* * *
И все же петицию и списки с подписями под ней я оставил у себя. Сильвестр и не заикнулся о них. Ада, очевидно, сказала ему, что сожгла бумаги.
ТОММИ ДАЛЛАС
Я прочел об этом в газетах. Любой дурак понял бы, как все произошло. Хулиганье из "Лиги молодежи Луизианы" и Янси заранее условились, что, когда подростки остановят машины с петицией, Янси вмешается, арестует всех подряд и заберет документы. Сплошное жульничество, а не игра, но, если судьи у вас в кармане, вам плевать, заметит кто-нибудь жульничество или нет.
Публика слопает все что угодно, если вы не поскупитесь и хорошенько посахарите блюдо. Уж конечно, Ада и Сильвестр так и сделают. В виде сладкого они используют повышение пенсий, займы на строительство и деньги на медицинскую помощь, простофили съедят все, да еще будут просить добавки. А о повышении налогов и думать забудут.
Так они и сделали, и на этот раз им удалось выкрутиться. Это их спасло. Будь она проклята, эта продажная сука, моя жена! Но я должен был смотреть правде в глаза. Пока все козыри у нее в руках, и она остается сидеть в губернаторском кресле. В моем кресле! Она, несомненно, победит на выборах в будущем году. Устранив меня с пути, Ада обеспечила себе победу. Она бы ничего не добилась, если бы уже не пробралась в губернаторский кабинет, а теперь ее не остановить. Ее и Сильвестра, будь они оба трижды прокляты на веки вечные!
– На веки вечные! – повторил я и только тут сообразил, что произнес это вслух, потому что сестра вдруг взглянула на меня.
– Что, что, господин губернатор?
Господин губернатор... Как приятно это звучит!
– Вы могли бы дать мне еще кофе?
– Господин губернатор, но вы уже выпили две чашки, – наставительным тоном учительницы заметила сестра.
– Ну а если чего-нибудь покрепче? Давайте выпьем вдвоем и повеселимся.
Девушка хихикнула и покраснела, но я видел, что мое предложение пришлось ей по душе.
– Что вы, господин губернатор! Ничего подобного у вас и в мыслях не должно быть.
– Не должно? Черта с два! Давайте кутнем, а?.. – предложил я.
Сестра снова хихикнула.
– Ну ничего, отложим до лучших времен.
Конечно, много воды утечет, пока я смогу выполнить свое обещание. Сейчас я, в сущности, полутруп. Ада добилась своего, использовав меня на полную катушку, а я оказался у разбитого корыта, да еще со сломанной шеей, и все же довольный тем, что остался жив.
Забавно, но факт: я был доволен собой. Впервые в жизни я отказался лизать пятки Сильвестра. И он вместе со сворой своих холуев ничего не мог со мной сделать. Да, они расправились со мной. Я был искалечен, но они не заставили меня изменить свое решение. Все шло так, как должно было идти, согласись я на их предложение с самого начала. Но зато мне не приходится винить самого себя, они были вынуждены действовать сами.
И вот я свободен... Лязг ломающегося металла... Грохот машины, швыряющей меня, как шарик рулетки... Распахнутая дверца, из которой я вылетаю подобно игральной кости... Все это оторвало меня от Ады и от Сильвестра. Я стал свободен!
Финал мог оказаться куда более трагичным, а сейчас, месяцев через шесть, самое большее через год, я снова стану человеком.
– Сестра! – позвал я.
С ее лица еще не сошла краска, вызванная моим предложением.
– Да, господин губернатор?
– Вы знаете, чем мы с вами займемся, когда я поправлюсь?
И я пустился в подробности.
Она стала совсем пунцовой. И только твердила:
– Господин губернатор! Господин губернатор! Как вам не стыдно!
Однако из палаты не ушла.
СТИВ ДЖЕКСОН
"Лига молодежи штата Луизиана" и полковник Роберт Янси выручили Аду. Конфискация петиции об "отзыве" и подписей под ней означала конец кампании. Прокурор штата, человек Сильвестра, без конца откладывал возвращение документов, а потом заявил, что подписи вообще не имеют никакой юридической силы. Ленуар и его сторонники раскудахтались, требовали вмешательства федеральных властей, и некоторое время обстановка оставалась накаленной.
Однако страсти мигом охладели, словно от ледяного душа, как только были выплачены новые пенсии по старости.
Дело в том, что Ада, сама или вкупе с Сильвестром, выкинула ловкий трюк.
Пенсии были выплачены не только за текущий месяц, но и за четыре предыдущих, то есть с момента подписания закона, а не в оговоренный в нем срок. Ада сделала это своей властью, в обход конгресса, что являлось прямым нарушением конституции штата. Но признать ее распоряжение антиконституционным мог только верховный суд штата, а там сидели люди Сильвестра.
Чеки на первую выплату новых пенсий по старости были выписаны каждый на 400 долларов. Сразу же, как только пенсионеры получили деньги, движение "Долой Аду!" тихо скончалось, и роман между публикой и Адой возобновился с новой силой. Ада выступила по телевидению и, помахивая чеком, мило объяснила, что ей удалось повысить пенсии благодаря повышению налогов, что, хотя, таким образом, налоги идут на благое дело, определенные круги в штате сопротивляются, мешают ей проявлять заботу о народе.
За эту саморекламу Аде не потребовалось даже платить, поскольку она выступала не с политической речью, а как губернатор, с официальным обращением.
Все последующие месяцы из казначейства штата потоком шли чеки на пособия по старости и безработице, а департамент общественных работ развил самую бурную деятельность в связи с постройкой дорог, общественных зданий, медицинских учреждений. На каждом новом здании укреплялась огромная доска, которая гласила:
ВОЗДВИГНУТО АДМИНИСТРАЦИЕЙ
ГУБЕРНАТОРА ШТАТА АДЫ ДАЛЛАС.
Все это вместе с выплаченными за четыре месяца пособиями по старости совершенно изменило ситуацию. За каких-нибудь два месяца Ада как губернатор стала необыкновенно популярна.
Надвигались выборы, и Ада с Сильвестром заранее стремились укрепить свои позиции.
Поэтому...
Через четыре месяца после введения новых налогов, когда избиратели уже начали привыкать к ним, как к цене, которую они должны платить за повышение пенсий и пособий, Ада полностью отменила торговый налог, взимавшийся лет двадцать.
По ее распоряжению, департамент финансов в один прекрасный день прекратил сбор этого налога. Это было, разумеется, незаконно. Но кто будет жаловаться?
Насколько я помню, ни одно мероприятие ни одного губернатора Луизианы не пользовалось у населения штата таким успехом. Очевидно, Марин немало потрудился, чтобы как следует подготовить новый шаг Ады, справедливо полагая, что он поможет окончательно забыть недовольство, вызванное введением новых налогов. И момент был выбран весьма удачно. Выдвигая свою кандидатуру в губернаторы, Ада сможет спекульнуть на двух важных для избирателей обстоятельствах: повышении пенсий и пособий и отмене торгового налога.
На следующий день после столь блестящего маневра (иначе не скажешь!) Ада стала предметом... чего бы вы думали? Предметом всеобщего обожания! И я спрашивал себя, как далеко она пойдет. После Хьюи Лонга еще ни один губернатор не пользовался такой популярностью. Колесо истории было повернуто вспять. Ада стала одновременно и Жанной д'Арк, и рождественским Дедом Морозом.
Вместе с тем я задавался вопросом, как у нее сложились отношения с Сильвестром. Удалось ли ей убедить его ослабить вожжи хотя бы немножко? Или она умела хорошо выполнять указания, только и всего?
РОБЕРТ ЯНСИ
Какое-то время я чувствовал себя триумфатором. Я поставил Аду на то место, на которое стремился поставить все три последних года. Она пресмыкалась предо мной.
Да, верно, она использовала меня в своих целях. Использовала, использовала, использовала!.. А когда вы используете кого-то в своих целях, вы принадлежите этому человеку больше, чем он вам. И она принадлежала мне.
Ей хотелось убить меня. Всякий раз, заставляя ее ползать на коленях, я чувствовал, как хочется ей убить меня, так хочется, что ее даже трясет. Мне это нравилось. Больше всего вы наслаждаетесь жизнью, когда кто-то жаждет вас убить.
Мне недолго пришлось торжествовать, но я неплохо использовал это время. После первой же выплаты пенсий по новым ставкам я начал терять власть над ней, а когда она отменила торговый налог, я понял, что петиция со всеми своими подписями не стоит и бумаги, на которой она написана.
Уже на следующий день я принес Аде эти документы и молча протянул через стол. Она взяла их и с каменным лицом с полминуты смотрела на меня. Потом, по-прежнему не сводя с меня взгляда, открыла верхний ящик стола и молча спрятала бумаги. Я повернулся и ушел.
Несколько дней я не пытался даже дотронуться до нее.
Однажды утром она позвонила мне по телефону и поручила повидать одного человека в центральной части штата. Ее голос не выражал ни вражды, ни расположения. Я выполнил поручение и вернулся к ней с докладом – неофициальным, конечно, поскольку человека пришлось... урезонить; в ту ночь мы опять были вместе, хотя она, как и прежде, ненавидела меня и – я это чувствовал, – как и прежде, хотела бы со мной разделаться.
Однако теперь ее желание было совсем иным. Оно не проявлялось так страстно, как раньше, от него веяло холодом; его можно было сравнить не со льдом, который со временем мог растаять, а с прочной, не поддающейся износу сталью.
Мы по-прежнему были вместе, и ни я, ни она не могли уйти друг от друга. К лучшему или к худшему, но мы составляли одно целое. Конечно, я уже не был хозяином положения. Впрочем, как и она.
Однажды я спросил у Ады, не опасается ли она услышать какие-нибудь новости из Мобила.
– Не спрашивай об этом! – сказала она. – Во всяком случае, вслух.
– Но ведь со временем там кое-что обнаружат.
– Ну и что? Ничего нет. – Она хотела сказать, нет такого, что могло бы привести к нам. – Ничего нет, зачем и говорить об этом?
Все же Ада, по-моему, тревожилась. Может, провела не одну бессонную ночь, размышляя, как чувствует себя человек, когда через него пропускают двести тысяч вольт. Вполне возможно.
Зато в политических делах ей не о чем было беспокоиться. Победа на выборах не вызывала сомнений, поскольку ее поддерживала политическая машина Сильвестра. И все же одно время я с некоторой тревогой думал, что события развиваются слишком медленно.
Но, видимо, я ошибался. Во всяком случае, возня за кулисами не прекращалась. Законодательное собрание выжидало начала избирательной кампании, когда страсти разгорятся вовсю. Технические служащие собрания часами торчали в столовых и кафе Капитолия, не отходя от автоматов с кока-колой. Журналисты, дежурившие в комнате прессы, то и дело выскакивали в коридор в надежде перехватить кого-нибудь, кто мог бы дать им материал хотя бы для небольшой заметки.
А тем временем за кулисами развертывалась бурная деятельность. Ответственные чиновники администрации готовились к сдаче дел, если это окажется необходимо.
Никто не знал твердо, останется он на своем месте или нет, если Ада будет избрана... Никто, кроме меня.
Я-то мог встретить безбоязненно любую ревизию. В армии вы прежде всего усваиваете простую, но важную истину: всякую писанину надо держать в идеальном порядке. Никому, кроме вас самих, не интересно, чем вы занимаетесь; значение имеет лишь то, что занесено в бумаги.
Дважды в неделю я просматривал газеты. Я не мог себе позволить заниматься этим чаще. Всякий раз, когда на глаза мне попадалась газета из Мобила, я испытывал желание накинуться на нее и разорвать. Это было какое-то физическое желание, такое же непреодолимое, как желание обладать женщиной. Но я терпеливо ждал.
Я понимал, рано или поздно найду и прочитаю в газете, что обнаружился какой-то след. Вот так же человек ежедневно ходит на почту и наводит справки, не пришла ли давно ожидаемая посылка. Вы что-то заказали, выслали деньги и знаете, что заказ вот-вот придет. Но почтовый служащий всякий раз отрицательно качает головой и смотрит на вас таким взглядом, каким смотрят, когда говорят "нет". Вы уходите, потом снова возвращаетесь и снова наводите справку – ведь посылка-то придет, это лишь вопрос времени; поэтому вам представляется, что она уже пришла, вы вынимаете то, что в ней лежит, ту вещь, что заказали и за что выслали чек; и, держа в руках, рассматриваете. А потом, когда посылка приходит на самом деле, вам кажется, будто все повторяется, и вы думаете: почему мне приходится делать это снова?
Именно такое чувство я испытал 19 марта. На первой полосе мобилской газеты появился снимок двух тринадцатилетних мальчиков с удочками. Один из них был вихрастым и с веснушками, и оба они казались и смущенными, и возбужденными – не каждый день их фотографировали для газет. Под снимком шла подпись:
"РЕБЯТА ПОЙМАЛИ НА УДОЧКУ СКЕЛЕТ".
Ну вот. Посылка пришла. "Поздновато, – подумал я. – Что тебя задержало?" Я не испугался, не встревожился. Я испытал нечто иное, хотя и не знаю, что именно.
Я внимательно прочел заметку. Мальчики почувствовали на удочке какую-то тяжесть, с трудом вытащили ее из воды и... увидели истлевший труп, почти скелет. Мешок, видимо, развязался, и его унесло водой. Труп пока не опознан.
Пробежав заметку глазами, я ни на минуту не потерял самообладания. Я спросил себя: что же я испытываю?
Что чувствую? И наконец сообразил. Я почувствовал облегчение.
Я обрадовался появлению посылки.
А признавшись себе в этом, я испугался. Я испугался того, куда это может меня завести, каким явится следующий шаг. Если я обрадовался, что нашли труп, может, мне захочется и чтобы его опознали.
Я услышал самого себя: ты уже хочешь, чтобы его опознали.
И тогда мне стало по-настоящему страшно.
Газета вышла два дня назад. Следовательно, в сегодняшнем номере будет, наверно, что-нибудь новое. Я мог бы пойти на Третью улицу и купить ее.
Через боковую дверь я вышел к своей машине, доехал до центра, поставил автомобиль на стоянке у гостиницы и пешком прошел квартал до Третьей улицы. Я уже совсем было решил войти в табачную лавку, где продавались иногородние газеты, но в последнюю минуту передумал и прошел мимо. Дойдя до середины квартала, я повернул и направился обратно.
"Это может показаться подозрительным", – мелькнуло у меня. Теперь я, как судья на поле, следил за игрой и оценивал собственные действия: хорошо – нормально – не очень хорошо. Последний мой маневр никуда не годился.
Не раздумывая больше, я вошел в лавку.
– Слушаю, сэр? – почтительно обратился ко мне лысый продавец. Все становятся дьявольски вежливыми, когда на вас форма начальника полиции.
– Дайте мне... – заговорил я, но спохватился: я чуть было не назвал мобилскую газету! – Дайте мне "Морнинг адвокейт". – Так называлась газета, выходившая в Батон-Руже.
Продавец подал газету, я вручил ему деньги и, чувствуя, как от внезапной слабости у меня подгибаются ноги, выскочил на улицу, к яркому солнцу.
Слабость охватила меня потому, что я испугался самого себя. Мне вдруг захотелось, чтобы продавец заметил, что я купил газету из Мобила! Захотелось, чтобы он запомнил это!
"А ну, малый, кончай игру! Веди себя осторожно", – приказал я себе.
На память пришло несколько дел об убийствах, когда преступники вели себя так, словно нарочно хотели навести полицию на свой след. Раньше я никак не мог этого понять. Не мог понять, зачем убийцы оставляют улики, почему ведут себя так глупо.
Теперь я начал понимать.
"Будь осторожен!"
Не отдавая себе отчета в своих действиях, не думая о последствиях, я остановился прямо посреди тротуара, развернул газету и чуть не вскрикнул. Я ждал, что интересующее меня сообщение может появиться в мобилской газете, но то, что оно появилось в газете из Батон-Ружа, застало меня врасплох. В углу первой полосы мне бросился в глаза заголовок:
"НАЙДЕННЫЙ В МОБИЛЕ СКЕЛЕТ ПРИНАДЛЕЖАЛ ЖЕНЩИНЕ"
В заметке, всего из двух абзацев, сообщалось: по заключению судебно-медицинского эксперта, обнаруженный скелет принадлежал женщине примерно лет пятидесяти.
Продолжительное время ничего другого никто не узнает. Потом обнаружат машину без номерного знака и со спиленным номером мотора, что надолго затруднит выяснение личности ее владельца. Следствию потребуется месяцев шесть, чтобы проверить местонахождение всех машин марки "олдсмобил", проданных в Алабаме с начала выпуска модели.
В конце концов, видимо, все же установят фамилию покупателя и, возможно, даже узнают, кто та женщина, чей скелет выудили из реки два маленьких рыболова. И все равно не будет оснований связать эти факты с Луизианой, а тем более с нами. Скорее всего, следствие решит, что женщина стала жертвой гангстеров.
Оснований для беспокойства не было.
Если только я сам не допущу какой-нибудь непростительной глупости.
От меня требовалось лишь одно: осторожность и еще раз осторожность.
* * *
Если я ничем не занимал себя, если не придумывал себе какого-нибудь занятия, которое поглощало меня целиком, заставляя действовать быстро и решительно, я начинал почти физически ощущать, как то, что должно произойти, надвигалось, надвигалось, надвигалось...
Господи, куда легче было на войне, где не надо было ни о чем думать. И куда ушли те дни?
Вся моя жизнь заключалась теперь в ожидании того, что найдут в Алабаме. У меня в штате царило затишье. После истории с петицией об "отзыве" Ады все порядком струхнули, никто не хотел подставлять свою шею. Работы у меня не было.
С Адой я уже не мог вести себя так, как в течение тех нескольких недель. Я не мог ею командовать, как и она не могла командовать мною. Мы зашли в тупик.
Порой, ощущая тепло ее тела, прислушиваясь к ее дыханию, я слышал собственный шепот:
– Ты меня ненавидишь, да?
– Да... Да.
– И хочешь меня убить, да?
– Да, я убью тебя.
– Нет, не сумеешь.
– Мерзавец! Ненавижу тебя.
Вот и все – такие разговоры и ожидание. Иногда мне и вправду хотелось, чтобы она попыталась убить меня. Пришлось бы действовать, а это значит, что я живу. Но она не пыталась. Она только мечтала об этом. А я продолжал читать газету из Мобила.
В конце весны в заливе нашли машину.
Сообщение состояло всего из нескольких строк; и отыскал я его не на первой полосе, а где-то на внутренних страницах; едва начав читать, я почувствовал себя так, словно по жилам у меня течет не кровь, а кипяток. Нет, я не испугался, я ощутил удовлетворение. Итак, прибыла еще одна затерявшаяся было посылка.
Я прочел заметку до конца и весь похолодел.
Последняя фраза гласила: "Полицейские утверждают, что личность владельца машины установить уже невозможно и никаких попыток в этом отношении предприниматься не будет".
В тот же день вечером я сообщил новость Аде. Она глубоко, с облегчением вздохнула и воскликнула:
– Прекрасно!
– Но полиция все же может узнать, кому принадлежала машина, – заметил я. – Способов сколько угодно.
– Не слишком-то полицейские надеются на это! – засмеялась Ада и некоторое время пристально и как-то странно смотрела на меня.