- Сейчас, ребе. Минута, - сказал Ирмэ. - Одна нога здесь, другая - там. Гоп!
Он перемахнул через забор и оказался на улице.
- Ты - живей! - крикнул ребе.
- Враз, - сказал Ирмэ. - Лечу!
Но пролетел он немного. Точнее - перешел улицу и уселся у чьих-то дверей. Ноги под себя, по-турецки.
"У, Щука! - злобно думал он, растирая ухо. - Дернет раз - день горит. Не пальцы - клещи. Щука дохлая!"
Подошел Зелик.
- Ты чего это не идешь? - спросил он.
- Куда? - лениво сказал Ирмэ.
- За сапогами.
- За какими такими сапогами?
- Щуке, ну!
- Пасутся они еще, - сказал Ирмэ.
Зелик не понял. Он был глупый парень.
- Еще та коровка-то не издохла, - пояснил Ирмэ.
- Какая?
- А такая, пегая, - сказал Ирмэ. - Знаешь?
Зелик заржал. Ржал он громко и глупо, как жеребец. Он ржал, бил себя от восторга по толстым ногам и подмигивал.
- О-го! - кричал он. - Ловко ты Щуку-то обштопал!
Ирмэ и сам знал, что ловко. Зелик его не удивил и не обрадовал.
- Глупый ты парень, Зелик, - сказал он. - Дубина!
Зелик обиделся.
- А не лайся, - сказал он.
- А что?
- А в морду дам.
- Ну?
- Думаешь - боюсь я тебя? - сказал Зелик, подступая поближе.
- Думаю - боишься.
- Как дам - так увидишь.
- Ну, дай.
- Неохота только руки марать, - проворчал Зелик.
- А ты ногой, - сказал Ирмэ.
Зелик не ответил. Он стоял рядом, совсем близко, толсторожий, красный, и сопел носом.
- Где тебе! - Ирмэ плюнул.
- Погоди, - мрачно проговорил Зелик. - Как двину - искры из глаз посыплются!
- Ну-ка, двинь!
Зелик молчал.
- Двинь - ну!
Зелик не стерпел - тьфу, ты! - толкнул Ирмэ коленом. Не сильно толкнул, так, для виду. И вдруг подпрыгнул как-то, отлетел шагов на пять и, не удержавшись на ногах, стукнулся спиной о дверь.
- Будет? - сказал Ирмэ. Он остался сидеть на том же место, так же, как сидел: ноги под себя, по-турецки. - Будет? Или еще?
Дверь дома открылась, и на улицу вышел невысокого роста человек в серых домотканных штанах, в опорках на босу ногу. Ирмэ его знал и любил: Лейбе Гухман, столяр. Это был совсем еще молодой человек, лет двадцати пяти-шести, веселый и румяный. Вместо волос на подбородке и на щеках у него рос светлый реденький пух, но усы были густые, почти черные. Он, должно быть, их часто брил.
Лейбе увидел Ирмэ и улыбнулся.
- Все воюешь? - сказал он звонким голосом.
- Какая там война! - сказал Ирмэ. - Его пальцем ткни - и дух вон. Боец!
Зелик ворча пошел через улицу в хедер.
- А у меня до тебя, рыжий, дело, - сказал Лейбе.
Ирмэ насторожился.
- Угу, - промычал он, наклонив голову.
- Понимаешь ты… Постой, - вдруг спросил Лейбе, - ты с Алтером-то сегодня говорил?
- Не. А что?
- А поговори. Понял?
- По-ня-л, дядя Лейб, - пропел Ирмэ, кланяясь, чуть не в пояс, - понял, понял.
Лейбе усмехнулся.
- Бес в тебе, Ирмэ, - сказал он. - Плохо ты кончишь.
- Пло-хо, дядя Лейб, - пропел Ирмэ, - плохо, плохо.
- Ну тебя!
Лейбе махнул рукой и пошел в мастерскую. Ирмэ остался один. Он почесал голову, осмотрел царапину на ноге, - царапина была пустяковая, чушь, не стоило труда и осматривать-то, - по Ирмэ решительно нечего было делать. Зевнул.
"Пойти к Хаче, что ли?" подумал он.
И вдруг увидал Файтл, местечковую дурочку. Увидев Файтл, Ирмэ обрадовался.
- Ну, рыжий, - сказал он себе. - Живем!
Местечковая дурочка Файтл - женщина лет сорока, с опухшим дряблым лицом, с крошечным носом-пуговкой, с большой лысой головой на тонкой шее - медленно плелась вверх по улице. Сквозь прорехи драной ее кофты проглядывало грязное, годами не мытое тело. На ногах, несмотря на жару, - огромные валенки. Она шла и гнусавила: "Цып-цып-цып".
"Петуха ищет, - подумал Ирмэ. - Ладно. Дадим ей, рыжий, петуха, коли ей надо петуха".
Он приподнялся почему-то на цыпочки и, придерживая рукой горло, закукарекал: "Ку-ку! ре-ку!"
- Ой! - крикнула Фэйтл. - Вот он где, петушок-то! Она замотала головой, но петуха не увидала.
- Ирмэ, - сказала она, - не видишь, где он тут, петушок-то?
- Во!
Ирмэ показал на разбитый горшок посредине улицы.
- Во! - сказал он.
Файтл приостановилась, посмотрела.
- Нет. - сказала она. - Это, мне сдается, горшок.
- "Горшок", - проворчал Ирмэ сердито. - Сказано тебе - петушок - и точка.
- Нет, - сказала Файтл. - Что ты?
- Ладно. Самого спросим. Послушаешь, что он сам-то тебе скажет. Спросить?
- Спроси, - сказала Файтл.
Ирмэ наклонился и сказал:
- Послушай-ка, земляк, - сказал он, - ты кто будешь? Петушок - или кто? - И тонким, детским каким-то голосом сам себе ответил:
- Петушок.
Файтл в ужасе отшатнулась.
- Ой! - крикнула она. - Говорит!
- Ну? - Ирмэ гордо выпрямился. - Ну? Что скажешь?
Но Файтл уже не было. Путаясь валенками в длинных своих цветных лохмотьях, она без оглядки бежала прочь.
Ирмэ обхватил руками живот и захохотал. И хохотал долго. Час.
Ну и дура! Бож-же мой!
Наконец Ирмэ выбился на сил. Он уже не хохотал - тихонько кудахтал. Пот с него катился градом. Он провел рукой по лбу, и рука стала мокрой, будто ее окунули в воду. "И жара! - подумал Ирмэ. - Свариться можно!"
- Вот что, рыжий, - сказал он. - Не сходить ли нам покупаться? Все одно ведь - торопиться некуда. Время есть.
Глава третья
Бой на Мерее
День выдался на редкость жаркий. Зной стоял над Рядами низко, как потолок. Само солнце казалось, поблекло от жары. Мухи, и те изнывали: сядет муха кому на нос и сидит недвижно, не ужалит, не зажужжит, - мочи нет. И ни ветерка, ни тучки. Не день - пекло.
В полдень, когда солнце стало прямо над головой, местечко затихло. Базар опустел. "Ятки" заглохли. Улица Сапожников, - всегда шумная, говорливая, - и та угомонилась. Тишина. Только кузнецы, - народ загорелый, крепкий, не мужики - быки, - только кузнецы стучали по наковальням, вздували в горнах огонь, гоготали и грохотали, как ни в чем не бывало. Правда, от времени до времени они скидывали фартуки, портки и лезли в воду. Да ведь они так-то всегда - что в зной, что в стужу. Это у них называлось "белить шкуру".
Во всем городке было одно только живое место - на Мерее. Когда Ирмэ подошел к реке, на левом, луговом берегу - на правом, местечковом, стояли кузни - народу было столько, что он прямо приуныл. "Наперло их, - додумал он, - заплюют, окаянные, всю воду".
Солнце отражалось в реке, и река сверкала до ряби в глазах. И куда ни глянь - от самых кузниц до самого моста - везде люди. Полно людей. У берега, на отмели, осторожно плескались старички и совсем малые ребята. Подальше, цепляясь за бревна, за плота, бултыхались мальчишки, а по середине резали воду усатые знаменитые пловцы. Они плавали то саженками, то столбиком, то на спине, то на боку. Они фыркали и кричали от восторга. "У-ух!" кричали они, и крики их в знойной тишине летнего полудня разносились далеко по полям, по долинам, и мужики в ближних деревнях по этим крикам узнавали своих рядских знакомых. "Это Залман плавает, - говорил какой-нибудь Микола соседу, - важный пловец, едят его мухи".
У моста, на берегу собралась большая толпа. В толпе чего-то кричали, спорили. "Что-то не то, - подумал Ирмэ. - Не утонул ли кто?" Он протиснулся в самую гущу и тут увидал лотошника Шолома, смешного человечка, сутулого и лысого. Сорочку-то он уже надел, а штаны держал в руках, не надевая, - должно быть, забыл о них. Криво, растерянно улыбаясь, Шолом повторял одно и то же:
- Соскользнуло, понимаете ль, а я, понимаете ль, и не заметил. Начинаю, понимаете ль, одеваться, гляжу - нет кольца. Соскользнуло, понимаете ль, а я, понимаете ль…
Там, где Шолом потерял кольцо, пловцов скопилось много. Они старались друг перед другом, прямо - чудеса показывали, прямо - уму непостижимо: один уходил под воду у лугового берега и выплывал у самых кузниц, другой нырял как-то по-особому, боком, третий - мальчишка лет десяти - кувыркался в воде так быстро, что не понять было, где ноги, где голова. С берега ему кричали, чтоб перестал, что он, подлец, только воду мутит, но тот и слышать не хотел. Толку-то, однако, было мало: кольцо не находилось.
Тут кто-то в заднем ряду напряг горло и крикнул:
- Боруха надо.
- Борух! - закричали ближние.
- Борух! - подхватили дальние.
- Борух! - покатилось по реке. - Борух!
Борух явился. По вздутым мускулам и по тупому лицу было ясно: здоров, а глуп. Дурак.
- Об чем гвалд? - проговорил он неожиданно тонким голосом.
- Соскользнуло, понимаете ль, а я, понимаете ль… - начал Шолом.
- Да что там "понимаете ль"? - грубо прервал его скорняк Гесел. - Кольцо он потерял, ну!
- Где?
- Тут.
- Ну-к, плотва, расступись! - крякнул Борух пловцам, разбежался и - бух головой в воду.
Все притихли. Там, где Борух нырнул, вода бурлила и пенилась. Борух, видимо, работал что силы. Потом круги на воде стали шириться, таять, - Борух, значит, ушел на большую глубину. Прошла минута. Две минуты. Все ждали.
Наконец из воды показался кулак Боруха, потом голова, потом он выплыл весь.
- Глянь-ка, - сказал он, разжимая кулак, - Кольцо? Нет?
Нет, не кольцо: ил, мелкие камешки да еще серьга в форме сердца, пронзенного стрелой. "Ну-ка, покажь", сказал Ирмэ и в суматохе изловчился и спер серьгу. "Пригодится", думал он, засовывая ее поглубже в карман.
- А верно - тут? - сказал Борух.
- Да я, понимаете ль… - начал Шолом.
Борух не дослушал - снова нырнул. И снова прошла минута. Две минуты. Борух наконец выплыл, но кольца не было.
- Значит, отнесло, - сказал Гесел. - Значит, дальше искать надо.
Борух нырнул дальше.
- А может, Шолом, - сказал какой-то старичок, - а может, ты кольцо-то ненароком сунул в карман, а?
- Нет, понимаете ль, не может, - сказал Шолом. - Я, понимаете ль…
- А ты погляди, - сказал старичок.
Шолом пожал плечами, но послушно вывернул правый карман. Из кармана вывалились ключ и деревянная табакерка.
- Теперь - другой, - сказал старичок.
Шолом лениво запустил руку в левый карман - и вдруг просиял.
- Есть!.. - крикнул он. - Есть! Я и забыл, понимаете ль…
- Борух! - закричали сразу несколько голосов. - Борух!
Борух вынырнул.
- Нашлось! - кричали ему с берега. - Нашлось! В кармане.
- Эх, вы, сороки! - Борух фыркнул и могучими саженками поплыл к кузням.
Толпа разошлась. Шолом остался один. В одной руке он держал штаны, в другой - кольцо и на радостях сам себе подмигивал и лопотал что-то.
"И балда же! - подумал Ирмэ. - Ему кольцо что корове серьга".
Он вспомнил: "серьга", и пощупал карман - не потерял ли. Ничего штучка. Пригодится.
Ирмэ не спеша шал вдоль берега, выискивая место, где бы раздеться. А было это не просто: то спуск крутой, то берег топкий, а то - и спуск что надо, и берег что надо, да народу - не приткнуться. А то - лошадей купают.
Ирмэ остановился. Лошадей он любил и, как ему казалось, знал в них толк. Лошади у берега были что на базаре: выстроены в ряд, все древние, дохлые клячи, живот! - мешком, ноги - колесом, хвост - мочалкой. Орлы!
Они уныло глядели на воду и, казалось, огорчались. "Господи боже мой, - казалось, огорчались они. - Дали бы почить с миром, и слава тебе. Так нет же: поят, кормят, купают. Жисть!" Вокруг коней ходили хозяева, местечковые извозчики и водовозы.
- Берл! - окликнул Ирмэ одного из них, коренастого малого с белыми и жесткими, как у свиньи, волосами. - Жеребенка - что? Того-с?
- Угу, - промычал Берл.
- Сколько?
- Четыре.
- Не жирно! - Ирмэ покачал головой.
- Знаю, что не жирно, - сказал Берл. - Да монета нужна была. Зарез.
- Уж ты бы лучше каурого, что ли, - сказал Ирмэ.
- Продашь его, - проворчал Берл. - На убой.
- Плох?
Берл махнул рукой.
- Никуда. Подыхает.
- Сто-ой! - закричали на берегу. - Сто-ой! Куда?
Ирмэ оглянулся. По дороге крупной рысью мчал высокий серый жеребец, а на жеребце верхом сидел мужик без шапки, с кудлатой русой бородой. Это был Семен, сторож Файвела Рашалла, богатого рядского льноторговца.
Когда он подъехал, Ирмэ любуясь оглядел жеребца.
- Да-а, конек, - сказал он. - Файвел за него сколько отвалил? Полста?
Семен загоготал.
- Го, малец, - сказал он. - Тебе и не сосчитать-то.
- Дай его скупаю, - предложил Ирмэ.
- Валяй, - сказал Семен. - Только - мне сдается - он тебя скупает.
- Поглядишь, - сказал Ирмэ, поспешно стаскивая рубаху, - поглядишь, Семен.
- Ну-ну.
Семен развалился на траве, достал кисет, закурил. А Ирмэ, взяв жеребца за повод, пошел в воду. Жеребец покорно ступал за ним. Но когда вода дошла ему до колен, он наклонил голову, понюхал воду, фыркнул и стал.
- Но-о, серый! - кричал Ирмэ и тянул повод. А жеребец - ни с места. Стоял, губами двигал, думал о чем-то. Потом ему надоело стоять, - что толку? - он выдернул повод и спокойно пошел из воды.
На берегу загрохотали.
- Скупал!
"Показал ты себя, рыжий! - подумал Ирмэ. - Герой!"
Чтоб как-то поправить дело, он вдруг подпрыгнул, нырнул и полреки проплыл под водой.
На берегу притихли.
- Во, бродяга, плавает, - сказал Берл, - что твой сом.
Ирмэ услыхал "сом" - и совсем разошелся: лег на спину и завертелся волчком. Все быстрей. Быстрей. Только брызги фонтаном летели в небо.
- Э-эй! - кричали ему с ближнего плота. - Э-эй, гляди!
Ирмэ не слышал - Ирмэ вертелся волчком. Он вертелся до тех пор, пока не стукнулся о плот. Стукнулся он не сильно, а заругался сильно.
- У, дармоеды! На людей прут! Места вам мало что ли?
- Да уж больно много вас, дураков-то, понатыкано! - отвечали с плота.
- Ладно! Поговори! Поговори-ка!
Плот был небольшой, пять-шесть бревен, а ребят на плоту сидело много, человек двадцать, не меньше, - черные, загорелые, прямо - цыгане. Посредине стоял капитан - не капитан, рулевой - не рулевой, но вроде начальника - худощавый паренек с толстым носом, с серыми сердитыми глазами. Звали его Неах. Взмахивал рукой, притоптывая, он выкрикивал какие-то слова команду, что ли:
- Лево руля! Право руля! Полный! Кидай канат! Затягивай!
Ирмэ вскарабкался на плот и, потирая ушибленное колено, долго ворчал и плевался.
- Едут! Ты гляди, на кого едешь, а то я те так заеду, что год чесаться будешь.
- Ти-хо! - крикнул капитан. И, взмахнув рукой: - Лево! Право! Все наверх!
- Я те покажу, ворона, "тихо!" - проворчал Ирмэ. - Погоди-ка!
И вдруг, неожиданно как гаркнет:
- Есть все наверх!
По Мерее весной, в половодье, иногда подымались пароходы, и все рядские ребята знали и помнили команду.
- Полный! - кричал капитал.
- Есть полный! - отвечали ребята.
- Нос правей!
- Есть пос правей!
- Причаливай!
- Есть причаливай!
- Канат!
- Есть канат!
- Стоп!
Плот мягко стукнулся в песок и стал. Ребята по отмели пошлепали на берег. "Здрасте! - кричали они. - Приехали!" На плоту остались только Ирмэ да Неах.
- Вот что, - сказал Ирмэ. - Гребем до Глубокого, а?
- Шест бы надо, - сказал Неах.
- Во!
Ирмэ духом слетал на берег и приволок шест. Шест был длинный и тонкий.
- Так что так, Неах, - сказал Ирмэ. - Я - за командира. Ты - за матроса. Есть?
- Есть! - проворчал Неах. Не очень-то оно "за матроса". Да разве с Ирмэ поспоришь?
- Отчалива-ай! - запел Ирмэ.
- Есть отчаливай! - ответил Неах.
- Прибавить хо-од!
- Есть прибавить хо-од!
- Пол-ный!
- Есть пол-ный!
Местечко скоро осталось позади. По берегам чередовались огороды, луга, поля. Было тихо. В траве стрекотали кузнечики. Высоко в небе пролетали птицы. Солнце перевалило за полдень, а горело и жгло, как огонь.
- Ирмэ, - сказал Неах, - правду говорят, что земля вокруг солнца ходит?
- Кто говорит? - удивился Ирмэ.
- Говорят.
- Плюнь, - сказал Ирмэ. - Делать людям нечего - они и мелют.
- Да говорят - круглая она, как мяч, - продолжал Неах.
Ирмэ поднял рыжие брови.
- Никак ты, Неах, рехнулся, - сказал он.
- Да говорили мне, - сказал Неах.
- "Говорили"! Врать, брат, не мякину жевать - не подавишься.
- Нет, - сказал Неах, - не врут.
- Ладно, - сказал Ирмэ. - Пускай. Пускай так. Да на той-то стороне что?
- Америка.
Ирмэ фыркнул.
- Что ж, по-твоему, в Америке-то люди вверх ногами ходят?
- Уже не знаю.
- О-го! - крикнул Ирмэ. - Спятил, парень!
Но Неах не смеялся. Неах стоял, потупив голову, и смотрел на воду.
- Хочешь, Ирмэ, скажу? - помолчав, сказал он. - Ну?
- А никому?
- Никому.
- А верно - никому?
- Сказано тебе.
Неах, осторожно, чтоб не перевернуть плот, подошел поближе.
- Ухожу я, брат, - шепнул он. - В Америку. Во!
- Ну-у?
- Только - никому. Понял? - шепнул Неах. - Весной вот поднимусь и - ходу.
- А чего? - также шопотом спросил Ирмэ.
Неах сжал кулаки.
- А воевать!
- С кем это?
- С дикими!
Ирмэ посмотрел на Неаха с уважением.
- Да-а, - оказал он. - А как утюкают?
- Ничего, - сказал Неах, - не утюкают.
Ребята помолчали.
- Да ведь тут-то - совсем гроб! - со слезами в голосе проговорил вдруг Неах. - Батя-то ошалел. Не в уме он, ну. Меня лупит. Матку лупит. Убьет он ее когда, знаешь. Сегодня-то утром - слыхал?
- Слыхал.
Это его мать, Гутэ, так визжала с утра.
- Дома пусто. Жрать нечего, - продолжал шептать Неах. - Батя работник худой. Какой он работник? Чахотка у него. Только и знает: "Дармоед! Дармоед! Выгоню!" А что я могу? Ну это все! Уйду!
Ирмэ молчал, думал.
- Может, и мне ходу дать? - проговорил он наконец. - Как думаешь, Неах?
Неах обрадовался сильно.
- Ух, и ладно бы! Там, понимаешь, слоны, бегемоты, дикие люди. Стрелять будем! Ну!
Ирмэ не знал, что такое слоны, бегемоты. Дикие люди - это он знал. Голые. Черные. И один глаз во лбу. Это-то он знал.
- Да ведь я стрелять-то не очень, - сказал он.
- Ничего! - сказал Неах. - Научишься! Ты, Ирмэ, здоровый! Ты - научишься!
- А ружье-то где возьмешь?
- Стянем!
- У кого это стянем?
- Видно будет, - сказал Неах. - До весны-то еще долго.
- И верно, - сказал Ирмэ. - Дело-то не к спеху.
- О-о! Сто-он! - кричали им с берега.