* * *
В мягкой обувке ноги не шли, а пели! Поэтому отвязав Бурушку, Илья показал пальцем на видневшийся вдалеке пригорок, за которым начиналась их делянка, и сказал:
– Скачи околицей, а я напрямки пёхом пойду: ноги размять. Возле того обрыва встретимся. Только там не балуй, а то одна коняга меня оттуда уже скинула…
Бурушка кивнул головой и послушно побрёл объездной дорогой. Торопиться он не стал, чтобы опосля не дожидаться. Большого ума конь Илье достался!
Проводив его счастливым взглядом, Илья сбежал к Оке по извивистой тропке, которую он долгие годы наблюдал в оконце. Он специально держался ближе к краю, чтобы, как и его закадычные друзья, чуток прибить траву-мураву. Из-за этого тропка сразу стала на шаг шире, а если точнее, на аршин. Потом Илья забрёл в Оку испить водицы. Вода оказалась вкусной, но сапоги её в себя всё же не пустили!
– Э-ге-ге! – закричал Илья от распирающей его радости и силы.
– О-го-го! – отголоском донеслось с зелёных холмов.
Хотя, может быть, это было не эхо, а Бурушка, которого распирали те же чувства…
* * *
У самой межи делянки их встретил верный Загрызай. Учуяв Бурушку, он вздыбил шерсть и грозно зарычал. От этого рыка все карачаровские тяжеловозы бросались врассыпную, потому что Загрызай отличался от волка только тем, что был раза в полтора крупнее. Но Бурушка убегать не стал. Он опустил голову и ударил в землю копытом. Удар был такой силы, что из земли забил родник. Загрызай всё понял и, перестав рычать, завилял хвостом. Правда, он сделал вид, что виляет своему молодому хозяину, но всё равно мир был восстановлен. И в этом мире Илья был первым, Бурушка – вторым, а грозный волкодав согласился на третье место, что, тоже, в общем, почётно.
Поискав взглядом родителей, Илья обнаружил их спящими под любимым дубом. Он хотел их разбудить, но вдруг подумал, что если маменька увидит его ходячим, то ещё ненароком помрёт от радости. Нет, надо бы её подготовить. Например, докорчевать пень, над которым ещё не меньше трёх дней бате трудиться надо. Тогда родители сперва поразятся пню, и на Илью у них меньше поражения останется!
Сказано – сделано! Богатырь накинул хомут на корень, торчащий из-под земли, и дёрнул – да малость силы не рассчитал. Пень пробкой выскочил наружу и чуть не пришиб спящего Ивана Тимофеевича. Зато всё остальное вышло как нельзя лучше. Маманя спросонок до того удивилась пню, валяющемуся рядом с мужниной головой, что даже не сразу заметила ходячего сыночка.
* * *
Зато потом было столько радостных слёз, что хватило бы грядку полить. Илья уже устал рассказывать свою дивную историю, а батя с маманей всё рыдали и всё просили рассказать ещё. Потом, немного упокоившись, маменька сказала:
– Это, Илюша, не простые калики были, а, видать, ангелы небесные!
А батяня ничего не говорил, а только тыкал заскорузлым пальцем в налитые силой сыновние ноги и восхищённо крякал. Бурушка ему тоже понравился, хотя конь тыкать в себя не дал, да и в седло не пустил.
– Хороша коняга, – наконец обретя дар речи, по-хозяйски одобрил Иван Тимофеевич. – Теперь мы за месяц все пни выкорчуем, а то Пеструха не ровён час – скопытится от натуги.
– Ошибаетесь, батя, – возразил Илья. – Мы их с Бурушкой за час оприходуем.
Но и он малость просчитался, потому как уже через полчаса на делянке ни одного пня не осталось. Илья так увлёкся, что под горячую руку выдернул ещё не срубленный дуб, который с перепугу рухнул не вбок, а прямёхонько на него. Хорошо, Илья шлем перед этим родителям показывал да снять забыл, а то бы не поздоровилось его богатырской головушке. Завидя такое, матушка вскрикнула, а батяня только крякнул и по-хозяйски сказал:
– Добрый шелом: лепо удар держит!
* * *
Выдернутые пни Бурушка волоком стащил к Оке. Он сделал бы это в два раза быстрее, если бы не Пеструха. Кобыла всё время путалась под ногами, играла гривой и строила глазки, пока конь не сказал ей: "Изыди, шалопутная!" – на лошадином языке, разумеется.
По просьбе бати Илья сложил из пней небольшую запруду, в которую тут же набились караси размером с нашу щучку – в аршин длиной. А чего тут удивительного, если тогда на Оке ни одного вредного завода не было, потому караси не болели и были как один здоровыми!
Так что обед у Чоботков вышел на славу! На первое – запечённая в глине рыба, на второе – заяц на вертеле, а на третье – студёная вода из Бурушкиного родника. Вы спросите, откуда взялся заяц? Так Загрызай принёс, дабы показать Бурушке, что он тоже парень не промах!
– Ну, сынок, дай Бог, заспорится у нас работа! Посмотрим, что баба Рыкина теперя скажет. Инда запилила меня: мол, сидень твой не на печи сидит, а на шее… – благодушно бормотал Иван Тимофеевич, заедая зайцем карася. – А я её завтра силком притащу, пущай посмотрит на нашего Илюшу. А рычать станет, так мы её на Бурушке прокатим!
– Хе-хе-хе! – прыскала в кулак Ефросинья Ивановна.
– О-го-го! – ржал конь.
– Гр-р-р! – подхватывал Загрызай.
* * *
Насилу отдышавшись после сытного обеда, родители засобирались домой.
– Илюша, а ты пошто закручинился, – заволновалась Ефросинья, заметив, что сын повесил голову и в сборах никакого участия не принимает.
Илья подошёл ближе и нежданно-негаданно упал родителям в ноги:
– Маменька! Батяня! Не хочу я домой! И землю пахать не желаю!
– Аль мне уши заложило? Али ты вещаешь непонятно? – нахмурился Иван Тимофеевич. – А ну, давай, говори толком, без бабьих причитаний!
– Батя, я не для того на ноги встал, чтоб землю для супостатов отборным зерном засеивать. Или вы не ведаете, что басурмане и разбойнички всю Русь Киевскую скоро к рукам приберут. Мне Неждан сказывал, что от Мурома до стольного града уже по прямоезжей дороге не добраться. Какой-то Соловей там засел и с торгового люда три шкуры сдирает. Неждан по весне еле ноги унёс и теперь кожи, которые я ему мял, окольным шляхом в Киев повезёт, а это ж добрых три дня крюку! А расходу и того боле! Отпустите, Иван Тимофеевич, и вы матушка, Ефросинья Ивановна, не держите! Не по капризу прошу, а по завету старцев. Они мне оружье дали и коня богатырского, а я им обещал родную землю защищать.
Илья говорил горячо и убедительно, только разве батю нахрапом возьмёшь? Чоботки – народ упёртый! И сколько Илья не говорил, уже поднявшись с колен во весь свой богатырский рост, а в ответ слышал одно: "Не пущу!"
И тогда он вспомнил про главное. А главным были сказанные ему слова: "Куда своё умение направить, сам поймёшь. А ежели не поймёшь, тогда – беда, потому как враз силу потеряешь…".
Когда батя это услыхал, то сразу всё уразумел. А чего тута не уразуметь, когда калики перехожие не соху дровяную сыну дали и не кобылу квёлую, а меч вострый и коня богатырского. Значится, удел его таков. Тем паче, если Илья останется и силу из-за этого потеряет, то зачем, спрашивается, огород городить?
– Ладно, сынок, твоя взяла. Отпущу тебя на все четыре стороны. Только обещай кривды не творить, слабых не забижать и за нашу землю горой могутной стоять!
– Обещаю! – радостно выдохнул Илья, снова падая на колени.
– Благословляй, Ефросинья! – дрогнувшим голосом вымолвил старший Чоботок и первым перекрестил сына.
ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ
Получив родительское благословение, Илья первым делом направился в церковь. Днём народу в храме не было, поэтому не пришлось никому ничего объяснять и выслушивать сердобольные "охи" да "ахи"…
Затеплив свечу перед иконой Спасителя и встав на колени (как это было здорово после сидячих годков!), Илья прочёл "Отче наш", а потом ещё долго шептал слова, которые если б кто и услышал, то вряд ли понял, да и не предназначались они для чужих ушей…
Уже выходя из церковных дверей, Чоботок столкнулся с Карачаровским священником – отцом Андреем, ревностным человеком со строгим взглядом, который однако смягчала добрая улыбка. Батюшка стал настоятелем сельской церкви лет десять тому, и все эти годы после воскресной службы непременно заходил к Чоботкам исповедовать и причащать горемычного сидня, или так – поговорить по душам. Эти разговоры не просто отвлекали Илью от горестных мыслей, но давали силу и надежду.
– Тот, кто здесь смиренно страдает, во Царствии Небесном награду получит, – любил повторять отец Андрей, неизменно добавляя: – "Блаженны плачущие, ибо они утешатся"…
– Да когда оно придёт, это Царствие Небесное! Нам бы с Ефросиньей сейчас утешиться, – горько вздыхал батя Иван Тимофеевич, пропитывая кручёную нитку-дратву варёной смолой. – Все его дружки давно оженились и детишек растят. А наш торчит, как пень посреди сада. Там сочных яблочек много, да с печки не достать…
– У тех, кто много яблок ест, лицо кислым становится… Может, и не надо Илье жениться, может, у него иная планида. Но нам того знать не дано, значит надо терпеть и молиться…
Вот Илья и молился. И молитва его была проста:
– Господи, помилуй!
* * *
Увидев своё духовное чадо в полном здравии, батюшка несказанно обрадовался. А когда услышал чудесный рассказ, возрадовался сугубо и тут же благословил молодца следовать наказу старцев.
– Об отце-матери не бойся: поможем чем сможем всей громадой… Землю защищай, но силой не кичись – ты её с небес получил. И помни, что на крепкий меч всегда крепче найдётся… – напутствовал богатыря отец Андрей.
При этом взгляд батюшки был строг, но по губам то и дело пробегала улыбка.
* * *
Больше всего Илье хотелось повидать друзей! Сперва он решил навестить Брыку, который после смерти бати, стал единственным кузнецом на всё село, если не считать его помощника глухонемого Молчана. Но Молчан, ходивший в подмастерьях ещё у Брыкиного деда, настоящим кузнецом считаться не мог, потому что объяснить ему, какие нужны шиковины для подвески дверей, дужки для ушатов или кресала для высечения огня, не было никакой возможности. Зато по причине немоты, а более по смирению, Молчан не роптал на судьбу: он молча помогал Брыке, который ему во внуки годился…
Когда Илья подошёл к Брыкиной избе, то к пущей радости увидел в открытой калитке Улыбу и Неждана.
– Гляди! – таким густым басом воскликнул востроглазый Брыка, что коза Дереза с перепугу заблеяла дурным голосом. – Гляди! Никак Чоботок своими ногами к нам идёт! Или это мне привиделось?
– Не может того быть, – пробурчал Улыба, даже не оборачиваясь.
– Так ведь и впрямь идёт! – обрадовался Неждан.
– Лёд по реке тоже идёт, а толку никакого.
– Почему?
– Потому как ног у него не наблюдается. А ежели ног нету, то и сапоги не требуются… – мрачно объяснил Улыба. – Без ног торговли никакой, одни убытки…
– Да хватит тебе бурчать! Лучше сам погляди! – перебил друга Неждан, силой поворачивая голову упрямца. – Вона идёт, и кажись, в твоих сапогах.
– Верно, мои сапоги! С выставки… Как же он их достал, когда жердина склизкая?
– А вот так! – весело рассмеялся подошедший Илья, выхватывая меч из ножен. – Вжик – и нету!
Завидев меч, друзья как по команде шагнули назад: уж больно грозно сверкнул клинок в богатырской руке.
– Чего оробели? – спросил Илья, загоняя меч в ножны. – Не пужайтесь, я его сам боюсь: не обвыкся ещё… Ну, здоров, други ситные! Так по вам стосковался, что сам пришёл… своими ногами.
После этих слов началась такая кутерьма, что и передать нельзя. Друзья что-то выкрикивали, радостно гоготали, обнимались и так лупили друг дружку по могучим спинам, что от холщовых рубах чуть клочья не летели. Даже мрачную физиономию Улыбы озарила счастливая улыбка, от чего он превратился в такого красавца – прям картину пиши!
Когда первый восторг малость поутих, Илье пришлось в седьмой раз за этот день рассказать свою историю.
– А я знал, что так оно и будет! – неожиданно проговорил Брыка.
– Откуда? – удивился Улыба.
Ответа он не дождался, потому что Брыка с детства был молчуном. Да к тому же молот и наковальня быстро отбивают охоту к пустопорожним разговорам.
– А ему, видать, сорока весточку на хвосте принесла… – хмыкнул разговорчивый Неждан, – …или баба Рыкина на помеле!
Все дружно рассмеялись, представив сварливую бабу Рыкину верхом на помеле, хотя тут же вспомнили, что старуха не раз говорила: "Лучше хромать, чем сиднем сидеть", но при этом добавляла: "Посмотрим, сказал слепой, как будет плясать хромой". Эти слова, раньше похожие на издёвку, теперь казались вещими: сидень встал и даже слепому было видно, что сплясать Илья сможет куда лучше хромого!
СКАЧКИ В ЧЕТВЕРТЬ СКОКА
– А ну, покажи! – вдруг сказал Брыка.
И хотя он не сказал что́ именно, Илья сразу догадался и, вынув меч, протянул его кузнецу. Бережно, как дитятю, тот взял его в руки и поднёс к глазам, любуясь блеском стали. Потом потрогал загрубелым ногтем остриё и восхищённо зацокал языком. Друзья, затаив дыхание, ждали. Но Брыка молча ухватил меч пошире и, багровея от натуги, начал сгибать клинок в дугу.
– Сломаешь! – вскрикнул Илья.
Кузнец отпустил левую руку и, сверкнув на солнце, клинок легко выпрямился.
– Булат! Мне про него батя сказывал… – наконец проговорил Брыка и снова умолк, утомлённый таким долгим объяснением.
– Про булат я тоже слыхивал в стольном Киеве, – пользуясь случаем показать себя, молвил Неждан. – Его куют из железа и стали, потому он крепче дуба и гибче лозины.
– Небось, стоит немало? – мрачно поинтересовался Улыба.
– А ты думал? За добрый дамасский меч коня дают, а то и двух.
– О-го-го? – донеслось с улицы удивлённое ржание, и в проёме калитки показалась лошадиная морда.
– А это что за зверь? – присвистнул Неждан. – Брыка, отворяй ворота, пока он их не снёс!
– О-го-го! – согласился Бурушка, неслышно прилетевший вслед за хозяином.
– Бурушка, погуляй пока, – наказал Илья, – а то нам тут впятером не развернуться.
Лошадиная морда исчезла, а Брыка, Улыба и Неждан гурьбой высыпали на улицу, чтоб как следует рассмотреть чудо-зверя, голова которого не пролазила в калитку.
* * *
– Твой, что ли? – мрачно поинтересовался Улыба.
– Мой! Буруном звать… Бурушкой.
– О-го-го! – подтвердил скакун, трогая землю копытом.
– Ты чё, брёвна на нём будешь тягать? – спросил Улыба, с видом знатока оглядывая коня со всех сторон. – Тогда на кой седло, коли на телеге сподручнее?
– Зачем брёвна? Это ж боевой конь!
– Не смеши народ, – встрял Неждан. – Да с такими ножищами он пока развёрнётся, война кончится! За версту видать – мирная скотина…
– Травяной мешок! – буркнул Улыба.
Брыка в привычку промолчал, но было видно, что он разделяет мнение приятелей.
– Травяной мешок, говоришь? – улыбнувшись, переспросил Илья. – Тогда распори!
С этими словами он выхватил меч из ножен и воткнул его в землю.
– И распорю! – не сдавался Улыба. – Только меча жалко: больно дорог! Лучше я твою конягу дармовой дубиной огрею.
Сапожник подскочил к поленнице и выдернул оттуда двухаршинный кол, толщиной в ногу. Поднатужившись он вскинул жердину над головой и что есть дури обрушил её на лошадиный круп. Но не попал, потому что Бурушка, стоявший до этого неподвижно, сделал какое-то неуловимое движение и жердина, сказав "хряп!", обрушилась на Брыку.
– Целиться не умеешь, криворукий, – пробормотал кузнец, потирая плечо. – Смотри, как надо.
Сжав пудовый кулак, который валил с копыт любого карачаровского тяжеловоза, он занёс его над Бурушкиным лбом и прищурил глаз для лучшего прицела. На это раз конь уворачиваться не стал. Он принял страшный удар спокойно, словно не кузнецкий кулак, а невесомый комарик сел ему на морду.
– Ать! – заревел Брыка, тряся кулаком. – Ать!
– Молотом надо было, – угрюмо посоветовал Улыба.
– Ага! А чем тогда подковы ковать? Эта ж башка потуже наковальни будет!
* * *
– А скакать он тоже могёт? – спросил Улыба, не отказавшийся от попытки найти в Бурушке какой-нибудь изъян.
– А ты испробуй! – усмехнулся Илья. – Или боязно?
– На тяжеловозе? Да пока он за околицу выедет, я всхрапнуть успею!
Этого Илья стерпеть не мог. Могучей дланью он ухватил Улыбу за ворот и водрузил на коня.
– А теперь спи себе на здоровье, коль дома не доспал… Давай, Бурушка, однако полегоньку, в четверть скока!
– Держись, Улыба! – только и успел крикнуть Неждан…