Антон Таммсааре
Наш лисенок
Стояла чудесная весна. Уже который день теплый ветер гонял по голубому небу белоснежные облака. Поля и леса высохли, как в летнюю засуху.
Лесник К и реп по нескольку раз на день поднимался на ближний пригорок поглядеть, не видно ли где дыма, не начинается ли лесной пожар. Раза два он даже влезал на старую кряжистую ель, росшую на пригорке, чтобы пошире обозреть округу. Но до сегодняшнего дня не замечал он ничего подозрительного. Иногда, правда, кое-где виднелись дымки, но они были далеко и потому не особенно волновали Кирепа. Он знал, что там вдали и еще дальше, откуда уже никакого дыма не увидишь, есть другие лесники и уж они-то сами присмотрят за своими лесными угодьями.
И надо же было случиться беде как раз в то время, когда Киреп прилег после обеда вздремнуть. Его шестилетний сын Атс решил, что пришла пора ему самому сбегать на пригорок. Прямой путь шел гуда через мостик, но ходить по нему Атсу запрещалось строго-настрого: года два тому назад он упал с этого мостика и чуть не утонул. И сколько мальчик ни объяснял этой весной маме - может, тысячу, а может, и не одну тысячу раз, - что тогда он был маленький, а теперь стал большой, запрет все равно оставался в силе и весной, когда вода в ручье стояла глубокая, и летом в сушь, когда ручей превращался в узенькую проточину, зато мостик висел так высоко, что упасть оттуда на камни, рассыпанные по дну, было так же опасно, как и в глубокую воду.
Из-за этого-то запрета не было у мальчика большего желания, чем ходить тайком по мостику через ручей. Вот и сегодня он пробежал по нему и, очутившись на противоположном берегу, сначала пошел по опушке вдоль ольшаника, а потом повернул на пригорок к старой ели. А раз уж он оказался там, то, конечно, не мог не вскарабкаться на дерево: старые сучья и молодые ветви располагались так удобно, что поднимайся, как по лестнице, хоть до самой макушки, где любят сидеть вороны в одиночку, парами, а то и целой стаей.
Но сегодня вскарабкаться до самого верха Атсу не удалось: едва добравшись до середины ели, он заметил большой столб дыма, да так близко, что поднимался он наверняка из их леса. Атс решил, что горит С о онеская роща, там рос густой молодой сосняк, но встречались и молоденькие елочки и разлапистые кусты можжевельника. Соонеская роща стояла на возвышенности, и когда-то там находили лисьи норы.
Увидев дым так близко, Атс поспешно спустился с дерева и со всех ног кинулся домой. Впопыхах он чуть не бултыхнулся с мостика в воду, но в последнюю минуту успел ухватиться за шаткие перила. С сильно бьющимся сердцем он наконец благополучно добежал до дому. Стремглав взлетел по стремянке к лазу на сеновал и заорал во всю глотку:
- Папа! Эй, папа! Из рощи Сооне густой дым идет!
- М-м-м… - промычал отец сквозь сон.
- Папа! Вставай же, лес горит! - снова закричал мальчик, поднявшись еще на одну перекладинку и сунув голову в лаз.
- Что ты сказал? - переспросил на этот раз отец.
- Лес горит, вставай!
Наконец отец сообразил, в чем дело, вскочил на ноги и крикнул сыну, чтобы тот держался подальше от стремянки. Мальчик с проворством белки скатился по перекладинкам и кинулся к мостику, отец бежал за ним по пятам. У ручья Атс остановился и пропустил отца вперед. Но когда тот был уже на середине мостика, мальчик пошел за ним, будто получил наконец долгожданное разрешение. Как только отец полез на елку, чтобы разглядеть, откуда идет дым, мальчик собрался лезть за ним. Но не успел этого сделать, потому что отец проворно спустился с дерева и заспешил обратно к мостику. Атс помчался за ним следом и второй раз перешел мост, а отец будто ничего и не заметил. И стал этот день в жизни Атса важным днем, потому что из-за лесного пожара его признали большим и умным, а значит, теперь он всегда сможет ходить через мостик - все равно, будь то весной или летом.
Вернувшись домой, отец схватил велосипед и уже вскочил было на него, чтобы ехать звать людей на пожар, но тут оказалось, что на одном колесе спущена шина. Делать нечего, пришлось ее накачивать. Пока отец работал насосом, Атс стоял около него и рассказывал:
- Я просто так пошел. Вдруг гляжу: что это за клуб такой, как раз над Соонеской рощей!
- Значит, ты забрался на ель? - спросил отец.
- Совсем невысоко, - ответил мальчик. - Я и залезть-то на нее не успел по-настоящему, сразу дым увидел.
- Смотри, как бы ты оттуда кубарем не скатился, - предостерег отец, но Атс по голосу догадался, что говорится это только для порядка, потому он и ответил, чтобы раз и навсегда все стало ясно:
- Не бывать теперь тому, чтобы я упал. Я же совсем маленький был, когда с мостика в воду бултыхнулся, а сейчас за меня бояться нечего. Раньше у меня на мостике голова кружилась, вот я и упал, а теперь совсем не кружится, держусь я за перила или не держусь.
- За перила надо обязательно держаться, - возразил отец, - вот и я тоже держусь, не то сам могу в воду свалиться.
- А я не свалюсь, - стоял на своем мальчик.
- Для чего же тогда перила поставлены, если за них никто держаться не будет? - проговорил отец, сел на велосипед и умчался.
Некоторое время Атс смотрел ему вслед, а когда отец исчез за лесом, снова вернулся к мостику, чтобы поразмыслить над его словами. В самом деле, для чего же нужны перила, если никто не будет держаться за них рукой? И для чего нужна рука, если ею ни за что не держаться? Рука ведь на то и дана, чтобы ею что-то брать, что-нибудь держать. Атс продолжал размышлять над этим, когда уже перешел через мостик и приблизился к елке, намереваясь взобраться на нее: очень уж хотелось ему увидеть, клубится ли дым сильнее прежнего или стал потише.
А отец в это время мчался на велосипеде от одного хутора к другому, собирая людей на пожар. Но кое-кто уже и сам заметил дым, и поспешил к месту происшествия. Там лесник всех и застал, когда приехал на пожар, вспотев до того, что на нем сухой нитки не осталось.
Огонь успел захватить обширное пространство, но, к счастью, ветер дул от леса к болоту, так что если бы не удалось преградить ему дорогу, возле сырого болота он и сам бы погас. Нот почему люди взялись прежде всего за ту полосу огня, которая пробивалась против ветра к лесу, в то время как раздувающемуся по ветру пламени никто и препятствовать не стал. И только после того как удалось погасить пожар около леса, люди двинулись навстречу огню к краю болота: ветер мог перекинуть языки пламени через неглубокий ров, окружающий рощу Сооне, и поджечь болото. Случись такое, преградить дорогу огню было бы очень трудно и тогда уж никто не мог бы сказать, где иссякнет его сокрушительная мощь.
Но и с подветренной стороны караулить огонь было не так-то легко, дым накатывал удушающе густой и горький. К тому же он был полон живых искр и хлопьев сажи. Но с этим считаться не приходилось, и люди, следя, чтобы болото не загорелось, ходили по краю его в клубах дыма. Им удалось спасти небольшую красивую сосновую рощицу на самой вершине Сооне.
Зато вечером, когда крестьяне стали расходиться по домам, они выглядели страшнее, чем если бы весь день проработали на молотьбе. Кое-кто получил ожоги, у многих пострадала одежда.
Лесник Киреп остался на пожарище следить, не тлеет ли где скрытый огонек, который на ветру может разгореться в пламя. С еловой веткой в руке ходил он по краю обгоревшей земли, постегивая ею то здесь, то там или затаптывая ногами мох, из которого тянулись тоненькие струйки дыма. А потом побрел он по черной, обуглившейся земле, чтобы поближе рассмотреть, что сталось с молодыми деревцами. Киреп помнил, что здесь под деревьями рос высокий мох, густой вереск, зеленые кусты черники и брусники. Теперь перед ним лежала голая земля: огонь поработал в сухих зарослях на совесть. Почернели даже стволы сосен, да так, что вряд ли какая из них выживет, разве только те, что постарше, у которых кора успела уже задубеть как следует.
Лесник смотрел на сосны, как на живые существа, вот только ходить они не могли. Большую часть сгоревшего леса сажали под его присмотром, а саженцы вырастил он сам. Они были для него как дети, погибшие в этот пригожий весенний день в обжигающем пламени. Сколько трудов он вложил в них! Из года в год выращивал он саженцы и высаживал их по весне. Мотыгой выгребал в земле глубокую ямку, опускал в нее длинный тонкий и слабенький корешок, потом утрамбовывал землю, чтобы ни ветер, ни палящее солнце не могли повредить корням. И все же некоторые деревца засыхали, и тогда на их место сажали новые, чтобы лес не редел, чтобы в ровных рядах не было просветов.
И вот случилась беда. Все исчезло, все уничтожено за какие-нибудь несколько часов. Наверно, если бы деревья сгорели дотла, ему было бы легче, но нет, они все еще стоят - на тех, что пониже, хвоя опалена, на высоких еще зеленая. Но завтра или послезавтра пожелтеет и она, и большие деревья вместе с маленькими будут долго стоять так, напоминая Кирепу, каким бессмысленным и бесплодным может стать человеческий труд. И все-таки он знает, что будет снова выращивать саженцы сосен, поливать и окапывать их, чтобы было что сажать вместо деревьев, погибших в огне.
* * *
С такими мыслями бродил Киреп по обгорелой земле между почерневших стволов. Начинало темнеть, но он все никак не мог покинуть пожарище. А когда наконец направился к дому, еще не раз останавливался и оглядывался.
Наконец Киреп вошел в лес, не тронутый огнем, под высокие сосны и вдруг услышал жалобное повизгивание, доносившееся из горелого леса. Что бы это могло быть? Лесник прислушался. Теперь можно было разобрать, что скулит не один, а несколько зверьков.
Киреп пошел на звук. Он шел медленно и осторожно, останавливаясь и прислушиваясь. А когда тихое повизгивание раздалось совсем близко, и вовсе остановился. Леснику показалось, что скулящие зверьки идут ему навстречу, словно надеясь на его сострадание и помощь. И чтобы не испугать их, Киреп замер на месте. Он даже прикрыл глаза, зная, что их живой блеск лесные звери видят прежде всего.
Так прошло минут десять. Наконец Киреп заметил, как по черной, обгоревшей земле движется что-то красновато-коричневое.
"Лисенок, - подумал лесник. - Видно, мать, испугавшись огня, бросила своих щенят. Где-то здесь должна быть лисья нора".
Киреп терпеливо дождался, пока лисенок, повизгивая, подошел к нему совсем близко, и прыгнул, чтобы схватить его. Но зверек был проворнее. Колобком покатился он между сосновых стволов и кочек. Киреп догнал лисенка, но, пока нагибался, тот опять ускользнул. Несколько раз Киреп опускался на корточки и даже падал плашмя на землю, испачкался сажей с ног до головы, но в сгущавшихся сумерках лисенок все еще продолжал бегать на свободе.
Тогда лесник скинул пиджак и попытался набросить его на убегающего зверька. В конце концов это ему удалось, и он направился домой с лисенком в руках и в перепачканном сажей пиджаке. Два других лисенка успели удрать. Киреп утешал себя мыслью, что завтра он возьмет с собой лопату, разыщет лисью нору и откопает весь выводок.
Назавтра он так и сделал, но нора была пуста - ни старых лис, ни лисят в ней не оказалось. Свежие следы на песке говорили о том, что за ночь лисы унесли отсюда щенят. Конечно же, они поступили мудро - ведь было бы неразумным оставаться жить здесь, в опустевшем лесу, где каждый может следить за всеми твоими явными и тайными делами.
Так у лесника появился лисенок. Сперва Киреп посадил его в деревянный ящик, крышку которого оставил приоткрытой, чтобы туда проникали свет и воздух. Сверху он положил тяжелый камень - так ее нельзя было сдвинуть. Атсу строго-настрого запретили трогать крышку и камень. А если он захочет увидеть лисенка, может глядеть на него в щелочку.
Атс долго подглядывал за лисенком: никогда раньше не видел он лисы - ни мертвой, ни живой. Ему даже в голову не приходило, что лисенок может быть таким красивым, что у него такие красивые сверкающие глаза, которые глядят на Атса как человеческие - словно бы тот, кто так смотрит, может говорить на языке людей или хотя бы понимать его.
- Тебе здесь хорошо? - допытывался Атс у лисенка, прижимаясь губами - к щели, чтобы зверек мог его лучше слышать. - Хочешь есть? Чего тебе дать? Скажи, я сразу принесу.
Но лисенок даже не пискнул в ответ. Он сидел не шелохнувшись, и только его горящие глаза так же пристально смотрели на мальчика.
- Как тебя зовут? - помолчав, спросил мальчик. - Меня зовут Атс, я уже умею ходить через мостик и влезать на дерево. Когда ты вырастешь, ты тоже научишься ходить через мостик, я тебя научу. Просто нельзя смотреть вниз на воду, а то голова закружится - и тогда бултыхнешься в воду, хотя бы ты обеими руками изо всех сил держался за перила. Вот какой у нас мостик и как по нему надо ходить.
И Атс опять долго молча глядел на лисенка, глаза которого горели все тем же огнем.
- Почему ты не отвечаешь? - спросил мальчик. - Разве ты не понимаешь меня? А вот Сосса понимает. Она и сама отвечает мне: шевелит ушами, виляет хвостом, визжит и лает. Ты еще маленький и глупый, тебе надо подрасти. И я дам тебе имя, дам красивое имя. Сосса у меня уже есть, а ты будешь Мосса. Запомни: Мосса, Мосса, Мосса.
Но когда Атс рассказал маме, что назвал лисенка Моссой, мама имя это не одобрила.
- Мосса звучит почти так же, как Сосса, - объяснила она, - так что кличка эта не годится. Ты будешь звать лисенка, а собака подумает, что ты зовешь ее. Начнешь звать собаку, лиса решит, что ее зовут. Сосса - Мосса или Мосса - Сосса - для зверя это одно и то же.
- Ну, тогда будем звать собаку так, как звали прежде, - ответил мальчик. - Пусть она будет Пийтсу, а не Сосса.
- Это другое дело, - решила мама. - Разницу между Пийтсу и Мосса любой лисенок поймет.
- А как быть, если лисенок все-таки не отличит Пийтсу от Мосса? - спросил мальчик. - Что мы тогда будем делать?
- Значит, нужно будет учить его, пока он не начнет разбираться, - ответила мама. - Ты ведь тоже сначала не отличал "л" от "к" и "о" от "с", а теперь отличаешь, научился распознавать их.
* * *
Мамины доводы вполне убедили Атса, и он вернулся к лисенку, чтобы растолковать ему разницу между Пийтсу и Мосса. Но скоро ему это наскучило, и он стал пытаться хоть немного приподнять крышку ящика, чтобы щель, в которую он подглядывал, стала чуточку шире. Атс даже разыскал и приготовил палку потолще, чтобы подсунуть ее под крышку ящика вместо другой, тонкой, которую положил отец.
Несколько раз Атс приподнимал крышку, но подсунуть под нее толстую палку никак не удавалось, ему не хватало для этого еще одной руки. У него было слишком мало сил, чтобы удержать крышку одной рукой, так что от палки в другой руке не было никакого толку. Но тут его осенило: он взял один конец палки в зубы, поднял обеими руками крышку и наклонил голову, стараясь зубами подтолкнуть палку под крышку. Но осуществить эту превосходную идею не сумел. Потому что хотя Атс и приподнимал крышку достаточно высоко, чтобы толстая палка могла пролезть в щель, но ему приходилось для этого низко наклонять голову, и крышка тут же падала, так что места для палки уже не оставалось. Атс несколько раз пробовал зубами подсунуть палку под крышку, но все напрасно: в руках у него было достаточно силы, чтобы удержать тяжелую крышку, но как только зубы приближались к щели, крышка падала.
Как будто кто-то заколдовал эту щель!
Атс долго думал, как же помочь делу. И вдруг засмеялся от радости - такая прекрасная мысль пришла ему в голову. Он даже удивился, почему такая удачная мысль не пришла ему в голову раньше. Ведь под край крышки можно подставить правое плечо и поднять ее, опираясь на ноги. Таким образом, левая рука будет свободна, и ею он сможет подкладывать палку под крышку сколько душе угодно.
Задумано - сделано! Атс взял палку в левую руку, сел перед ящиком на корточки, подсунул правое плечо под передний край крышки и напряг ноги.
Но с ногами творилось что-то странное: Атс мог стоять на согнутых или на прямых ногах, оставаться же полусогнутыми под таким тяжелым грузом они никак не желали. Ноги сами собой выпрямились и крышка ящика поднялась так высоко, что лежащий на ней камень покатился и непременно упал бы на землю, если бы на его пути не оказалась стена. Теперь камень повис, застряв между стеной и задним краем ящика. Если бы ящик хоть самую малость отодвинулся от стенки, камень свалился бы в щель, образовавшуюся между стеной и ящиком. Атс сразу догадался об этой опасности, тут же опустил крышку и прижал ящик плечом, чтобы тот под тяжестью камня не отодвинулся от стены.
Так они и стояли: камень своей тяжестью оттеснял ящик от стенки и вот-вот грозил сорваться на землю, мальчик по другую сторону ящика согнулся в три погибели, всеми силами сопротивляясь тяжести камня. Отец по головке не погладит, если, вернувшись домой, найдет камень на земле. Лисенок забился в угол ящика, оттуда торчал только его острый нос, ушки были настороженно подняты, а глаза сверлили Атса, как буравчики.
Все трое были в таком состоянии, что не увидели бы друг друга, даже если бы у каждого из них было по десять пар глаз. Мальчик и лисенок перепугались до смерти. Мальчик боялся, что камень упадет с крышки, лисенок не знал толком, чего ему бояться, он просто боялся и время от времени инстинктивно скалил свои мелкие, белые, острые зубы.
Оправившись от первого испуга, Атс стал думать, как помочь себе, где найти что-нибудь, чем можно закрепить ящик так, чтобы камень не сдвинул его с места. Тогда Атс схватил бы его руками и перекатил обратно на середину крышки. Мальчик дал себе слово, что, если это ему удастся, он вполне удовлетворится той щелью, которую оставил отец. Больше он, Атс, ни разу не попытается приподнять крышку, а будет подсматривать в эту узкую щель и учить лисенка понимать, какая разница между кличками Пийтсу и Мосса.