- Ну да! - со смехом поддержала ее Полина. - Помнишь, когда мы летом к ней зашли, и она нас ужинать оставляла? A мы сказали, что еще и чаю не пили, что мама еще со званого обеда не возвращалась; помнишь, как она удивлялась?.. Говорила, что люди от этакой жизни должны заболеть, что это не здорово… Помнишь?
- Еще бы! У неё все или не здорово или грешно! В субботу вечером, говорит, нельзя в гости ездить, - грешно! Ko всенощной надо лучше идти… Такая смешная старуха!
- Мама говорит, что она совсем из ума выжила, - сказала Риада.
- Не думаю, чтоб мама когда-нибудь так выражалась, - строго остановила ее Надя. - Во всяком случае вам, детям, не хорошо это говорить о старухе, о прабабушке…
- У тебя семь пятниц на неделе! - заносчиво вскричала Поля. - Не ты ли сама всегда уверяешь, что правду надо говорить всегда и обо всех?
- Да вы не можете утверждать, чтоб это было правда; вы не можете еще правильно судить о людях!
- Это почему? Всякий имеет право свое мнение иметь!
- Только мнения бывают разные: справедливые и вздорные, умные и глупые…
- Ну, да, - буркнула Риада, - только у тебя с козой Машкой все умные мления!
Надежду Николаевну передернуло. Девочки громко засмеялись.
- Что это значит? Какая это коза Машка?
- Твоя подруга Савина, кто же другой? - дерзко отвечала Поля. - Она очень на козу похожа… Это и мама говорит…
- Мне решительно все равно, кто и что говорит про меня или о моих друзьях, - сказала Надя, едва сдерживая гнев, - мне только жаль, что я всегда забываю свое разумное намерение с вами не говорить. От вас когда же дождешься чего-нибудь, кроме дерзости или неприятности…
- Не сердись, Надечка, не уходи… - шептала Серафима, прижимаясь к ней крепче. К ней присоединилась и Клава. Она часто переходила на её сторону, против сестер.
- Охота тебе сердиться, Надя!.. Они так себе, глупости городят!
- Какая же тут дерзость? - оправдывалась Риада. - Кто же носит такие глупые имена: - Маша, Машка?.. Известно: коза - Машка, кошка - Машка, корова - Машка!.. Чем же мы в этом виноваты?
- Это вы напрасно, барышни! - вмешалась нянюшка. - Как можно! Марья - самое хорошее, православное имя. Пресвятая Богородица Марией называлась.
- A вы чего вмешиваетесь? То Дева Мария, a то просто Марья, Маша… Самое мужицкое имя, - возразила ей Полина.
- Мужицких имен на свете не бывает, - заметила Надежда Николаевна.
- Начинаются наставления! - фыркнула Ариадна.
- Для вас не стоит тратить времени… Садись, Фима, кушай! Вот, няня суп налила, - обратилась молодая девушка к меньшей сестре и усадила ее к столу, прибавив: - не бери примера со старших сестриц: будь добрая и умная девочка!
- Пожалуйте кушать, барышни - сказала, входя, горничная Софьи Никандровны. - Барыня приехала и приказали скорее подавать.
Три девочки, Клава впереди всех, побежали в столовую.
- Иди и ты, Надя, - степенно обратилась к ней маленькая Серафима, - иди, милочка! Не бойся: я, право, съем всю тарелку суну, и котлетку, и все, что надо!.. Иди! Не бойся!
И, словно желая вознаградить любимую сестру за все, что другие заставляли ее, терпеть, девочка посмотрела на нее с ласковой улыбкой.
- Я знаю, что ты никогда не обманываешь, и ничего не боюсь, - улыбнулась, в ответ ей, Надежда Николаевна и, поцеловав детей, тоже направилась в столовую, но на полпути остановилась в коридоре, и спросила:
- Пришла Марфуша?
- Нет еще, барышня, - отвечали ей.
- Когда она вернется, пожалуйста, пришлите ее ко мне в комнату, - сказала она и прошла в столовую, где уже собралась вся семья.
Отец Нади, не старый еще человек, почти всегда молчаливый и серьезный, с умным лицом и рассеянной улыбкой, какие часто бывают у людей очень занятых, когда они находятся в своем домашнем кругу, был на этот раз необыкновенно весел и разговорчив. Он шутил с детьми, подсмеивался над Клавой, предлагая ей, долго не думая, начать прямо с десерта, стоявшего на столе, так как всем было известно, что лакомая девочка очень охотно насыщалась бы одними сладостями, если б это ей позволили; расспрашивал Полину и Риаду, как идут французские и немецкие глаголы, a старшего сына, учившегося в гимназии, - о том, как здоровье Цицерона и Корнелия Непота. Елладий был не особенно прилежный ученик; зная это, отец над ним и шутил, совсем не замечая, что самолюбивый мальчик очень нетерпеливо принимал его шутки.
Вообще генерал Молохов, искренно любивший всех своих детей, очень плохо знал их характеры и многого не замечал, что творилось в семье его. Однако, молчаливость и невеселое выражение лица старшей дочери привлекли его внимание, и в средине обеда он спросил: что с ней, здорова ли она?
- О, совершенно! Не беспокойся, папа! - поспешила она его успокоить.
- Уж не говори! Что-нибудь да есть опять, что ты такая… Скучная и натянутая?..
Софью Никандровну рассердило это слово опять и она резко отвечала за падчерицу:
- Уж не знаю, что опять могло потревожить Надежду Николаевну?.. Уж, кажется, никто ей, ни в чем не перечит! A что она не в духе, так к этому, кажется, можно привыкнуть; она триста пятьдесят пять дней в году не в духе…
- В четыре года, значит, один високосный денек изволят быть в духе, - насмешливо заметил Елладий.
Девочки рассмеялись, но тотчас же сдержали смех, когда отец нахмурил брови и строго сказал, обращаясь к сыну:
- Не твое дело старшей сестре замечания делать! Смотри за собой, да считай, много ли ты в году дней уроки исправно готовишь.
- Уверяю тебя, пана, что я ничего! - обратилась Надя к отцу, стараясь улыбаться и не обращая, по-видимому, никакого внимания на брата и сестер. - Завтра у меня пробный урок - вот я и озабочена.
Молохов кивнул головой, словно хотел сказать: "Знаю я, знаю! Уж не морочь, пожалуйста!"
Он наклонился к своей тарелке и замолчал. Веселого его расположения духа как не бывало, и все за ним притихли. Софья Никандровна пробовала несколько раз обращаться к нему с вопросами, но Николай Николаевич, видимо озабоченный, отвечал неохотно и отрывисто. Тогда она попробовала заговорить с сыном, но и тут дело не склеилось: Елладий дулся и так злобно отвечал матери, что она, испугавшись за него, со страхом взглянула на мужа. Хорошо, что, занятый своими мыслями, он не слышал его дерзкого ответа. Так остальной обед и прошел натянуто и почти в молчании.
Когда все встали и хозяин дома перешел в свой кабинет, где и имел привычку пить кофе, читая газеты, Софья Никандровна сердито взглянула на падчерицу, проходя в гостиную мимо неё.
- Покорно благодарю вас, Надежда Николаевна! - сказала она раздраженно. - Изволили добиться своего, и весь вечер нам теперь испортили…
- Я не имею никакого права на вашу благодарности, - твердо возразила молодая девушка. - Я и то постоянно обманываю отца, ради его спокойствия. Но что же делать, когда я никак не могу научиться постоянно лицемерить?.. Поблагодарите лучше ваших детей за то, что они никогда не дают ни мне, ни вам покоя…
- Дети, - гневно вскричала Молохова, - идите в гостиную! Сейчас приедет бабушка, a вы тут, пожалуй, еще чем-нибудь прогневаете сестрицу… Я совсем не желаю, чтоб бабушка приехала на семейную сцену!
И она вышла вслед за пересмеивавшимися и пожимавшими плечами детьми, снова метнув грозный взгляд на Надю.
Девушка повернулась и тихо пошла в свою комнату, затаив вздох под гордой усмешкой.
"Вот так и живи день за днем! - печально думалось ей. - Это называется семьей, тесным домашним кругом!.. И чтоб было матери или бабушке, умирая, и меня с собой прихватить?!.. Зачем я замешалась в его семью? Ему на горе, и себе не на радость… Да, не весело жить на свете, чувствуя себя всем чужой и помехой тем, кого любишь!.."
Глава IX
Фимочка
Она, в печальном раздумье, вошла в комнату, смежную с детской. Оттуда выглядывало худенькое личико с задумчивыми глазками. Как бы в опровержение её отчаянных мыслей, прежде чем она успела сделать два шага, Серафима бросилась к ней с протянутыми ручонками и крепко повисла на её шее, повторяя:
- Вот за это я люблю тебя, что ты никогда не обманываешь!.. Душечка!.. Милочка… Как я тебя люблю!..
Надя подняла ребенка и прижала его к себе, чуть не со слезами на глазах, - так её тронула горячая ласка девочки в эту минуту.
- Теперь к тебе в комнату, да? - восторженно шептала Фимочка.
- Ko мне, ко мне, если тебе так хочется! - улыбаясь, отвечала ей сестра и тотчас же пошла с ней из детской. - Только, что же мы там будем делать?.. Кажется, ты рассмотрела все мои редкости?.. Чем мы сегодня с тобой займемся?
- Как чем? - искренно изумилась Фимочка. - Я столько, столько должна спросить у тебя!.. Столько, что не знаю даже, успею ли… Нам у тебя никто не помешает?
- Никто!.. Кто же посмеет?.. Хочешь, мы запремся?
- Да, пожалуйста! - озабоченно попросила Серафима и, остановясь у дверей Надиной комнаты, начала, нахмурив брови, хлопотать над ключом.
- Погоди, - остановила ее сестра, - здесь задвижка!.. Вот так!
И она, забыв недавнюю печаль, не переставая улыбаться, глядя на серьезное, чуть не торжественное выражение лица Серафимы, засунула задвижку, зажгла свечи на своем письменном столе и на камине, покрыла лампу, горевшую на круглом мраморном столике, у дивана, розовым абажуром и спросила, не хочет ли Фима, чтоб она засветила и китайский фонарик, висевший среди комнаты, чтоб уж у них было полное освещение.
- Зажги!.. А то - как хочешь… Сядем скорее: я буду тебя спрашивать.
- Неужели у тебя такие важные вопросы? - засмеялась Надежда Николаевна, зажигая пестрый фонарь.
Нарядная комнатка приняла еще более праздничный вид. Цветы, в соломенной жардиньерке, ярко оттенялись на спущенных белых занавесках; безделушки на этажерках, на камине блестели и искрились; хорошенькие картины на стенах словно выступали из рамок; лампа разливала веселый розовый свет на блестящий кретон с розовыми полосками и гирляндами розовых же бутонов, покрывавший мебель и перегородку, за которой виднелось белое покрывало кровати Нади и её мраморный умывальник.
Они сели на диван. Хозяйка придвинула своей гостье большую красную книгу с золотым обрезом - любимый предмет Фимочки во всей комнате. Но на этот раз Фимочке было не до картинок. Она чинно села возле сестры, сложила ручки ладонями внутрь на колени и задумалась. Этот жест её был знаком Надежде Николаевне: он означал, что Фимочка собирается с мыслями и сейчас разразится вопросом, который ей надо будет так или иначе разрешить. Она смотрела на нее, улыбаясь, в ожидании.
- Скажи ты мне, пожалуйста, - деловым тоном начала Серафима, не поднимая глаз, устремленных на ковер, - скажи ты мне: снег - это дождь? - И Фимочка забросала сестру бесконечными вопросами, a Надежда Николаевна сосредоточенно и вдумчиво старалась растолковать ей многое, что еще далеко не было попятно её детской головке.
- Отчего трава и деревья растут на земле, на глазах у всех людей, разве ты можешь объяснить как они растут? Из чего они в земле сотворились сами собой? И не только они: всякий камешек, всякий металл, - железо, золото, серебро. Откуда берутся они в земле, ты знаешь? Я думала, большие все это знают и могут сказать.
Надя пожала плечами.
- Нет, этого никто не знает. Мы пользуемся готовым, что природа дает нам, и можем только радоваться и благодарить за все это Бога. Но я удивляюсь, Фимочка, откуда тебе все это приходит в голову?
- Ах, Надечка, - со вздохом продолжала Фимочка, - я никогда, кажется, не буду умной!.. Чтобы быть умной, надо так много учиться, столько знать!
- Для того, чтобы легче было всему учиться, надо только крепко желать как можно больше узнавать, как можно большему научиться!.. Тогда и учение легко покажется. Ты и теперь такая любопытная и столько знаешь, для своих лет, что, верно, будешь отлично учиться.
- Дай Бог!.. Только, когда-то это будет… Знаешь, Надя, я не умею думать о том, как я буду большая!.. Мне кажется, я никогда не вырасту…
- Ну, вот выдумала! И оглянуться не успеешь, как уж будешь большой девочкой. Я вот уж скоро буду старенькая, a как вспомню свое детство, так мне кажется, что это было вчера.
- Ты счастливая была маленькой, Надя. Как вы хорошо жили с вашей бабушкой, какая она была добрая!.. Няня твоя - какие хорошие сказки умела рассказывать!..
- Да, я тогда была очень счастливая, - со вздохом согласилась Надежда Николаевна. - Детство, вообще, счастливое время; но когда в детстве нас окружают и любят хорошие и умные люди - оно вдвойне счастливо!..
- Если я когда-нибудь буду большой, так я одну тебя буду вспоминать так, как ты вспоминаешь свою бабушку и свою няню и Верочку… Ты ведь говоришь, что и она с тобой также любила разговаривать обо всем, как и ты со мной теперь?
- Да. Сестра Вера всегда была моим другом.
- Как ты у меня… Видишь, ты счастливее меня! У тебя трое таких было добрых, как ты у меня одна.
- Какие пустяки, Фимочка! У меня не было матери, a у тебя мама, сестры твои, папа; все тебя любят…
Девочка снова покачала головкой.
- Нет, - сказала она с убеждением, - ты одна меня любишь. Папа меня… жалеет, a мама совсем не любит: она меня стыдится!
- Стыдится?! - не совсем искренно рассмеялась Надя. - Что ты, Господь с тобой!.. С чего тебе пришла в голову такая глупость?
- Не глупость это, я знаю!.. Сколько раз я видела, как она ласкает и целует всех, кроме меня… А ко мне если и придет, так только тронет за щеку, пожмет плечами, да скажет: "Не понимаю, в кого она такая? Совсем будто не моя дочь!" Сколько раз я сама слышала!..
- Ну, что ж! Мама это говорит только потому, что ты такая маленькая перед другими её дочерьми, вот и все.
- Нет, нет, не говори этого, Наденька, ты не знаешь… Уж мама-то меня совсем не любит… Да Бог с ней… Я и сама…
- Перестань, Фима! - поспешно остановила ее Надя. - Не хорошо дурно думать о маме. Тебе так показалось: она тебя любит, и ты должна любить ее…
Кто-то постучался в дверь и тем прервал речь Надежды Николаевны. Она встала, по правде сказать не без чувства облегчения и отворила двери.
Вошла её горничная и, увидав, что она не одна в комнате, стала ей что-то тихо и поспешно говорить.
- Ты самой Вере Алексеевне говорила? - спросила Надя. - Отчего ты так долго?.. Я уж думала, ты к самой Иванихе снесла?..
Марфуша отвечала, что Ельниковой не было дома и что она ее дожидалась, a когда она вернулась, так сама сейчас же "повезла" и обещалась сегодня же дать знать…
- Они сказали, что если Иваниха возьмется, так они сами сегодня же к вам заедут, - сказала Марфуша.
- Сегодня?… Сама?.. Ельникова? - с большим интересом переспрашивала её Надежда Николаевна. - Ну, хорошо, Марфуша, спасибо тебе. Смотри же, карауль Веру Алексеевну; ты знаешь, она не любит у подъезда звонить.
- Знаю-с, барышня, будьте покойны!
Марфуша ушла, но сейчас же вернулась.
- Барышня, прислали вас обеих к чаю просить. Там бабушка приехали… Все собрались…
Надя оправила девочку, зачесала ей волосы назад со лба, на который они постоянно падали, и, взяв ее за руку, пошла в чайную.
Глава X
Бабушка и внучки
Эго была большая угловая комната; средину её занимал круглый стол, на котором кипел серебряный самовар; чайный прибор был богато сервирован со всякими затеями: с булочками, сухариками, вареньями и печеньями. По стенам шел низенький турецкий диван, и на нем разместилась вся семья, кроме генерала, еще не вышедшего из кабинета, да Аполлинарии, которая распоряжалась у чайного стола. В средине сидела маленькая сгорбленная старушка, повязанная по-купечески шелковым темным платочком; черная же кашемировая шаль покрывала всю её тощую фигурку с резкими, но еще довольно красивыми чертами лица и удивительно светлыми, проницательными черными глазами, смотревшими прямо в лицо каждому человеку и пытливо и, вместе, ласково.
Это и была госпожа Соломщикова, Аполлинария Фоминична, бабушка-миллионерша, в честь которой на звана была старшая правнучка её; да и первородный правнук также получил свое редкое имя по её настоянию. По мнению старухи, православные люди непременно должны были называть своих детей именами святых того дня, в который родились. Елладий родился двадцать восьмого мая, в день святых Никиты, Игнатия, Елладия и Евтихия. Из всех четверых, Софья Никандровна, в угоду бабушке, выбрала самое, как ей казалось, благозвучное и поэтическое имя. Она, впрочем, и сама терпеть не могла "простых", то есть обыкновенных имен, что и объясняло вычурные имена всех её детей. Итак, прабабушка сидела, окруженная своей семьей. Возле неё внучка старалась занимать ce приятным разговором; но она ее плохо слушала, внимательно осматривая всех детей и в особенности Полину, которая хотя старательно, но очень неловко распоряжалась с чайником и чашками.
- A не привычна она у тебя, Софьюшка, к этому делу! - вдруг заявила она. - Поля-то!.. И видно, что как в лесу… Непривычна!
- Где же ей, бабушка? Она - ребенок! Да и все больше с уроками, с гувернанткой… Ей еще по хозяйству рано…
- У нас, в наше время, не так бывало: хозяйство у девушки самое первое дело было!.. Какой же она ребенок?.. Тринадцатый годок… Я четырнадцати лет замуж шла, a с двенадцати, как скончалась покойница матушка, все хозяйство на мне лежало. Я всем уже правила сама, и даже батюшке, покойному, зачастую помогала по фабричной артели счеты сводить. Он меня, - спасибо ему и царствие небесное, - ко всему с измальства приучал. Хозяйство, работы женские, всякие рукоделия я хорошо знала, замуж выходя, a вот что из наук, так только грамоту гражданскую и церковную, да цифирь. Остальному в мое время не учивали… И даже цифири это, - как по-вашему, - арифметике, что ли? - мало кто женщин учил. Ho у покойника отца свои на этот счет понятия были… Четыре правила я хорошо знала. A после и еще того лучше счету научилась, как овдовела по двадцать пятому году и все дело фабричное на меня одну легло… Да, да, жаль, что они у тебя, дочки-то, к хозяйству женскому не приучены… A старшая-то что же? - вдруг, осведомилась Аполлинария Фоминична и обернулась, зорко глядя на внучку. - Я говорю Николая Николаевича старшая дочка что же? Она ведь уже никак с науками покончила? Отчего же она у тебя этим не занимается?
- О, помилуйте, где же!.. - с явным неудовольствием и насмешкой в голосе отвечала Молохова, - Она у нас такая недотрога… Да и ученая барышня: до сих пор разным премудростям учится, в гимназию ходит.
- Ой ли?.. A мне помнилось, она кончила, еще золотую же медаль, говорили, она взяла?
- Взяла-то взяла, да, видно, ей этого мало…
- Бриллиантовую хочет! - перебил Елладий свою мать, но она остановила его строгим взглядом и продолжала:
- Она кончила свой курс, но посещает восьмой класс, чтобы получить права, видите ли, диплом.
- Я что-то в толк не возьму… Какие такие права?