Не отходя от Фокина и краем глаза поглядывая на него, Каштанова с удовольствием смотрела на свой класс, немножко отдыхая, пока пишут сочинение. Ей нравилось, что в этой новой школе ей достался не "а", не "б", а просто девятый, к тому же и старший - десятого пока в школе нет, они будут первым выпуском, и Саша Медведев исподволь по ее просьбе готовил фотографии для альбома "Они были первые". У Каштановой было немало выпусков, но девятый без буквы казался ей особым, новым, важным в ее судьбе, и предложение Фроловой говорило о том, что ее предчувствие сбывается. Но как уговорить Алексея? В отличие от мужа Елена Васильевна любила работу классного руководителя, ей нравилось, что у нее кроме обычных учеников есть и свои дети, свой класс. Вон Сережа Лазарев и Игорь Сапрыкин… Сережа списывает, отвернувшись к стене, изображая крайнюю степень задумчивости и вдохновения… Пусть… Что у них на уме, у Сережи с Игорем? Мотоциклы, дзюдо, гитара… И все сами делают, своими руками - и электрогитару могут сделать и чуть ли не мотоцикл… Медведевы, Паша и Саша. "Морячок" Паша смотрит на всех маленькими глазками так, будто требует: "Скажите мне определенно". А что ему надо? Что ему сказать определенно? Он и сам не знает… Но хочет чего-то - хорошо! Больше всего Елена Васильевна боялась за ребят, которые ничего не хотят, решительно ничего! Саша Медведев, местный донжуан… Когда Елена Васильевна нечаянно назвала красавца Сашу Дон-Жуаном, она немного испугалась - еще обидится, эти ребята плохо понимают юмор и могут обидеться по самому пустяковому поводу. Но Саша был польщен.
- Саша! Медведев! - негромко сказала Каштанова. - Опять контакты налаживаешь? Такой коммуникабельный человек.
- Кому… Чего?
- Никому и ничего. Общительный слишком, говорю. Пиши сам!
Рядом с Сашей сидел Миша Логинов, кандидат на медаль - наверно, о нем так с первого класса говорили. Большой, медлительный, с модной прической где у них в Электрозаводске так стригут? Наверно, в Москву, на Арбат ездил, полдня в очереди сидел. Михаил удобно устроился у окна, писал неторопливо. Если его оторвать от дела, он спокойно вступит в разговор, потом так же спокойно продолжит работу. Елена Васильевна называла его "лорд-толкователь": любое слово объяснит, да так неожиданно, по-своему! Отец - строитель, монтажник, мать на заводе работает, станочница, а сын? Как развит, как держится, какие точные, неторопливые, изящные движения… Весь класс перебери - почти у всех родители на заводе, только у Гали Полетаевой мама в парикмахерской работает да у Ларисы Аракеловой отец инженер, в КБ. А то все - электрики, да слесари, да литейщики, да сталевары, да типографские рабочие. Вон Костя Костромин: отец-ремонтник, в неостывшие печи первым идет. Ночью к подъезду Костроминых машину подгоняют, и сам начальник цеха просит выручить.
Наутро об этом все Семь ветров знают: Костромин-старший очень гордится, что сам начальник цеха… "А Костя не хвастун, нет, - подумала Каштанова. - Может быть, потому, что о его подвигах лучше не распространяться, он это понимает".
Костя поднял голову, Каштанова посмотрела в веселые его глаза и пожалела, что нельзя ей с Костей о муже своем посоветоваться. Он дал бы дельный совет! Но тут ее взгляд упал на Романа Багаева, и она подумала, что надо ему помочь. Неграмотен… А деловой человек! Любое дельце провернет, что хочешь достанет. Спекулирует, наверно? Иначе откуда такие деньги?
Ну вот, пожалуйста: перед тетрадкой красуется сторублевая бумажка. Ну-ка, старая педагогика, что ты посоветуешь в таких случаях делать? Встречалась ли ты с учеником, у которого сторублевая бумажка д л я игры положена, для того, чтобы посмотреть на реакцию Елены Васильевны?
- Что это. Роман? - спросила Елена Васильевна, попрежнему не спуская глаз с Фокина, чтобы потом не ругать себя за минутную оплошность.
- Так, мелочишка, - лениво сказал Роман.
- Убери.
Роман свернул ассигнацию и уголком засунул в верхний карман пиджака. Елена Васильевна посмотрела в его тетрадь.
- Какая это согласная, глухая или звонкая?
- Звонкая… Нет, глухая…
Елена Васильевна могла бы сказать Роману, что это правило во втором классе изучают, но она давно научилась не попрекать учеников незнанием и потому терпеливо сказала:
- Глухая. Запомни: "Степка, хочешь щей? Фу!" - девять глухих согласных. Запомнишь?
- Степка, хочешь щей?
- Фу-у! - отозвался Фокин со своего председательского места, и Елена Васильевна поспешила напомнить:
- Володя! Фокин! Я здесь! Я с тобой!
- Спасибо, - сказал Фокин. - Вы настоящий товарищ, Елена Васильевна.
Ладно, пусть дерзит. Если бы только дерзость, еще ничего бы. Другая беда с Фокиным - злой он. Почти каждый день кто-нибудь от него плачет. А в художественной школе учится, и, говорят, там он первый. Но зол! Или, может быть, злость нужна художнику? Может, что-то зреет в этом Фокине, пробивается?
- Разрешите сдавать? - учтиво спросил Фокин.
Каштанова посмотрела на часы.
- Написал?
- Разумеется.
- И проверил? - Елене Васильевне от души хотелось, чтобы в этом состязании победителем вышел Фокин. От нее не убудет, за свой авторитет она не боялась, потому что никогда не думала о нем. Но Фокин… Пусть будет его верх!
Некоторые люди оттого и злы, что ни в чем не могут добиться верха.
- Хорошо проверил?
- Разумеется. - Фокин смотрел прямо в глаза. Учителей оторопь брала от этой его привычки хладнокровно смотреть в глаза старшим.
Елена Васильевна взяла тетрадь и открыла ее. Фокин бесстрастно следил за ней. Класс - Каштанова спиной почувствовала - насторожился. Елена Васильевна приготовилась к худшему.
Так и есть! Слово в слово из учебника, и запятые все на месте, потому что и запятые из учебника.
Елена Васильевна на мгновение испугалась, как при встрече с мистикой. Потерла лоб.
- Как же так, Фокин… Я же глаз с тебя не сводила… Я же весь урок…
- А я вам говорю, что я никогда не списываю. У меня зрительная память, - холодно сказал Фокин и, не спрашивая разрешения, пошел на свое место.
- С этого дня, - бросила тетрадку Елена Васильевна, - с этого дня и до конца школы хоть на стол учебник клади, мне все равно!
- Степка, хочешь щей? - повернулся Фокин к классу, и класс, конечно, тут же и предал свою учительницу, весело и беззлобно.
- Фу-у-у! - дружно ответили Фокину.
- Вот именно, - отомстила Каштанова. - Вот это вы и есть: глухие и согласные. Фу! - И сама же и улыбнулась, почувствовав, как хорошо жить в окружении неусталых людей. И поскольку ее все время не отпускала мысль о назначении Алеши, она вдруг подумала, что, если бы он видел ребят ее глазами, он наверняка согласился бы, и тут же, почти неожиданно для себя самой, пригласила весь девятый класс - ну, кто хочет, ребята! - к себе домой.
Костя Костромин весело прищурил глаз:
- Военный совет?
А разве скроешься от них? Всё они знают, что в школе происходит.
Ребят к Каштановым пришло много, человек пятнадцать. Они сразу заполнили обе комнаты и кухню. Елена Васильевна подвела "морячка" Пашу Медведева к проигрывателю, показала пластинки, и вот в доме на полную мощь гремела музыка, и все танцевали, сидели по углам парами или вертелись вокруг Алексея Алексеевича - с ним любили разговаривать.
- Взрослый только рот откроет, - говорил Костя Костромин, - а я уже знаю, дело он собирается говорить или не дело. Если дело - то пожалуйста, а если не дело, то…
- Так ведь и все люди так, Костя, - улыбнулся Каштанов. - И все люди различают дело и не дело и относятся соответственно.
Галя Полетаева, танцуя с донжуаном Сашей Медведевым, спрашивала: зачем же их все-таки позвали сюда?
- Чтобы мы сегодня могли с тобой потанцевать, - со значением отвечал Саша и наклонял голову так, чтобы кудри его касались Галиной щеки. - Ты очень красивая… И лицо у тебя такое…
- Какое?
- Продолговатое, - только и смог придумать Саша. - Ты, наверно, очень страстная!
Вот нахал!
- Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна говорит: Дон-Жуан!
Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть, - с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул щепотку земли.
- Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
- А что Фокин? Что Фокин? - возмутилась Галя. - У нас с Фокиным уже всё!
Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя, перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно увел от Каштанова ребят.
- Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты устроила эти посиделки? Начинай!
- А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие прекрасные лица?
- И такие хриплые, грубые голоса…
- А ты сам-то кто? Алешка-голубятник… Подумаешь, институт кончил… У тебя мама учительница, вот и кончил… А они? С ними что будет? - говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа. - Игорь! Сапрыкин! - позвала она. - Прости за несвоевременный вопрос, но скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?
- А чего ухожу? Чего ухожу? Я просто не прихожу на них!
- Ну вот не любим мы всю эту учебу, - подхватил Игорев друг Сережа Лазарев. - Не любим! Говорят, говорят, и пишут, и читают, и льстят, и ругают…
- Вызывают, двойки ставят, - в тон ему продолжал Костя Костромин. - Авторитет в глазах девушек ущемляют, правда?
- Вот правда! - горячо поддержал Костю Саша Медведев, Дон-Жуан. - Вот почему всегда гуляют с девушками из другой школы, а не из своей? Не задумывались? Не задумывались?
- Нет, - сказал Каштанов серьезно, - над этой проблемой я не думал. Так почему же?
- А потому что авторитет двойками не подорван, вот почему!
- Да! - сказал Костя Костромин. - Вот именно! А психика школьника очень чувствительна, правда, Саша?
Все рассмеялись, Костя обнял друзей и увел их от Каштановых.
В дверь позвонили, и на пороге появились еще два дружка - Володя Фокин и Роман Багаев. Каштанов подозвал Фокина, достал большую папку его акварелей и стал хвалить.
- Я, вообще-то, не очень понимаю, но мне нравится… Особенно эта работа - избы, белесые столбы, разбитая дорога… И не в безвоздушном пространстве все, а в воздухе… Воздух осенний чувствуется…
И тут Фокин показал себя, как потом говорила Елена Васильевна. Нет, он не нагрубил, не надерзил. Он крайне вежливо поклонился и попросил разрешения преподнести эту работу Алексею Алексеевичу.
Каштанов внимательно посмотрел на Фокина, словно никогда не видал его.
- Спасибо. А тебе не жаль с ней расставаться?
- Для вас - не жаль.
- Ты лучше бы сочинения не списывал, - в сердцах сказала Елена Васильевна.
- Между прочим, Елена Васильевна, я не списываю. Я учу учебник. Или вы считаете, что в нашем советском учебнике не все правильно? - с расстановкой, но нисколько не волнуясь, проговорил Фокин.
- Иди! Иди к ребятам! - резко сказал Каштанов и отвернулся.
Каштановы долго молчали.
- Это он уже сейчас такой… А вырастет? - проговорила Елена Васильевна. - А вон дружок его. Роман Багаев, вон, смотри, Паше Медведеву жевательную резинку продает, да втридорога, я уверена… Нет, ты посмотри, посмотри… Что у него там из карманчика верхнего вместо платочка торчит? Не знаешь? Так я тебе скажу… Бумажка у него сторублевая… Хочешь посмотреть?
Каштанов вздохнул и сказал, что он с удовольствием посмотрел бы, потому что никогда не держал в руках сторублевой бумажки.
- Могу продемонстрировать… Позвать?
- Алена! - сказал Каштанов. - Ну что ты от меня хочешь? Вот сейчас, сегодня, я могу сердиться вместе с тобой, возмущаться, качать головой, обвинять всех и вся. А представь себе, что я соглашусь. Тогда что? Открою рот, скажу "да" - и вот я целиком отвечаю за этого Фокина и за Романа с его сторублевой бумажкой. Где он ее взял?
- Не знаю… Алеша, скажи "да".
- Нет!
- Скажи, Алеша, "да", - совсем тихо повторила Елена Васильевна.
- Нет! Нет и нет! И почему ты так настаиваешь? Ведь я соглашусь, я и дома бывать не буду, с утра до вечера в школе! Об этом ты подумала? И книгу мою - в ящик, в самый дальний ящик - подумала? И стану я вроде пионервожатого, мальчишкой на побегушках у директора…
- Этого с тобой не случится.
- Как же не случится? Обязательно так и будет! Где урок сорвут, где украдут, где напьются, всё на меня: "Па-ачему слаба воспитательная работа? Па-ачему?"
"Точно, именно так и будет", - подумала Каштанова и выложила свой последний и главный аргумент:
- Ты, Алеша, неправ. Идти в воспитатели, не идти в воспитатели - ты решаешь так, словно речь идет о твоей или моей судьбе.
- А на самом деле?
- А на самом деле речь идет об их судьбе… Ты их судьбу решаешь сегодня, - показала Каштанова на ребят. - Но больше я ни слова. Больше мы об этом ни слова.
Каштанова поднялась и ушла в другую комнату, где Андрейка демонстрировал всем желающим удивительное свое свойство: если его дергать за волосы, даже изо всех сил, то ему совсем не больно. Его уже вся школа за волосы дергала, весь второй класс и четвертый, и даже один семиклассник дергал, а ему не больно.
Между тем события в квартире Каштановых шли своим чередом. Именно это слово нужно поставить здесь: события! Где два человека, там событие, там происходит нечто такое, от чего меняются жизни.
Фокин позвал Галю Полетаеву, из-за которой Саша Медведев только что ел землю, постоять внизу.
- Зачем? - соглашаясь, спрашивала Галя. - Ну зачем?
Но Фокин не Медведев, ему изобретательность в ухаживании ни к чему, он просто взял Галю за руку, холодно посмотрел ей в глаза, и она послушно пошла за ним, хотя и не без страха. Вот уже несколько месяцев они выясняли отношения друг с дружкой и уверяли друг друга, что теперь каждый из них свободен и может ходить с кем хочет.
Но одно дело - говорить, а другое - на глазах у всех целый вечер танцевать с Сашей Медведевым, да еще позволить ему есть землю! Фокину, конечно, уже донесли, думала Галя, и он, конечно, не простит ей, но вот это ей и нравилось - что удалось его задеть.
- Ну? - сказал Фокин, когда они спустились вниз и Галя привычно прислонилась к высокой батарее. Так они стояли часами и часами и в ее подъезде, и в фокинском, и в чужих домах. На Семи ветрах не было, наверно, батареи в подъезде, у которой не стояла бы Галя Полетаева, выясняя свои отношения с Володей Фокиным.
- Теперь будешь с Сашкой Медведевым ходить? - Фокин кулаком тронул подбородок Гали, но пока еще не угрожающе, а ласково, и Галя потеряла бдительность, совсем не надолго, на одну минутку - вечно с ней так, думала она позже. Ну почему она вдруг ни с того ни с сего забывается?
- Не знаю, может быть, - ответила она доверчиво.
- Нет, Галчонок, не будешь… Я ему…
- Попробуй только. Да ты с ним и не справишься. Пусти, ну пусти! - Галя вырвалась из рук Фокина, и вдруг ей стало так жалко себя! - И почему все ко мне пристают, а? Вон Валечку Бурлакову никто не трогает, и Наташу Лаптеву, и Машу Иванову, и никого никто не трогает, я знаю! А меня сразу руками можно? Да? Я такая, скажи? Я такая? Что на мне написано, что меня руками трогать можно, со мной все можно, да? Пусти! От тебя водкой пахнет! Ненавижу тебя! - выкрикнула Галя и тут только поняла, что наконец она сказала правду: она ненавидит этого человека.
Фокин посмотрел на нес, сузив глаза, размахнулся и ударил ее.
Этого с Галей никогда не случалось. Но инстинкт подсказал Гале, что надо делать. Больше она себя не потеряет!
Сначала пусть он успокоится, а потом она ему отомстит.
И она не заплакала, не сказала ничего обидного Фокину - наоборот, пробормотала примирительно: "Ну что ты… ну ладно тебе… ну не сердись" - и они пошли наверх, к Каштановым.
А наверху было светло, ясно, чисто, и не было ни у кого, думала Галя, ни у кого не было никаких забот, все жили безмятежно.
Ребята сгрудились вокруг Каштанова. Лорд-толкователь Миша Логинов пытался дать определение слову "энтузиаст".
- Вот примерно так… - Миша неторопливо достал записную книжку, карандаш. - Есть стоящее дело А…
И есть человек Икс… У Икса есть душа… Икс вкладывает душу в А… Икс энтузиаст… Совпадает? Или есть еще какие-нибудь идеи?
- Совпадает, - согласился Каштанов, думая о своем. - А если дело нестоящее?
- Тогда не энтузиаст, а дурак, "уря-уря".
- Вот толкователь! - восхищенно воскликнул Костя Костромин.
- А где вы их видали, энтузиастов этих? - спросил Роман. - Их уже давно нет! Это раньше был герой - всех победил. А теперь деловой человек! Что ему надо, то и сделает, то и достанет!
Все заспорили; Фокин стоял в стороне, слушая. Галя Полетаева подошла к Фокину и звучно, с двух рук надавала ему пощечин.
При всех!
Фокин бросился на Галю, Костя схватил его, потом схватили и Романа, бросившегося на помощь Фокину, - и началась такая потасовка, что Каштанову пришлось растаскивать дерущихся, расшвыривать их в разные стороны.
Галя стояла перед Фокиным, сжав кулаки.
- Если меня обидят - ни за что! Ни за что я обиды не прощу, понятно тебе? Не было этого и не будет, понятно тебе?
Каштанова устроила вечер, чтобы муж ее мог увидеть ребят поближе. Но тут только воочию увидела она сама, какую судьбу готовила своему мужу.
- Ты прав, Алеша, - сказала она, - ты, как всегда, прав… Ничего с ними не сделаешь. Это же семьветровские, до глубины души темень, они только силу признают, видишь? Ты думаешь, этим дело кончится? Завтра они будут караулить друг дружку со своими компаниями и нападать вдесятером на одного и бить до смерти!
- Вполне вероятно, - сказал Костя Костромин, задетый словом "семьветровские". - Пошли, ребятишки, - и он первый натянул свою вязаную шапочку с красно-белыми шахматными крупными полями.
Ребята молча разбирали свои куртки, шапки, шарфы, сваленные кучей в прихожей.
Алексей Алексеевич стоял в дверях и молча смотрел на ребят.
Все доводы, которые он приводил в споре с женой, по-прежнему казались ему основательными. Но легла на другую чашу весов тяжелая, никогда прежде не испытанная Каштановым ярость. Не на ребят рассердился он, нет! На всю эту жизнь, на себя - да, на себя. Вдруг вся его жизнь показалась ему ленивой, пустой, бездельной. Что же это в самом деле он так бережет себя? Зачем себя беречь?
Чего жалость Каштановой к ребятам не сделала, то сломила ярость, и Каштанов почувствовал, что он не может вот так, безразлично отпустить этих ребят - пусть идут по свету, пусть дерутся, подличают, скандалят, хамят, грубят, говорят банальности, плоско шутят; пусть от них и вокруг них страдают люди и теряют веру в самоё возможность добра на земле… "Так? Так? - повторял себе Каштанов с такой отчетливостью и с такой болью, словно он сам или кто-то другой бил его кулаками в лицо, до крови, до смерти. - Так? Так? Так?"