть и на этом успокоились.
Рано успокоились. Эсеры и анархисты, постепенно, незаметно для себя ставшие чистыми монархистами, сидели в подпольи и ждали. Ждали долго и упорно. Наконец им надоело ждать. Да и правда - чего ждать-то? Советы - это они знали твердо - опоры в Полянске не имеют. Войск в городе нет. Войска на фронте. Железнодорожники - недовольны, ворчат. Вокруг города в лесах - "зеленые". Мужик, обиженный разверсткой, смотрит волком, пряча за спиной обрез. Кто же остался? Рабочие подгородного завода. Местные чекисты. Да их раз-два - и обчелся. Значит, ясно. Значит, действуй. А там, глядишь, присоединятся "зеленые". Подымутся крестьяне. От соломинки загорится пожар. Восстание охватит губернию, край, Россию.
Восстали. Город захватить удалось без труда. Красные не ждали, не готовились. Белые ликовали. Дамы с балконов бросали цветы. Бородатые купцы пели "Боже, царя храни". Над зданием совета взвился трехцветный флаг. Сейчас только бы поднять губернию, а там - само пойдет. "Ухнем! Дубинушка сама пойдет".
Ухнули. А уже на третий день стало ясно: дубинушка не идет. Уперлась дубинушка. И ухнули, выходит, зря. На свою голову ухнули.
Начать с того, что город захватить удалось не весь. Вокзал красные отстояли. Мало того, оказалось - у большевиков и в самом-то городе опора есть. И опора крепкая. Ремесленный "низ" - не весь, правда, но большая его часть - шел с большевиками. Вместе с большевиками к вокзалу отступили сотни подмастерьев с "низа". Железнодорожники - те тоже: то, по верным сведениям, недовольны советами, ворчат, ругаются, то, когда белые подошли к вокзалу, такой открыли огонь, что господи спаси и помилуй.
Послали гонцов к "зеленым". Поскакали гонцы, отыскали в лесах "зеленые" отряды. Доложили - так и так. Свобода. Россия. Трехцветное знамя. Учредительное собрание. Словом - присоединяйтесь. "Зеленые" слушают, но вяло как-то, скучают. Командиры - бывшие офицеры - те всей душой: ура! А рядовые бойцы - те скучают. Оно конечно: "Большевиков-коммунистов - их резать надо. Факт". Об этом что говорить. А вот насчет России, насчет там трехцветного или учредилки - это им плевать. Интересу нет. Им бы главное - воля да водка. А для этого и в Полянск не надо. Этого в лесу - сколько хошь. А в лесу-то оно и спокойней к тому же. И потом - насчет земли-то как же? Ежели назад помещикам, то несогласны. "Врешь! Землю - шиш. Земля - наша!" Так и вернулись гонцы ни с чем. Не все, - один и вовсе не вернулся. Зарубили его "зеленые".
И уж совсем никуда повернулось дело в деревне. Богатые мужики, те самые, которых "обижали" разверстками, те слушали и согласно кивали: добре. Но в город не шли. Пережидали. Бедняки - то-то шли. Да не туда, куда надо, - в красные отряды.
Не загорелся пожар. Соломинка тлела и догорала.
Не удалось восстание. Оставалось одно - держаться, пока можно. А там видно будет. Пока большевики соберутся, пока что - глядишь, откуда пришла подмога, или фронт у большевиков рухнул.
По фронт не рухнул. А собрались большевики скоро. Уже на четвертый день к Полянску начали подступать отряды. Пришли партизаны. Пришли матросы. Матросов привел Герш. Он их встретил в селе Спасском. Они еще не знали о восстании. Шли на фронт и заночевали в Спасском, случайно. Герш их повернул и привел к Полянску.
Отряды прибывали со всех сторон. Полянск окружили. Однако пока не наступали. Рано. Отряды вооружены были плохо, разнобойно. А в Полянске у белых была значительная сила. Одних офицеров - человек шестьсот. А эти драться будут на смерть. И потом - арсенал, пушки.
Красные ждали броневого поезда. С фронта сняли и направили в Полянск бронепоезд. Он мог быть этой ночью, мог - завтра поутру, мог - к вечеру. Ждали.
Так они стояли друг против друга, белые в городе, красные за городом. И ждали. Белые - чуда. Красные - бронепоезд. А пока они ждали, ясный осенний день потускнел, потух, затуманился. Солнце пошло к закату. Наступил вечер.
Ирмэ и Неах лежали на крутом холме и смотрели вниз. На город.
Город был им хорошо виден. Река. На реке - мост. За рекой - древние крепостные стены. Бойницы, башни. Главная улица - Благовещенская - лезет вверх, в гору. На горе - собор. Над собором - небо, багровое, закатное. Вечер.
- Так, - сказал Ирмэ. - Значит, и на Волге был.
- Был.
- А уж мы-то думали, Неах, убили тебя.
- Меня не убьешь, - сказал Неах. - Меня эти гады столько, брат, дубасили, что шкура сделалась как дубленая. Пулей не прошибешь.
Ирмэ посмотрел. Да, такого убить не просто. Руку занозишь. Высокий, худой, а сильный. Большая сила. Не поверишь, что Неах. В кожанке. Браунинг на боку. Братан. Матрос.
- У матросов давно?
- Порядком.
- В Кронштадте, что ли?
- Нет, на Черном, - сказал Неах. - Я там в Красной гвардии был.
- Командир у вас чудной, - сказал Ирмэ, - вроде махновца.
- Это Башлаенко-то? - сказал Неах. - Он украинец. Из Полтавы. Ух, боец! Что шумит, ругается - плюнь. Характер такой. И сам не рад, а боец на ять.
Помолчали.
- Как мать? - тихо сказал Неах. - Жива?
- Жива. Ты чего ей не писал-то?
- Так. Не выходило оно как-то. Да и мотало меня - из Тамбова в Ростов, из Ростова в Елец. Где там писать. Как она?
- Плоха, - сказал Ирмэ. - Седая. Старуха.
- Как-нибудь заеду в Ряды, - сказал Неах. - Поглядеть охота, что там, как. Симон где? На фронте?
- Дома, - проворчал Ирмэ. - Дезертир. Собака. Из-за него и в парикмахерскую к Зелику не ходишь. Встретишь его - плюнешь. Гад.
Неах вдруг засмеялся.
- Ты чего? - удивился Ирмэ.
- Так. Глупости. Ты сказал "парикмахерская". Я ведь сам-то парикмахером был.
- Где?
- В Ельце, - сказал Неах. - Город в Орловской, слыхал? "Елец, всем ворам отец". Там и было.
Он закурил.
- Раз как-то взялся сдуру за целкаш - всю деревню побрить, а в деревне домов сто.
- И побрил?
- Побрил. Правда, потом на базаре я сразу узнавал своих: во всю щеку порез или борода кривая, значит - мой.
- Ох, могли измордасить, - сказал Ирмэ.
- Могли, - согласился Неах. - Счастье, что брил-то почти задарма. Мужикам совестно было бить. И потом уж я, знаешь, привык. Били-то меня много. Одни раз под Самарой так лупили - думал, живым не встать. И - главное - зря. Ни про что. Да, время было. - Неах помолчал. - Я тебя, Ирмэ, что спросить-то хотел, - сказал он, помолчав, - как теперь в Рядах? Что эти - Рашалл, Козаков?
- Нету, брат ты мой, Рашалла. - Ирмэ вздохнул. - Смотался Рашалл. Дом-то его реквизнули. Исполком там помещается. Самого было посадили. Посадили, да выпустили. Он в ту же ночь и ходу.
- Зря, - сказал Неах.
- Что говорить, - сказал Ирмэ. - Сдурили. А Семена-то помнишь? Кучера?
- Ну?
- В отряде. Я его первый раз увидал - не поверил. "Ты, говорю, Семен, это как? А барин?" - "Туда его, говорит, барина! С меня, говорит, будет. Отчубучил".
- Помнишь, как он нас тогда на складе? - сказал Неах. - Теперь-то я понимаю: ему сказали: "дуй!" - он дул. А тогда я б его зарезал, ей-богу.
- Ты тогда в Америку метил, - сказал Ирмэ. - К индейцам, что ли. Воевать. Помнишь?
- Как же, - Неах улыбнулся. - А воевать-то, оказывается, и не с кем было б. Недавно в книге прочитал. Индейцев-то давно со свету сжили. А кто остался, так тот в шляпе ходит и сторожем служит на маслобойне. Воевать-то, как видишь, приходится. Да не в Америке - дома.
- Гляжу я на тебя, Неах, и, по правде, не узнаю, - сказал Ирмэ. - Какой-то ты такой стал - прямо не тот. А ведь раньше-то? Ходил вроде сам не свой. Я так думаю, Неах, ты тогда ходил по Пробойной, а самому-то, небось, казалось - по Аляске по какой ходишь. Бывало?
- Бывало, - сказал Неах. - Да еще и теперь. Другой раз такое на ум взбредет - только рукой махнешь. Ляжешь спать - и не спится. И вдруг видишь будто дом. Стоит будто большой дом. Трехэтажный. И деревья растут. Сосны будто. А день ясный. Солнце светит. И будто стоит, понимаешь, у дома женщина, молодая совсем. Похожа на Волкову, - помнишь, в Рядах такая была? Будто стоит она и ребенка за руку держит. И вдруг понимаешь - Ряды. Грязи нет, вони нет. Какие же это Ряды? А вот знаешь - Ряды. Только другие, новые.
Под холмом проходил отряд. Слышалась тяжелая мерная поступь. Ать-два! Громыхая, ехали обозные тележки.
- А пароду-то все прибывает, - сказал Ирмэ. - Разгрохаем мы белых. В дым. Как скажешь, Неах?
- Хорошо бы, - задумчиво проговорил Неах. Но Ирмэ понял, что Неах говорит не о Полянске, а о чем-то другом, своем.
- Что хорошо бы?
- Хорошо бы разгрохать, - так же задумчиво сказал Неах. - Чтоб ничего не оставить. Ни выгона, ни яток. Ни черта.
"А, - понял Ирмэ, - Ряды".
- Улицу Сапожников, чортову канаву, срыть или спалить, - сказал Неах. - Какая это улица? Гроб. Могила. А на "ваху", за Мереей, построить новые Ряды. Дома чтоб большие, светлые! Зимой дров давать сколько хошь - на, топи. И хлеба сколько хошь - ешь-объедайся. Жри, леший! А ведь будет это, рыжий, знаешь?
- Года через три, что ли? - сказал Ирмэ. - Мне Лейбе, - помнишь, Неах, Лейбе Гухмана? - говорил то же. Другая, говорит, будет жизнь. А я тогда, помнится, думал: "Как же так? Навряд!" А теперь-то я думаю - будет.
- Будет, - твердо сказал Неах. - Этих бы только скрутить - тогда будет. - Он показал на Полянск. В Полянске горели огни. Была ночь.
- Скрутим, - сказал Ирмэ. - Ты только погляди - народу-то сколько привалило!
В темноте не видно было, сколько вокруг народу, но чуялось - много.
- Еще бы! - сказал Неах.
Над Полянском взвилась ракета. Потом - другая. Третья.
- Праздник у них там, что ли? - сказал Ирмэ. - Именины?
- Вроде. - Неах вдруг поднял голову. - Вот что, рыжий, - сказал он тихо, - не махнуть ли нам в город, а?
- Еще что! - удивился Ирмэ.
- Да ненадолго. На час. Поглядим - и ладно. - Неах заговорил совсем так, как когда-то на плоту говорил об Америке, горячо, захлебываясь. - Интересно же, ну!
- И не пробраться, - сказал Ирмэ. - Оцепили же город.
- Пройдем, - сказал Неах. - Не бойсь, проведу.
- Да не знаю, - нерешительно проговорил Ирмэ.
- Что там! Ненадолго же. На час. И потом, знаешь, может, чего проведать удастся. Понимаешь? Ты в разведку-то когда ходил? Ну, это вроде разведки.
Ирмэ вспомнил Малое Кобылье. Ходил, как же! Разведчик что надо. Герой!
- Ладно, - сказал он. - Пошли.
Глава восьмая
Полянск
Сдурел, рыжий. Одно слово - сдурел. Ну, кому надо, чтоб тебя тут застукали? А застукают. Факт. Вот погоди - загребут на первом же перекрестке. Тогда - каюк. Тогда, рыжий, пиши пропало. Крышка!
Ирмэ, как бы случайно, приостановился. Глянул влево, вправо - нет пока никого. Пока тихо. Еще то слава богу, что Неах, ползком пробираясь мимо заставы, потерял бескозырку. А то - в кожанке, в бескозырке - ну ясно, что за птица… Первый же встречный патруль задержал бы и отправил бы в контрразведку… Эх, сдурел! Уговорили тебя, балду, и влипнешь. Влипнешь, как муха в мед. Чорт!
- Чего, рыжий, стал? - сказал Неах - Пошли.
Они проходили по узким, извилистым улицам "низа".
Если не знать - не скажешь, что город. Дома - одноэтажные, темные, грязные. Развороченная, в ухабах мостовая. Редкие подслеповатые фонари. Пусто. Ни души. Где-то воет собака. Глушь.
- Веселые места! - сказал Ирмэ. - Повеситься впору.
- Беднота же.
- Вот что. - Ирмэ остановился. - Повернем.
- Чего? - Неах искоса посмотрел, усмехнулся. - Чего это?
- Посмотрели - и будет.
- Ладно, - сказал Неах. - Дурака-то не валяй. Раз пошли - осмотрим как надо. Интересно же, чудила.
Под фонарем на разбитом тротуаре сидели двое мальчишек. Они, должно быть, только что вели оживленную меновую торговлю, но, заметив чужих, поспешно рассовали товар по карманам, опустили глаза и мрачно уставились себе под ноги.
- Здорово, орлы, - сказал Неах.
Старший мальчишка, лет девяти, остроносый и лохматый, в длинном не по росту отцовском пиджаке, сумрачно ответил:
- Здрасте.
- Чем торгуешь? - спросил Неах.
- А тебе что? - сказал мальчишка. - Проваливай.
- А я, может, куплю.
- Видали мы таких купцов, - проворчал мальчишка.
- Дурень ты, Ванька, - сказал Неах. - Может, и правда - куплю.
- Меня не Ванька, - сказал мальчишка.
- Ну, Петька.
- И не Петька.
- А как же?
- А так же.
- Дурень ты, Атакже, - сказал Неах, - и верно - куплю.
Мальчик захохотал.
- Ладно, - сказал он, - на, купи, - и вытащил из кармана складной ножик со сломанным лезвием и патрон от пули.
- Сколько? - спросил Неах.
- Фунт хлеба - и твое, - сказал мальчишка.
- А на деньги?
- А на деньги не меняем.
Неах порылся в кармане и нашел сухарь и кусок сахара.
- Нате, орлы, - сказал он. - А товар ваш мне не годится. Получай назад.
Мальчишки быстро поделили сухарь и - раз - в рот.
- Не нравится - не надо, - сказал остроносый. - А за сухарь - спасибо.
Ирмэ и Неах пошли дальше.
- Видать, у беляков тут не густо, - сказал Ирмэ.
- Не бойсь, - сказал Неах. - Купцы - те-то не голодают.
Мимо них прошел человек невысокого роста, в русских сапогах, в зимней шапке с наушниками. Он мельком глянул на Неаха, на Ирмэ и прошел. Потом остановился, постоял, подождал. Ирмэ потянул Неаха за рукав.
- Винта!
Но Неах не побежал. Наоборот. Неах убавил шаг. Он плелся еле-еле, пошатываясь, как пьяный. Ирмэ сразу же смекнул, что правда - так-то верней. Он тоже закачался, негромко запел:
Вышли девки д’на работу…
Человек в шапке с наушниками повернул и пошел за ними следом. На углу он их догнал.
- Эй, ребята, - хрипловато сказал он, - закурить есть?
- Это как сказать, - пьяно и весело ответил Неах, - кому - есть, кому - нет.