В этом нехитром, казалось бы, вопросе для опытного уха чиновника угадывался целый рой отголосков старых интрижек, ревности, естественного страха быть обойдённым, оболганным и, конечно же, непрекращающейся борьбы за доступ к телу начальника.
Если бы кто-то всесильный смог хотя бы на несколько часов заглянуть в черепные коробки служащих высших государственных учреждений страны, он бы ужаснулся. Львиная доля напряженных усилий маленьких клеток серого вещества госчиновников уходила на придумывание и разгадывание сложнейших многоходовок и головоломок годами длящихся интриг и борьбы различных группировок за место под номенклатурным солнцем. Чем меньше конкретных и необходимых для страны дел выдавали на гора управление, институт, группа, команда, тем сильнее и долговечнее они были, потому что не тратили драгоценное время на пустяки, а жили чистой интригой, целью которой было одно - самосохранение и круговая порука.
Закатив пробный шар, явно рассчитанный на неопытность Малюты, Обрушко с опаской покосился на распахнутую дверь веранды и присел на краешек стула у неразорённой башенки накрахмаленной салфетки, венчающей нетронутые приборы столовой сервировки. Не дождавшись ответа на свой вопрос, он исподлобья глянул на каменное лицо излучающего тайну Скураша и попытался зайти с другой стороны.
- Малюта Максимович, мы вроде с вами и не ссорились? Я вопрос задаю, а вы молчите. Как это прикажете понимать?
- Извините, Лаврентий Михайлович, - понимая, что глупо ссориться на ровном месте с человеком, ежедневно первым входящим в кабинет всесильного шефа для утреннего доклада и разбора поступивших бумаг, Скураш, как бы очнувшись от дрёмы и притворно потирая веки, с нарочитой вежливостью произнёс: − Я изрядно выпил и вот, кажется, задремал. Вы что-то спросили? - и, вдруг, словно спохватившись, с ужасом в голосе прошептал: − А где шеф?
"Ну и гусь!" - хмыкнул про себя Обрушко и, кивнув в сторону веранды, также не повышая голоса, произнёс: - Вон, курит! Я спрашивал, давно ли вы сидите?
- Смотрите, а ведь над головой Ивана Павловича нимб, - сделав подобающее произнесённым словам лицо, выдохнул Малюта, - а внутри эхом отозвалось: "Дался тебе этот нимб! Мало того, что Катьку своим идиотизмом замучил, так теперь ещё и сумасшедшим в глазах сослуживцев прослывёшь".
Тем временем, небесный пролом скатился почти к самому горизонту, и вырывающийся из него столб изрядно остывшего пожелтевшего света уже косо скользил по окрестным ландшафтам и почти упирался в дощатый настил веранды. Фигура человека стала ещё темнее, а облако нескончаемого табачного дыма как бы замерло в непостижимо неподвижном для этого времени года воздухе, искрящимся шаром окутывая его крупную голову.
- Ты смотри, а ведь действительно… Мистика какая-то, надо будет ему сказать. Признаться, - не отрывая взгляда от странного видения, продолжал Обрушко, - я вас, Малюта Максимович, зауважал. Не каждому даётся такая способность в, казалось бы, обычных вещах увидеть знамение свыше. Вот видите, вам дано, а мне нет. Я ведь, как зашёл, у двери минут пять стоял на всё это пялился, а, кроме раздражающего света, ничего не увидел. Давайте-ка, пока он там с себе подобным обменивается тонкими энергиями, выпьем по маленькой за его здоровье.
Малюта знал, что Лаврентий Михайлович - искушённый аппаратчик старой комсомольско-партийной школы, прошедший все круги руководящей работы, беспощадное горнило идеологической борьбы, и вот на тебе − на проверку этот идейный боец большевизма оказался обычным очарованным мистиком. Сначала Скураш в это не поверил и уже было собрался отпустить какую-нибудь шуточку насчёт Блаватской и тонких материй, облегающих заповедную женскую чакру, но, боковым зрением увидев напряжённые скулы и огонь, разгорающийся в глазах собеседника, который по-прежнему, как загипнотизированный, смотрел на веранду, поостерёгся. Сколько раз он после с благодарностью вспоминал эту свою предусмотрительность и поражался интуиции, уберёгшей его от моментального крушения карьеры. Тогда он этого ещё не знал, как и не знал того, что сегодня впервые столкнулся с дремучим многовековым Кремлёвскими бесовством.
Выпить за здоровье шефа на этот раз не получилось. Иван Павлович Плавский, резко обернувшись, быстро вошёл в комнату, оставив на широких перилах в дотлевающих лучах осеннего заката полную пепельницу дымящихся окурков.
- Ну что, надежда родины моей, Лаврентий да Малюта? Всё о загубленных душах печалитесь? Хочу вас утешить: "загубить" не всегда означает "погубить"… Иной раз в смерти одного - спасение многих. Однако и знатные имена у моих помощничков, аж мороз по шкуре бежит! - И весело окинув по-военному вскочивших подчинённых, продолжил: - Малюта Максимович, вы на сегодня свободны, хорошенько обдумайте наш разговор, а главное, определите алгоритм реализации основной его темы. И желательно, сторонними силами. До свидания.
3.
Машина почти беззвучно катилась по непривычно гладкому для Подмосковья асфальту. Дорога как бы нехотя петляла среди высоких и стройных, словно высыпавших на подиум, сосен. Свет фар, качаясь в такт подъёмов и спусков, успокаивал и убаюкивал. Напряжение прошедшего дня и особенно последних часов постепенно развеивались, уступая место чётко работающей мысли.
Малюта любил смотреть на бесконечную серую ленту летящей дороги. Она всегда казалась ему такой разной, необычной, таинственной, и он был почти уверен, что на самом деле это не он, мельчайшая и простейшая частичка человечества, несётся по этой бесконечности, а она - многоликая в своём однообразии дорога − влечёт его и весь окружающий мир из никуда в никуда. Если по каким-нибудь служебным причудам ему приходилось на неделю или более задерживаться в утомляющем своей суетой и шумом городе, он начинал тосковать, накапливающаяся изо дня в день усталость постепенно перерастала в раздражительность, а та, в свою очередь, неизбежно тащила за собой верную спутницу - злость.
Раньше он не понимал истоков своей злости и, как каждый из нас, повинуясь эгоизму, искал её первопричины в домашних, сослуживцах, начальниках, плохой погоде. Да мало ли ещё где можно искать оправдание самому себе?.. И вот однажды ему открылась тайна дороги, её философское осмысление, и он нырнул в неё, как в омут, безоглядно, очертя голову, не думая о перспективах возвращения назад. Дорога это оценила и пожаловала его своей милостью.
Только насытив зрение мирным скольжением слитых воедино материи, пространства и времени и убедившись, что серое мелькание продолжается под плотно смежёнными веками, Малюта Максимович принялся подробно анализировать последний разговор с секретарём Совета национальной стабильности.
Предложение сопровождать Ивана Павловича до загородной резиденции поступило в самом конце рабочего дня. Скураш уже собирался позвонить Инге и подтвердить вчерашнюю договорённость о встрече в уютном ресторанчике, который она ему показала в прошлое и пока что единственное свидание, как непривычно простуженно затрещал телефон прямой связи. С лёгким волнением он поднял трубку самого важного в кабинете телефонного аппарата.
- Здравствуйте, это Плавский, - неожиданно зарокотала трубка, - через четыре минуты жду вас внизу, у спецлифта.
Малюта лихорадочно бросился запихивать в сейф разложенные на столе бумаги и, прижимая плечом к подбородку телефонную трубку, чтобы узнать у кого-нибудь, где находится этот самый спецлифт, однако все набираемые им номера отдавали гулким эхом длинных гудков. Только настроенная на свидание Мрозь оказалась на месте и, выслушав сбивчивый вопрос, перемежаемый извинениями за сорванный вечер, указала чёткое направление движения.
- Самый короткий путь, - проникнувшись сложностью момента, чеканила Инга, - из "аппендикса" приёмной самого секретаря. Торопись, чтобы успеть спуститься до шефа. Не успеешь, лети по пожарной лестнице, она недалеко, но после Ивана Павловича в лифт не садись, чревато.
Заперев дверь, Скураш бегом бросился вниз, благо, бежать было всего этаж. Миновав длинный коридор, он несколькими глубокими вдохами восстановил дыхание и вошёл в приёмную.
Дежурный, крепкий ещё старик, увидев его растерянное лицо, понимающе замахал руками, указывая на боковую дверь.
- Можете не торопиться, Малюта Максимович, как раз успеете и спуститься, и отдышаться, и мысли в порядок привести. Только что очень важный звонок прошёл, так что минимум минут десять он точно будет разговаривать, не меньше.
- Спасибо… - Скураш запнулся, понимая, что забыл имя и отчество сегодняшнего дежурного.
- Иван Данилович, - добродушно улыбаясь, подсказал седой неприметный человек в скромном, но безукоризненно отутюженном костюме. - Вы не смущайтесь, всего-то две недели на службе, где уж здесь всех упомнишь. Через годик-другой и рады будете забыть и имена, и лица, но, увы, так уже устроена память, ничем их оттуда не вышибешь.
- Извините, Иван Данилович, я лучше спущусь, а то негоже суетиться перед высоким начальством.
- Правильно, молодой человек, рассуждаете. Может быть, в этих, казалось бы, простеньких словах и есть залог вашего успеха, уж поверьте старику.
Всю дорогу в непривычно просторной машине Малюта резался со своим шефом в "переводного дурака". Карты он особенно не любил, и это, пожалуй, была единственная игра, в которую он играл неплохо. Секретарь же Совета, как потом оказалось, играл во все игры и притом почти всегда выигрывал.
Наполучав вдоволь "дураков" и приведя тем самым Ивана Павловича в прекрасное расположение духа, Скураш, сам того не подозревая, нащупал верную дорожку к сердцу этого нелюдимого на первый взгляд человека. Они вошли в сверкающий казённой стерильностью большой дом, ладно вписавшийся в сосновый бор и парящий огромной верандой с раздвижными окнами над ухоженным фруктовым садом.
Малюта Максимович машинально потрогал лежащие на низком журнальном столике разукрашенные затейливой резьбой нарды.
- Играете? − услышал он.
- Да так, средненько…
- Средненько - это я играю. Может, пока собирают на стол, пару коротеньких сгоняем?
- Иван Павлович, разве у меня есть выбор? Конечно, сыграем, надо же чем-то вкус "дурака" перед приёмом пищи перебить.
С "почётным" счётом "пять - один", понятно в чью пользу, перешли в столовую.
- Малюта Максимович, я надеюсь, вы не слишком голодны и согласитесь минут сорок погулять, как вы недавно справедливо заметили, перед приёмом пищи. Я вот тоже обожаю армейские обороты и не стесняюсь их, а чего мне стесняться своей жизни? Я за спины других не прятался, на печи не отсиживался, всё, что мог, у Родины заслужил. Орденов и медалей внукам и правнукам хватит. Пойдёмте гулять, - и, скорчив кислую мину, он многозначительно поднял вверх указательный палец.
Жёлтая листва, аккуратно сметённая с выложенных брусчаткой дорожек, покорно повинуясь лёгкому ветерку, крутилась у них под ногами. Небо только начинало тускнеть, и по нему кто-то неведомый гонял, безо всякой последовательности, стада ещё не отяжелевших от влаги вертлявых облаков.
- Откуда у вас такое нетрадиционное имя?
- Малюта - это маленький, младший…
- Хорош маленький, наверное, с центнер весом и росточком Бог не обидел…
- Метр восемьдесят два, товарищ генерал-полковник!
- Ладно, в гвардию годитесь. Вы, насколько мне память не изменяет, никакого отношения к спецслужбам не имеете? - прикурив и выдувая с силой очищенный лёгкими от смолы и других мерзостей дым, спросил Плавский.
- Так точно, правда, пару раз "контрики" пытались профилактировать, да принадлежность к касте замполитов выручала.
- Интересно, за что же это?
- Один раз за Высоцкого и анекдоты про родного Леонида Ильича, второй - за пристрастие к "опиуму для народа" и посещение Божьего храма.
- Мудаки, что ещё сказать? Разве что с тех пор мало что изменилось, названия только поменялись. Самая страшная беда нашей страны, на мой взгляд, сегодня − не столько засевшая всюду партноменклатура и прокисшие мозги сограждан, сколько милиция и КГБ, взрастившие отечественную организованную преступность и плотно с нею сросшиеся. Вы посмотрите, что вокруг делается: мелких и средних жуликов, бандитов прикрывают "менты", а крупных акул − внуки железного Феликса.
Это же надо было кому-то додуматься старших офицеров "комитета" без отрыва от производства отправили на кормление в крупные банки, фирмы, холдинги. Пустили "козлов" в огород, а их там и ждали! Вот ответьте мне, на кого вы будете работать, если государство вам платить полторы, скажем, или две тысячи деревянных рублей, а коммерческий банк − пять тысяч долларов?
- А что здесь отвечать? Конечно, на банк, тем более, под крышей государства! Выходит, полная реализация сучьего принципа двойной морали, чего же не поработать…
- Правильно. Но почему мы с вами это понимаем, а президент и правительство делают вид, как в том анекдоте: "Папа, а что это было?"
Конечно, Боже упаси, я не собираюсь грести всех под одну гребёнку, даже проводить различия между начальниками и подчинёнными, дескать, одни честные и преданные делу, а вторые - зажравшиеся и развращённые вседозволенностью. Это глупо. Повинуясь законам службы, вторые неизбежно вырастают из первых, а потом уже в силу вступает всесильный закон сохранения собственной жопы на господствующих высотах. Вот и получаем подобное по собственному образцу. Чему можно научиться в племени людоедов, где убийство человека − не просто норма, а дело почётное, заслуживающее уважения и всеобщего признания?
Всё прогнило, и мы тем более должны ценить людей, сохранивших в себе хоть что-то человеческое. Им в той жизни было намного тяжелее, чем нам. Представьте себе: отец − людоед, учителя − людоеды, а вы − вегетарианец. Сколько мучений! Сколько силы надо, чтобы выжить и не стать как все!
Но это всё лирика, любезный Малюта Максимович, а правда жизни такова: президент тяжело болен, и неизвестно, чем его болезнь окончится. Страной управляют смутные личности, для которых сохранение высокого уровня криминала крайне выгодно.
Плавский на несколько минут замолчал, как бы обдумывая последнюю фразу, потом резко остановился и, просверлив Малюту своим бронебойным взглядом, продолжил:
- Да никто фактически страной не управляет, просто пока ещё работает налаженный механизм и инерция мышления, построенного на страхе. Когда это всё кончится, произойдёт трагедия.
Генерал замолчал. Грубое, слегка рябое и оттого похожее на вырубленное из степного камня лицо потускнело, брови сошлись у переносицы, плечи слегка ссутулились, шаги стали медленнее, казалось, что вся тяжесть ответственности, которую он добровольно взвалил на себя, ломая ненадёжные подпорки, вдруг настигла его и придавила к земле. Тень боли скользнула по застывшим скулам. Плавский по-бычьи мотнул головой, с опаской глянув на собеседника.
Малюта, наэлектризованный близостью и откровенностью шефа, инстинктивно ощущал его состояние и всем своим видом показывал, что ничего не замечает, а полностью поглощён перевариванием полученной информации.
- У нас вчера состоялась весьма интересная встреча с министром МВД Болотовым. Так вот, одной из тем, которые мы затрагивали, было создание так называемого Белого легиона, некоей подчинённой Совету национальной стабильности военизированной организации, призванной в кратчайшее время если не покончить с преступностью и коррупцией, то хотя бы начать с ней непримиримую борьбу…
- Но ведь, извините, такие организации уже существуют, на мой взгляд, их даже слишком много…
- Существуют. А что толку? На кого они работают? Уж точно не на благо государства, им и прикрываются. Речь идёт о создании принципиально и качественно новой структуры. Болотов предлагал создать легион как секретное подразделение внутри своего министерства и уже через него замкнуть его на наше ведомство. Если пойти по этой схеме, то вы, естественно, правы - получится очередной мертворождённый уродец. Вы, кажется, были на войне?
- Только как военный советник…
- Тоже мне, ангелочек выискался. Вы смотрите, от скромности не помрите, мне-то не надо лапшу на уши вешать. Советники! Вы все там так понасоветовали, что за вас духи самые большие вознаграждения назначали…
- Иван Павлович, простите, что перебиваю, но такого бакшиша, как за вашу голову, за всех советников вместе взятых…
- Ладно, обменялись комплиментами и хватит, чувствуется в вас комиссарская закваска: похвалил командира - полдела сделал.
Так вот я ещё там, в Афганистане, заметил, что лучше всего воюют те солдаты, у которых случилось личное горе, скажем, в недавнем бою погиб друг, или любимая девушка, устав ждать героя, легла под сопливого студента. Откуда что берётся! Вчера заморыш - метр с кепкой на коньках, а сегодня, глядишь, пора писать представление к медали "За отвагу". Чувствуете, куда я клоню?
- Пока, признаться, нет.
- А между тем идея проста − эффективнее всего с преступниками могут бороться люди, пострадавшие от них. Ни одна школа милиции, никакое специализированное училище не даст нам более стойких и неподкупных борцов, чем армия людей, на своей шкуре испытавших мерзость прикосновения нелюдей. Так, может, пришло время дать возможность их справедливому гневу выйти наружу и послужить обществу?
- Но они же в массе своей юридически безграмотны, а ведь любое процессуальное нарушение неизбежно приведёт к развалу даже очевидного дела в суде.
- История показывает, что когда перед государством стоит выбор выжить или погибнуть в кровавом хаосе междоусобной смуты, принципы либерализма должны отступить в сторону и освободить место для решительных и волевых действий. Сегодня в стране идёт война, и не только на Кавказе, невидимый фронт сейчас всюду, и если мы этого не поймём, мы угробим Россию, вернее, её остатки. Вы это понимаете?
- Не только понимаю, но и во многом разделяю ваши мысли, однако, Иван Павлович, вы сами говорили о психологии людоедов…
- Вот это и будет вашей главной задачей. В легион должны набираться только чистые и честные люди. Люди, которые будут служить не мне, не вам, а будущему своего народа и при этом чётко осознавать свою временность. Знаете, как казаки: беда в доме − они на войне, враг повержен - пашут землю, пишут книги, воспитывают детей. Думаю, вы основную идею уловили?
- Да, Иван Павлович.
- Вот и прекрасно, работайте в автономном режиме, когда и кого надо будет подключать, я вам подскажу, а пока - два дня вам на подготовку концепции. Постарайтесь не сильно расписываться, от силы страниц семь. Ну и параллельно думайте над общим положением, пожалуй, это будет самый важный документ.
Малюту слегка бил озноб от осознания свалившейся на него ответственности. С одной стороны, ему нравилась эта идея, с другой - брала оторопь только от одной мысли, сколько бед может натворить этот легион, приди к его руководству властолюбивые и корыстные люди.
Машина уже неслась среди себе равных в блестящих потоках ярко освещённых улиц, город начинал жить своей ночной жизнью. Идеальная схема, нарисованная Плавским, начинала обретать конкретные черты, Скураш, отбросив в сторону сомнения и сантименты, принялся за выполнение данного ему поручения.