Дети втихомолку переглянулись скрывая насмешливые улыбки. Ариадна наклонилась к брату, шепнув ему несколько слов, из которых мать с ужасом расслышала слово "бестолковая". Она метнула на нее грозный взгляд и очень усердно начала объяснять бабушке, какие именно права должен был дать её падчерице диплом домашней наставницы, в то время как Елладий очень красноречивым пинком под бок заставил Риаду не только умолкнут, но и отскочить от него на аршин. В другое время Ариадна непременно вступила бы с ним в жестокий бой. Она была большого роста, очень сильная девочка и легко забывала в минуты возбуждения и гнева все прекрасные манеры, все тонкое обращение, которому выучила ее гувернантка. Но теперь она, разумеется, сделать этого не могла, a только, злобно взглянув на брата, внутренне обещала себе "это ему вспомнить" и отошла к сестре.
В это время внесли Виктора, одетого, по случаю посещения бабушки, в шелковую русскую рубашку и поддевку, a Софья Никандровна приказала позвать Надю и Фимочку.
Аполлинария Фоминична стала целовать и крестить меньшего правнука, расспрашивать нянюшку, почему он - такой толстый, здоровый на вид трехлетний мальчик - все на руках, советовала делать ему ванны из соли и каких-то трав, чтоб укрепить слабые ноги ребенка.
- Чай готов, мама! - объявила Полина, и все поднялись, чтоб перейти к столу.
- A кресло бабушкино? Где же бабушкино кресло? - беспокойно спохватилась Софья Никандровна, - Елладий, подай бабушке кресло!
- Мне все равно, я и на стуле посижу, - говорила добродушно старушка; но правнук на сей раз беспрекословно принес и поставил ей на почетное место кресло.
Тут вошла Надежда Николаевна с Серафимой на руках. Девочка, непривычная к свету и шуму, обхватила её шею ручонками и крепко прижималась худенькой щечкой к свежей, горевшей румянцем щеке сестры.
Контраст между бледным, болезненным лицом ребенка и цветущей здоровьем молодой девушкой бросался в глаза. Соломщиковой такая близость между единородными сестрами очень понравилась, a хозяйке дома, напротив, почему-то была чрезвычайно неприятна. В то время, как бабушка ласково взяла за руку Надю, поцеловала ее и Фиму и, усадив их возле себя, разговаривала с ними, она, пожав плечами, вполголоса заметила своим дочерям:
- Очень эффектное появление… Как ваша сестрица любит рисоваться… Удивительно… Клавдия, - громко обратилась она к дочери, - пойди и скажи папе, что чай готов и что мы его ждем.
- Зачем же беспокоить Николая Николаевича, - сказала Аполлинария Фоминична. - ведь он позже привык чай пит?.. Да, к тому же, может быть и занят?..
- О, нет, бабушка! Он сказал, что выйдет, когда чай будет подан… Он с удовольствием посидит с вами.
- Ну, как знаешь. Я и сама рада с ним повидаться… Я давно вашего батюшку знаю, - обратилась старушка к Наде в то время, как Клава, неохотно оторвавшись от подноса, на котором она уже наметила себе самые вкусные сладкие пирожки, шла за отцом в кабинет. - Очень давно! Я и вашу бабушку и маменьку знала.
- Какую бабушку? Екатерину Всеволодовну? - живо спросила Надя.
- Да, Екатерину Всеволодовну, генеральшу Ельникову. Вас и на свете-то было, как мы с ними зачастую встречались, бывало.
- Где же вы встречали бабушку?.. Когда?.. Она здесь почти не бывала…
- Да я и сама не здешняя, душа моя. Я и сама в старости, вот пятнадцать лет всего, как сюда на жительство переехала. A ведь я жила прежде в Н-ской губернии; под самым городом, под Н-ском-то, наша ситцевая фабрика. A дедушка ваш, Андрей Аркадьевич Ельников, у нас десять лет губернатором был, так как же было мне их не знать?.. Много раз мы, бывало, встречались с бабушкой вашей, милушка моя: - и в приюте сиротском, и в богадельне, и в больницах, a то и в церквах, на Божьих службах. Бывало, выстоят они обедню, от креста идут приложившись, да, завидевши меня, поклонятся так ласково, подойдут…
- Бабушка, что прикажете: лимону или сливок? - резко перебила хозяйка дома, весьма нетерпеливо слушавшая беседу её со своей падчерицей.
- Благодарю, душа! Нынче скоромный день: можно и со сливками выпить… Ну, так вот они, бывало, подойдут и еще издали улыбаются: "Не вместе ли нам, Аполлинария Фоминична, по дороге?" - говорят. A улыбка у них такая приятная была… Бабушка ваша ведь славилась красотой… И добрая же была душа. Вся губернии о них обоих плакала, как перевели вашего деда от нас. Справедливый был человек и мудрый правитель… Давай Бог поболе таких правителей.
- Сейчас бабушка объявит, что Надежда Николаевна самого премудрого царя Соломона внучка, - по воздержавшись, шепнул Елладий сестрам.
Обе девочки тихонько фыркнули одобрительно, даже Софья Никандровна улыбнулась, не находя на сей раз нужным остановить остроумие любимого сынка, с которым сама внутренне соглашалась: уж очень был ей неприятен "подобострастный" тон, в котором Соломщикова говорила о родне первой жены её мужа. Ей казалось, что она, возвеличивая их, унижает себя и дает только этой "девчонке" повод еще больше важничать и гордиться.
A старушка между тем продолжала чрезвычайно интересовать своими бесхитростными, умными речами двоих присутствовавших: Надю, почувствовавшую к ней неожиданно живую симпатию, и Фимочку, все еще сидевшую на коленях сестры и не проронившую ни единого прабабушкиного словца. В то время, как Софья Никандровна старалась скрыть свою злость, то и дело с намерением перебивая разговор, a дети, - кроме, впрочем, Клавдии, исключительно занятой вареньем, булочками и пирожками, - переглядывались и пересмеивались за спиной бабушки, - Фима не спускала глаз с выразительного лица старухи, a головка её деятельно работала. Она слушала и думала и про себя повторяла незнакомые слова: "Фабрика, губернатор, приют, богадельня… Что это такое?.. Надо помнить! Надо спросить!.. Надя мне все расскажет".
- Они и сами у меня на фабрике не раз бывали, - продолжала рассказывать Соломщикова. - Все осматривали, всем интересовались… A в самое первое свое посещение насмешили они меня… Походили мы с ними всюду, все осмотрели, позавтракали у меня, a потом переглянулись этак с дамой, которая с ними была, да и говорят: "Аполлинария Фоминична, я к вам с повинной!.." - "Что такое, - говорю, - ваше превосходительство?.." A они смеются и смотрят на меня, будто виноватые. Я уж тут догадалась и сама смеюсь, да и говорю: "Скажите, - говорю, - ваше превосходительство, что вам угодно, я для вас все рада сделать". - "Я, - говорит, - в том виновата, что вас обманула, будто приехала посмотреть только вашу фабрику, a ведь, по правде, я к вам с просьбой приехала: хочу вас просить участие принять в нашей женской больнице: не пожертвуете ли вы на нее хоть постельное белье, перемены на две?.. Большое вам спасибо скажем…" - "А я, - говорю, - ваше превосходительство, большое вам спасибо скажу, если вы мне позволите на всю вашу больницу на шесть перемен всего - и постельного, и всякого другого белья, сколько нужно, пожертвовать; да уж, кстати, и не откажитесь и ситчику двенадцать штучек взять. Я там приказала в вашу коляску снести. На платья, - говорю, - вашим сироткам в детский приют пригодится…" Ну, Екатерина Всеволодовна моя как вскочит, да ко мне на шею! "Вот спасибо!" - говорит. И ну меня целовать!.. После сколько раз мы с ними смеялись, что вот, мол, вы приезжали со мной хитрить, a я и вас перехитрила…
Старушка и Надя дружески, искренне смеялись; смеялись и прочие, только другим тоном…
Этой разницы, разумеется, не мог заметить сразу Молохов. Его приятно поразила картина общего оживления его семьи, так дружески-весело собравшейся вокруг чайного стола. Он приветливо поздоровался с бабушкой, спросил, о чем она так оживленно рассказывает, и удивился, что Надя в первый раз слышит, как она хорошо знала её родных.
- Так, значит, вы и других знали? - спросила Надежда Николаевна, когда отец её сел также к столу и попросил и себе стакан чаю. Ей так приятно было беседовать "о своих", что она ничего не замечала и не догадывалась о неудовольствии мачехи. Такая мелочность не могла быть понятна ей. - Вы, может быть, знали и маму, и дядю Алексея?
- Как же! Знала детьми, особливо маменьку вашу. Хорошо знала… Раненько и она замуж вышла! Очень молоденькой, и как, вышедши замуж, уехала, я с тех пор уж и не видела её. A вот, как дяденька ваш, военный, в гости к отцу и матери с женой и дочкой приезжал в наши места - очень хорошо помню. Знавать я их близко - не знавала, a видывала много раз… Такая хорошенькая, белокуренькая с ними дочка была, лет трех-четырех…
- Да это, должно быть, Верочка?
- A не знаю, как их звали, не знаю… Годков тому с двадцать уж будет… Если б и знала - позабыла бы… Память-то у меня плоха.
- Конечно, это Верочка, - подтвердил Николай Николаевич. - Другой и не было у твоего дяди дочери.
- Как? Вот эта подслеповатая классная дама или кто такая она; - вмешался Елладий. - Вот что в гимназии…
- Вера Алексеевна Ельникова дает уроки в гимназии, - не глядя на него, подтвердила Надежда Николаевна и тотчас же обратилась к старушке: - Если вам угодно ее видеть, Аполлинария Фоминична, я сегодня же это могу сделать: она сейчас у меня будет. Я жду ее с минуты на минуту.
- Я не думаю, чтоб бабушка сгорала особенным желанием видеть госпожу Ельникову, - вставила хозяйка дома свое слово.
- Нет, почему же? Я очень рада.
- Её-то уж вы не знали так близко, как остальное родство Наденьки; я думала, она вас интересовать не может…
- Я видела ее только ребенком, но с удовольствием посмотрю теперь на внучку Екатерины Всеволодовны, - простодушно возразила Соломщикова.
- Верочка может вам много рассказать о бабушке, - сказала Надя, - она все свое детство прожила с ней…
- И даже - всю молодость! - вставил Елладий.
Этого Аполлинария Фоминична уж не захотела пропустить без внимания, как с умыслом не замечала того, что говорила его мать.
- Таким молокососам, как ты, дружок, все люди, пережившие двадцать лет, кажутся стариками. Это потому, что самому тебе уж очень бы хотелось скорей попасть во взрослые люди… A что, каковы у тебя нынче отметки по ученью?.. В прошедшем году ты очень плохо шел в науках…
- Учусь, как умею, - буркнул Елладий.
- Надо лучше стараться, - твердо сказала бабушка. - Ноне такое время, что и с девиц много познаний требуется, a уж мужчине без познаний быть - все одно, что без головы и без рук народиться: пропадет.
- Конечно, так, бабушка, - с плохо сдержанной досадой сказала Софья Никандровна, - учиться необходимо; но из кожи лезть для того, чтоб хлеб себе снискивать, не всякому необходимо. Благодарение Богу, мои дети пропасть от бедности не могут…
- Мужчине стыдно на готовое рассчитывать, - заметил, вслушавшись, сам Молохов. Занятый своими мыслями, он часто рассеянно относился к окружавшему и теперь не слышал начала разговора.
- Почему же, если родители его могут обеспечить?
- Лучшее обеспечение у каждого человека в голове.
- Вот и я тоже говорю! - обратилась старуха к Николаю Николаевичу. - Стыдно мальчику плохо учиться!.. Не знаю, как теперь отметки у него… Лучше ли?
- Похвалить нельзя! - ответил Молохов.
Тут Елладий не выдержал и, с громом отодвинув свой стул, хотел было уйти, но бабушка и отец в один голос остановили его.
- Постои, молодчик! Куда спешишь? - спросила Аполлинария Фоминична, нимало не смущаясь очевидным гневом Софьи Никандровны. - От добрых советов старших убегать не годится…
- A тем более убегать с таким громом, - прибавил отец.
- Уж, верно, не хороши у тебя отметки, что ты так испугался о них разговора?
- Какое кому дело до моих отметок! - дерзко закричал Елладий, весь красный от злости. - Что вам до меня?
- Потише, дружок!.. Мне до тебя большое дело, потому мать твоя мне сродни приходится.
- Не грубиянь, Елладий, - не возвышая голоса, сказал отец, но тон этих слов был таков, что Софья Никандровна с испугом взглянула на мужа и, желая как-нибудь уладить дело мирно для своего любимца, тихо сказала:
- Разумеется, Елинька… Ты понимаешь, что папа и бабушка говорят любя тебя…
И она попыталась взять его за руку. Но, не привычный сдерживать свой нрав, в особенности с матерью, Елладий злобно сбросил с себя её руку так сильно, что она крепко ушибла пальцы о доску стола, и закричал:
- Отстаньте! Убирайтесь с вашей любовью! На коего она…
Он не докончил. Отец его вдруг поднялся, побледнев от гнева.
- Ты смеешь так… с матерью?! - проговорил Молохов, задыхаясь от гнева, - Негодяй!.. Пошел в свою комнату!
Елладий вышел, ни на кого не глядя. Все присмирели. Генерал, молча, нахмурившись, опустился на свой стул. Хозяйка дома оперлась рукой на стол, закрыв лицо батистовым платком. Серафимочка прижалась к старшей сестре. Все девочки сидели, не шевелясь, и Клава перестала есть, забыв о сливочном безе на своей тарелке.
- Жаль, - прервала первая тягостное молчание Аполлинария Фоминична. - Нравный он у вас, непочтительный… Нехорошо…
- Что ж, мальчик самолюбивый… Ему стало обидно… - начала было мать.
- Нам обидно, что сын у нас дерзкий и никуда не годный растет! - оборвал ее генерал.
- Отчего ж "никуда не годный"? - обиделась Софья Никандровна. - Ты, когда рассердишься…
- Мы, знаешь ли, лучше об этом после поговорим! - снова перебил её речь Николай Николаевич. - Что следовало бы его отдать в какое-нибудь закрытое учебное заведение, подальше от домашнего баловства, - в этом никакого нет сомнения. Но… теперь не время рассуждать об этом. Утомлять Аполлинарию Фоминичну такими домашними сценами совсем не годится… Вы уж нас простите!
- Э, батюшка Николай Николаевич, мне недаром восемьдесят три года: всего я в жизни насмотрелась, и знаю, что в самой лучшей семье не обойтись без горя, да без домашних переделок… Это что еще - мальчик, юнец, его и поучить, и наставить на хорошее можно, лишь бы согласно… не было бы с одной стороны разума, a с другой баловства…
- Да, вот, именно!.. Баловство да поблажки с детства не мало людей погубили… Ну, - обратился генерал к девочкам, переменив топ: - вы что, стрекозы, присмирели? Что пирожка не докушиваете?.. На здоровье!.. Просим покорно!.. A твой чай? Надя, совсем простыл.
- Это не мой, папа, это Фимочкин… Она что-то его не кушает.
- Да она так к тебе приклеилась, что её и не видно.
- Любимица, должно, старшей сестрицы? - улыбаясь, спросила старуха.
Софья Никандровна досадливо отвернулась и принялась перемывать чашки. В её мнении, и в этой семейной неприятности опять-таки виновата её падчерица.
Разговор кое-как возобновился между гостьей, хозяином и его старшей дочерью. Надежде Николаевне доложили, что пришла Вера Алексеевна Ельникова, и старушка снова выразила желание ее видеть. Генерал сам пошел вместе с дочерью просить Веру Алексеевну. Софья Никандровна, между тем, немного успокоясь, поняла, что ей, волей-неволей, остается примириться с обстоятельствами и не ухудшать дела дурным расположением духа. Вследствие этого она приняла Ельникову очень любезно, изъявила даже сожаление, что так давно её у себя не видела, что она так не добра, что, часто посещая Наденьку, никогда к ней не заходит… Хотя разговор её старой родственницы, с появлением новой гостьи, снова перешел на господ Ельниковых и их старое знакомство, но его уже никто не прерывал недовольными или насмешливыми минами.
Аполлинария Фоминична посидела до половины десятого и затем объявила, что ей пора. Прощаясь, она поцеловалась с обеими молодыми девушками и просила их иногда навещать ее, старуху, что она им всегда будет очень, очень рада. Она произвела такое хорошее впечатление на Ельникову, да на сей раз впервые и на Надю, до сих пор её совсем не замечавшую, что обе они и побывать у ней обещали, и искренне решили свое слово сдержать. Когда Надя повела Серафиму спать, девочка прильнула к ней на прощанье с просьбой завтра опять взять ее к себе, в её комнату.
- Сегодня нам помешали, - говорила она, - a у меня теперь столько, столько нового! Ты мне завтра все это, все должна рассказать!
Надежда Николаевна обещала, и из детской поспешно прошла к себе. Там ее ожидала еще её двоюродная сестра, уже совсем готовая уехать.
- Ну, что, устроила? - было первым словом Нади.
- Устроила! Завтра же Савина придет в гимназию в своем дешево купленном бурнусе, - улыбаясь, отвечала Вера Алексеевна. - Только знаешь что, Наденька, я боялась, чтоб им не показалась подозрительной такая дешевая цена, как ты назначила, я и велела Иванихе, чтобы она не сразу… чтоб запросила рублей десять…
- Ах, Верочка, да нет у неё, у Мани, десяти рублей, пойми же!
- Прекрасно понимаю. Да разве ты не знаешь, как с такими торговками все торгуются?.. Не беспокойся, Марья Ильинична сейчас половину даст и нещадно торговаться начнет; тогда Иваниха ей и уступит.
- Ты приказала ей, чтоб она за пять уступила?
- За пять, за пять с полтиной, - не больше! A то, видишь ли, такой бурнус… Нельзя же, ведь сию минуту видно, что он совершенно новый, двадцати-тридцати рублевый бурнус… Еще, пожалуй, заподозрили бы…
- Никогда они не догадаются! С какой стати? Маня подумала бы скорей всякую небывальщину, чем меня заподозрила в такой хитрости с ней.
- Да и мне кажется, что лучше бы ты прямо ей подарила. Разве, чтобы что-нибудь Иванихе заработать дать… Вот, тоже несчастная старуха! После смерти дочери частенько ей голодать приходится…
- Знаю!.. Нет, я не для неё. Иванихе я всегда могу помочь, a мне для Мани не хочется… Пусть лучше думает, что сама купила… Она и то уж как-то тяготится…
- Правда, правда! Она и мне говорила, что не знает, как и чем тебе когда-нибудь отплатить, что ты их всех содержишь с тех пор, как брат её болен…
- Вот пустяки какие!.. Где же содержу? Откуда? - покраснев, возражала Надежда Николаевна.
- Откуда? - смеясь, повторила Ельникова. - Из собственного кармана! Ты, наверное, тратишь на них все, что тебе дает отец.
- Так разве можно на эти семью содержать? Да a не все же трачу, далеко не все…
- A ты думаешь, Савин сам больше имеет жалованья? Пожалуй, меньше… Да что об этом говорить! Прекрасно делаешь, что бедным людям помогаешь вместо того, чтоб на вздор разбрасывать деньги… Ну, a теперь прощай, милая!.. Поздно; пора мне домой…
- A мне еще надо к завтрашнему пробному уроку приготовиться. Целый день так прошел, что я его и не видела, и не успела даже присесть за дело.
И Надежда Николаевна, проводив кузину, переоделась в блузу и села к письменному столу - заниматься.
Все в доме давно уже спали, кроме неё да отца её, когда вернулась, далеко за полночь, её мачеха с большого званого вечера, куда ездила, чтоб развлечься и успокоиться после домашних неприятностей.
Так Софья Никандровна сама себе объясняла желание свое ехать в гости, одеваясь на вечер, после отъезда бабушки. Она напоминала об этом вечере и мужу, но Николай Николаевич отговорился служебными занятиями, как отговаривался почти всегда от всяких приглашений. Он только что выслал из своего кабинета сына, которого призывал для строгой головомойки. Выговоры отца имели кое-какое влияние на Елладия, хотя довольно скоро забывались; зато он вымещал всякое неудовольствие на матери. Ей и в этот вечер пришлось еще раз выслушать грубости сынка, когда она пришла проститься с ним и утешить его на сон грядущий. Это, впрочем, было ей не диво и не помешало весело провести время в гостях…