- Вряд ли это такое уж счастье, - усмехнулась Наташа. - Добро бы действительно барышня, а то - старший сержант. Лишний начальник. Подчиняться придется.
Наташа посмотрела на костер и сказала тоном совершенно уничтожающим, мысленно подражая Ермошеву:
- А вот с концентратом обращаться еще не научился. Сразу видно, что вояка без году неделя.
Размечтавшийся было Попрышкин отвернулся.
- Впрочем, при таких разведчиках переводчику делать нечего, - продолжал Медников. - Опять "языка" не привели? Теперь из-за вас генералу хоть на глаза не показывайся.
Разведчики слушали присмирев. Попрышкин, очевидно чувствуя себя самым виноватым, пытался спрятаться за спину Ревякина. А Ревякин будто нечаянно подталкивал его вперед. Поговорив о проваленной операции ровно столько, сколько ему казалось достаточным для разговора начальника с подчиненными, и не назвав ни одной фамилии, Медников обратился к Аршинову:
- Идем, поставлю новую задачу.
Перегабрин и Наташа остались с разведчиками.
- А ты, Попрышкин, за Ревякина не прячься, - сказал комсорг. - Он в два раза тебя короче. Не назвал тебя начальник просто потому, что пожалел. А ему уже все известно в точности. - Как видно, Перегабрину хотелось сказать разведчикам все, что должен был сказать и не сказал его друг. - Перечислю ваши ошибки. Во-первых…
…С первых дней войны разведка стала родной стихией для Перегабрина. Он пришел на фронт совсем еще мальчиком, добровольцем, и сразу оказался в немецком тылу. Одевался в деревенское, брал лукошко, полное ягод, и шел в немецкий гарнизон, выкрикивая высоким голосом сходную цену и высматривая острыми черными монгольскими глазами укрепления и посты.
…Они лежали вдвоем с Медниковым на берегу реки. Медников остался у реки последним. Дернув шнур, он отбежал. Лицо его было залито кровью. Переправа взлетела на воздух. С этой ночи на щеке Медникова остался шрам. С этой же ночи началась их дружба…
Объяснив разведчикам их вчерашние промахи, Перегабрин стал рассказывать новичкам о жизни разведчиков по ту сторону фронта:
- Командиром отряда был у нас Николай Федорович Грызлин, родной сын нашего генерала. Ранило его в живот. Девять суток несли мы с Медниковым его на себе. А были мы уже оба ранены. Несли, а у самих ноги подкашивались. Так и добрались до линии фронта. Выжил командир. Отец его, генерал наш, всех нас троих целует и говорит: "Люди на войне теряют сыновей, а я приобрел. Был один, а теперь трое". И стали считать мы себя втроем братьями, а нашего генерала своим отцом. Вот какая дружба бывает у разведчиков, Ревякин… А ты только колоться любишь.
Вернулись Медников и Аршинов.
- Так имей в виду, Аршинов, это последнее предупреждение. Ванюша, едем.
- Я останусь, - сказал Перегабрин.
Разведчики стали собираться. Завязывали вещевые мешки, перематывали обмотки. Попрышкин старательно скреб ножом котелок. Нашелся и для Наташи лишний маскхалат с чуть надорванным капюшоном.
- И вы с нами пойдете, товарищ переводчик? - робко спросил Попрышкин.
- Ох, и болтун! Ну чего зря спрашиваешь? - снова ввязался Ревякин. - Не ты ж за переводчика будешь!
* * *
…К переднему краю подходили цепочкой. Перегабрин нес телефонный аппарат, который Наташа получила в разведотделе. Этот аппарат предназначался для подслушивания телефонных переговоров противника.
Вот он, последний окоп боевого охранения. Для пехоты это самый передний край. Сюда приходят дежурить по очереди. Для разведчика это тыл, дом, место, где можно почувствовать себя в безопасности Путь разведчика дальше. Но всякий раз, когда переступаешь последний край своей заново отвоеванной земли - как бы ты ни привык, - что-то отрывается от сердца. Не догадывается Наташа, что и у Перегабрина похолодела на миг душа.
Буйно растет высокая, нетоптанная трава. Ветер шумит, пробегая сквозь чаши березок. И это ничье? Ничейный пустырь! Нет, на самом деле здесь не пусто. Здесь идет война. Неверные тени скользят по ничейному полю. Узкие запутанные тропы ведут через бурьян.
У заброшенного немецкого блиндажа Аршинов остановил группу:
- Здесь будет НП. Задача - выявить блиндажи и огневые точки между…
Перегабрин и Наташа поползли в сторону немецких траншей. За трехкольной проволокой в полный рост ходили немецкие часовые. Перегабрин и Наташа двигались вдоль проволоки, временами подключая аппарат к немецкому проводу. Трубка аппарата молчала Холодная роса пропитала одежду. Это просто озноб или колотится сердце? Наташе казалось, что стук сердца выдаст ее. Немецкий часовой закурил, оглядываясь по сторонам. Наташа вздрогнула. Наушники в Наташином аппарате заговорили Грубый, лающий голос:
- Herr Zugführer, Herr Zugführer! Es spricht Feldwebel Hünter. Gestatten Sie…
Фельдфебель Гюнтер получил от командира взвода разрешение на смену постов. Наташа перевела разговор Перегабрину.
- Уходить, - беззвучно шевельнулись губы Перегабрина. - Запомните место.
Они отползли дальше и замерли.
У блиндажей противника началось оживление. Часовые подтягивались, бросали окурки. Из траншей шли цепочкой солдаты.
До окопа своего боевого охранения Наташа и Перегабрин молчали.
- Конечно, там взводный КП, - сказал наконец Перегабрин.
* * *
После двухнедельных наблюдений в районе немецкого взводного КП наступил день, назначенный для разведки боем. После обеда в роте играл дивизионный оркестр. На музыку сбежались соседи - девушки роты связи. На пеньке у края поляны сидел сам генерал. По кругу зеленым вихрем несся долговязый Попрышкин в маскировочном костюме, обшитом листьями, клевером и травой. А потом развернулся, вздохнул и залился песней баян. Разведчики подхватили. Под самое небо уходила мелодия "Сулико". Так поют лишь перед боем. И лишь перед боем так отвечает песне сердце.
Песня сливала в одно и лес, и поляну, и сидевших вокруг генерала разведчиков, и Наташу. Хорошо, что на этот раз она не только может, но и должна итти вместе с ними в ночной бой! Теперь она уже не искала исключительных подвигов. Большое, реальное дело, которому она была необходима, нашло ее.
- Помните, ребята, что громы и молнии в моих руках, - сказал комдив, провожая новичков. - В обиду не дам.
Разведчики залезли в машины и помчались к переднему краю.
Закат догорал, сползая за хмурый лес. Блекла расплавленная река. Стыли горячие краски. Наташе хотелось задержать уходящий вечер.
В трех километрах от переднего края разведчики слезли с машин и в ожидании темноты прилегли на землю. Костюмы, обшитые листьями, терялись в траве. Среди зеленого моря белели островками лица, жадно смотревшие в вечернее небо: кто знает, не в последний ли раз?
По спинам холодком пробежала дрожь.
"Маме не успела ответить", подумала Наташа.
Аршинов чутьем угадал, что дрогнули, сжались сердца ребят. Тоном завзятого балагура-конферансье он объявил:
- Итак, через полчаса начинается представление! Известный чемпион Попрышкин…
Через полчаса "представление" началось…
Разведчики бесшумно вылезали из окопа боевого охранения на нейтральное поле.
И как назло из-под облаков, внезапно поднявшихся кверху, вывалился не нужный никому месяц.
Залегли. До немецкой проволоки оставалось шестьдесят метров. За проволокой темнел бруствер неприятельской траншеи.
На нейтральное поле обрушился артиллерийский шквал.
- Без фрица мы не уйдем отсюда, - передал Аршинов по радио генералу.
- В добрый путь, в атаку! - ответил генерал из траншеи боевого охранения.
На месяц набежала тень.
- Вперед! - справа налево передалось по цепи.
Цепь дрогнула и поползла извиваясь.
- Встать! - передалось справа налево.
- Встать!
И сразу вражеская траншея превратилась в пропасть, в бездну, в последний край, которым кончалась жизнь и земля. Наташа оторвалась от травы. В спину ударил ветер. Она побежала. Перед проволокой Попрышкин выбросил из руки свернутую гармошкой плащ-палатку, натянутую на короткие колышки, и встал на одно колено. Плащ-палатка перекинулась мостом через трехкольное заграждение.
И все, что совершалось дальше, походило на быструю смену кадров, когда киномеханик из озорства пускает ленту на предельную скорость.
Гранаты. Пустые траншеи. Малиновая ракета: "Дайте отсечный огонь!". Разрывы. Чье-то распоротое бедро. Бинт. Рядом с ячейкой для пулемета - немец. Попрышкин прижимает его к стене. Автоматная очередь… Голубая ракета: "Отход". Аршинов бежит последним. Дымовая завеса. И опять проволока!
И только здесь мысли снова обрели способность следовать одна за другой. Дым вплетался кольцами в предрассветный туман. Нужно было как можно скорее возвращаться в свое расположение. Наташу и разведчиков, которые держали пленного, Аршинов пропустил вперед.
- Смотрите, если "языка" не убережете! - крикнул Аршинов.
Целина ничейного пустыря ежесекундно взрывалась и взлетала вверх. Пленный уже не вырывался. Его не нужно было тащить. Он бежал сам. Он стремился лишь к одному: миновать нейтральное поле.
Немецкие батареи неистовствовали. До нашей траншеи оставалось полкилометра. Бегущих догнала мина. Пленный прижался к земле. Разведчики прикрыли его своими телами.
У Попрышкина между пальцев стекала липкая жижа.
Отодвинув Попрышкина, Наташа опустилась на землю рядом с пленным.
- Номер вашей дивизии? Говорите правду, если хотите жить, - сказала она пленному.
- Жить, - повторил пленный, прижимаясь к гудевшей земле.
- Говорите правду, - снова сказала Наташа.
- Двести пятьдесят два, - прошептал пленный.
За спиной снова завыло. Расталкивая разведчиков, немец вскочил и тут же свалился.
- Не уберегли! - с досадой закричал Попрышкин.
Наташа нашла ускользающий пульс.
- Жив!
Пленного взвалили на плечи.
И вот наконец наши траншеи!
Разведчики привалились к стенке окопа, ненасытно затягиваясь "козьими ножками" и. оглядываясь вокруг.
Туман, как море, заливал верхушки деревьев. С востока туман рассекали солнечные лучи. Загорались медные сосны.
После такой разведки все это видишь так, будто сейчас родился.
* * *
Наташа вбежала в блиндаж, где сидел генерал, и резко остановилась. Она стояла, застыв, но со стороны казалось, что она еще куда-то бежит. Волосы выбились из-под съехавшего капюшона и рассыпались по зеленым листьям, нашитым на маскхалате.
- И вы ходили с разведчиками? - недовольно сказал генерал. - Шуму много, а толку мало. Дохлого фрица приволокли.
Только теперь Наташа заметила, что находится в блиндаже разведвзвода пятой батареи. Из-за спины генерала выглядывали лица Топорка и Гайдая. Стоит ли вспоминать старое! Но она не могла не вспомнить сейчас, как однажды санинструктору Крайновой запретили итти в разведку.
- Товарищ генерал, разрешите сказать: против нас двести пятьдесят вторая дивизия! - выпалила Наташа.
И сразу напряжение исчезло с ее лица. Говоря по правде, ей было приятно, что первая работа разведчицы Крайновой состоялась на участке пятой батареи.
- Двести пятьдесят вторая? - оживился комдив. - Было известно, что двести шестидесятая. Да откуда ты знаешь? "Язык"-то без языка.
- Я допросила его до ранения.
- Интересно. Значит, произвели смену частей? Вижу, не зря ты туда ходила…
И генерал приказал, чтобы его немедленно соединили с штабармом.
* * *
В санбате пленного оперировали. На другой день начался допрос.
Петольд Литаст оказался членом организации "Гитлерюгенд". Он пытался представить себя идейным нацистом и доказывал, что им движет жажда славы, а не жажда наживы. Однако это не мешало ему давать показания охотно и многословно. У него была неплохая память. Он был хорошо осведомлен и ориентирован.
- Это не все, что я могу вам сообщить, - сказал Литаст к вечеру первого дня.
- Передайте ему, что допрос будет продолжаться завтра, - сказал офицер, ведущий допрос.
- Это не все, что я могу вам сообщить, - повторил Литаст вечером следующего дня.
На третий день допрос продолжался. Литаст намеренно растягивал ответы. К вечеру все вопросы, интересовавшие командование, были исчерпаны.
- Я так охотно сотрудничаю с вами…
Он закрыл рукою лицо:
- Я уверен, что живу, только пока даю показания.
- Совсем как тысяча и одна ночь, - сказала Наташа. - Но допрос не может продолжаться бесконечно.
- Значит, утром меня убьют?
В его голосе было отчаяние. И гордость и "убеждения" - все отступило сейчас перед простым страхом конца.
- Мы не убиваем пленных, - сказала Наташа.
Литаст протянул руку и схватил ее за госпитальный халат, наброшенный поверх гимнастерки.
- Неужели вы говорите правду?
У входа в палатку она столкнулась с капитаном Гольдиным, который еще вчера приехал на место допроса. Из кармана у него торчал уголок небольшой книжки. "Англо-русский словарь", прочитала Наташа на корешке, и это сразу перенесло ее в далекую студенческую пору.
- Если бы вы знали, как я мало успела! - сказала она. - Я даже вторую часть "Фауста" не кончила. Как раз двадцать второго…
- А я не начал своей диссертации о Шевченко, - отозвался Гольдин.
Наташа сбросила с себя халат:
- Вы свободны? Проводите меня до штаба.
Гольдин снял очки и засунул их в полевую сумку.
Огромные близорукие глаза без очков непривычно щурились.
Стоял тихий, спокойный вечер. Слышалась отдаленная перестрелка. Они шли по узкой лесной тропинке.
- А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…
Он снова вытащил из сумки очки:
- А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…
Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.
Неожиданно он перебил себя:
- Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские "идеи", а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?
Гольдин даже остановился на секунду - так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.
- А ведь может и так случиться, - тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. - И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… - Он снова перебил себя: - Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…
В голосе Гольдина звучала горечь.
- Но знаете что, - сказала Наташа - если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.
Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но - странно- Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.
- Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.
Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.
- Зато когда вы вернетесь с войны…
- Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.
Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.
- Приду обязательно.
Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.
* * *
Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…
Перегабрин приходил в роту читать вслух "подвалы" "Красной звезды". Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда - сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.
- Лесник-то лесник, только вспомни хорошенько: может, не твой он дед, а дед твоего соседа, - как всегда, не унимался Ревякин. - Не может у охотника такого внука быть. Ты и блохи не убьешь!
- А кто фрица поймал? - возмущался Попрышкин.
- Подумаешь! Попробовал бы ты еще фрицев не ловить! - отвечал Ревякин.
И разведчики снова и снова приставали к Наташе с просьбой рассказать какую-нибудь историю, да такую, "чтоб дух захватило".
И снова у самого костра лежала за пулеметом чапаевская Анка. И снова прямо перед костром мчался по степи на тачанке Павел Корчагин.
- Ох, и здорово ж это они! - вздыхал внук сибирского лесника.
Посреди рассказа начинал прорезать небо пронзительный шестиствольный немецкий миномет (разведчики называли его почему-то "скрипуном"). Языки огромного пламени слизывали с неба редкие ранние звезды. Разведчики разбегались по ямам.
"Скрипун" прекращал концерт. Разведчики опять собирались вокруг костра.