- Пришлось-таки тебе на хвост наступить. Или ты без ужина меня задумал оставить? - говорил генерал. - Как знаешь, а я сегодня в Юдине буду. Ну как, "Эрэс", сыграем по рву?
Молодой офицер, командир дивизиона "эрэс", с начала наступления находившийся при генерале, выскочил из окопа и побежал к своей рации.
Через голову полка полетели огромные черные грифели, чертя за собой по небу огненный след.
…Весть о том, что сам генерал со всеми командирами поддерживающих дивизию особых подразделений прибыл в окруженный с трех сторон полк, быстро облетела переднюю линию.
- В лоб Юдина не возьмем, это ясно, - говорил генерал, рассматривая карту. - Попробуем протолкнуть батальоны в обход. Завтра придут подкрепления. Подчистят и ров. Да и соседям, глядишь, совестно станет.
Батальон капитана Волочаева двинулся в обход Юдина.
Грызлин подключился в телефонную сеть батальона, прислушиваясь к приказаниям, которые отдавались по-ротно.
- Довезут ли Перегабрина? - сказал он, снимая наушники. - Эх, ланцепуп!.. Вот и не знаешь, где наша судьба солдатская…
* * *
Генерал ужинал в Юдине.
В блиндаж вошел лейтенант Аршинов с пачкой немецких документов.
- Захвачены разведчиком артполка Топорком, - доложил Аршинов.
Генерал протянул документы Наташе:
- А ну-ка, "министр иностранных дел", разбирайся… Топорок? - припоминал генерал. - Знакомая что-то фамилия. Был такой разведчик. Как будто ранило его, а он отказался ехать в госпиталь. Из артполка, говоришь? Да, этот самый. Хорошо, что парня тогда из дивизии не отпустили. Видно, орел. А выходила его, рассказывали, простая санитарка того же полка. Я ведь всегда говорю… - Он обернулся к Наташе. - А еще называют вашего брата - девчат - "эрзац-солдатами". Это такой "эрзац", который ничем не заменишь.
Говоря откровенно, Наташе было все-таки жаль, что фамилия Топорка дошла до генерала, а фамилия санитарки - нет.
- В бумагах разобралась? - спросил генерал. "Ладно. До того ли сейчас!" подумала Наташа и принялась за перевод.
Из документов было видно, что перед фронтом дивизии опять стоит новая часть, введенная в бой к вечеру. Кроме того, в бумагах имелся приказ по армии: всеми силами задерживать отступление, выигрывать время на промежуточных рубежах, с тем чтобы не менее трех суток удерживать в своих руках железную дорогу, что ведет на Спас-Деменск.
…Каждый день перед частью Грызлина появлялись новые немецкие дивизии. Полки, впрах разбитые под Орлом и направленные в Германию, в связи с нашим наступлением были задержаны немецким командованием в Кричеве. Здесь их наскоро латали и бросали на Смоленщину.
- Опять новая дивизия! - с досадой сказал генерал. - Это уже тринадцатая по счету за девятые сутки. "Удерживать железную дорогу не менее трех суток", - задумавшись, повторил генерал. - Так, очень хорошо… Это значит, что мы должны оседлать дорогу к утру.
Генерал постоял в раздумье, потом попросил радиста соединить его с Семенихиным.
- Алло, алло! Ворон, Ворон! Я - Орел, я - Орел. Дайте тринадцатого, дайте тринадцатого! Я - Орел, я - Орел. Прием.
- Товарищ хозяин, тринадцатый слушает.
Генерал решительно подошел к рации и отчетливо, раздельно сказал:
- Алло, Семенихин! Алло, Семенихин! Держись! Держись! Через час в моем распоряжении будут пятьдесят самолетов, пятьдесят танков и стрелковый полк. Готовься к атаке! Готовься к атаке! Я - Орел, я - Орел. Прием.
Младший лейтенант - шифровальщик, два дня тому назад присланный с курсов в дивизию и только в этом году кончивший десятилетку, с ужасом посмотрел на генерала. Его служебным долгом было следить за дисциплиной в эфире.
- Товарищ генерал, разрешите обратиться. Переговоры открытым текстом запрещены. Вот переговорные таблицы. Я мигом закодирую вашу радиограмму.
Уши младшего лейтенанта загорелись, щеки залило жарким, багровым румянцем, и последние слова он произнес, слегка заикаясь. Он стоял перед генералом необычайно смущенный, но гордый сознанием исполненного долга. Генерал тоже вытянулся, задев блестящей лысиной потолок блиндажа, руки по швам, и скороговоркой отрапортовал:
- Виноват, больше не буду, товарищ младший лейтенант.
Видя, что младший лейтенант готов провалиться сквозь землю, генерал расхохотался и потрепал его по голове:
- Не буду больше, честное слово не буду!
Все попытки дивизии продвинуться дальше Юдина окончились неудачно. В штабе рассчитывали, что взятием Юдина боевые действия на сегодня заканчиваются и до утра можно будет отдохнуть. Генерал с усмешкой взглянул на вытянувшиеся лица штабных командиров.
- Товарищ генерал, разрешите доложить. Подкрепления будут не раньше, чем завтра днем, - сказал только что вошедший в блиндаж начальник штаба.
- Вот именно. Какие же вы непонятливые! А ведь штаб должен на лету схватывать мысль командира… Подкрепления будут не раньше, чем завтра днем. А к утру мы должны оседлать дорогу. Слышали, о чем говорят документы? Немец пытается всеми силами задержать свое отступление на промежуточных рубежах. Это значит, что мы должны гнать его, не давая ему передышки ни днем, ни ночью.
- Но с чем же мы будем наступать, товарищ генерал? - спросил начальник штаба. - В дивизии только и осталось, что штабы да артиллерия.
- Попробуем погнать немца на этот раз без наступления, - ответил комдив. - Слышали, что я сказал по радио? У немцев отлично поставлен радиоперехват. Они зорко стерегут эфир и слышали меня наверняка. Страху я им нагнал. А сейчас сделаем артподготовку и посмотрим: может быть, они побегут, не дожидаясь танков. А если нет, - генерал бросил лукавый взгляд на своих офицеров, - так вас тут по штабам столько молодцов засиделось, что можно три деревни взять. С такими-то пушками! Сам вас поведу. Аршинов, подойди сюда! Разведчиков вперед на оба фланга. Аппарат для подслушивания в порядке? Нужно выяснить намерения этой новой дивизии.
* * *
…Тихо на передней линии. Лишь изредка перелетит пуля с одного края на другой да разорвется снаряд, да пересечет небо горящая изгородь немецких ракет. Когда ракета взметалась вверх, Наташа ползла вперед, перебирая коленками и локтями. Когда ракета устремлялась вниз, бросая перед собой резко очерченный круг света, Наташа выпрямляла руки и ноги, вытягивалась стрункой так, чтобы быть вровень с травой, и замирала. Ракета гасла. Взлетала новая. Наташа двигалась. Новая падала. Наташа врастала в землю. Следом за Наташей полз Ревякин. Ревякин прикладывал к земле аппарат для подслушивания.
У реки, пересекающей нейтральное поле, трубка заговорила. Наташа остановилась… В трубке шелестело, шуршало, завывало, щелкало. Звуки то набегали волной, то кружились вихрем. Наташа боялась что-нибудь упустить. Она не думала ни о чем, кроме того, что к ней приходило по трубке. А приходили по трубке ничего не значащие приказания, поверки, бесконечные зуммеры скучающих немецких телефонистов, шум, свист, щелканье, стук морзянки. Как много нужно иметь терпения! Неужели ей ничего не удастся услышать сегодня?
- Скоро будем сворачивать кабель, - сказал между прочим один немецкий телефонист другому. - Катушка есть?
Наконец-то! Словно ее обожгло электрическим током:
- Ревякин! Ты понял? Назад, скорее, скорее!
До самого блиндажа комдива они бежали бегом.
- Вот что я услышала…
Наташа перевела дыхание и отбросила со лба перепутанные, запыленные волосы.
- Будут сворачивать кабель, - повторил генерал и повернулся к начальнику штаба. - Значит, бежать собираются. Я не ошибся. Не зря хитрить пришлось на старости лет. В атаку итти не придется. Тем лучше! Главное - не прозевать момент отхода, не дать им оторваться… Аршиныч, гляди в оба, - сказал генерал в телефонную трубку.
* * *
На ничейном поле волновалась густая рожь. Аршинов подполз к самой немецкой проволоке. Выгоревшая копна волос терялась среди ржи. Из-под нависших бровей пытливо смотрели вперед светлые, словно выцветшие глаза.
Гасла огненная изгородь ракет, достигающих яркими хвостами черной линии горизонта. Смолкли минометы. Все реже и дальше раздавались залпы самоходных орудий. Аршинов насторожился. Усилилась автоматная трескотня. То там, то здесь заговорили пулеметы. "Переносят пулеметы с места на место, - догадался Аршинов. - Шумят. Нет, этим теперь не обманешь".
Аршинов взял телефонную трубку, соединяющую его с оперативной группой комдива:
- Товарищ девять! Противник начинает отход. На переднем крае оставлены кампфгруппы. Маскируют и прикрывают отход автоматно-пулеметным огнем.
…Землянка комдива наполнилась громким, раскатистым смехом.
- Я говорил? Начинаем преследование! Перехитрил! Если бы знал ихний генерал, что гоню его на сей раз голыми руками! Одним страхом! Да славой советских танков! Ну, а нам, значит, опять квартиру менять.
Комдив расправил седые усы.
- Вот и полетели в трубу приказы немецкого командования… А где же Наташа?..
Наташа стояла в сотне шагов от командного пункта, за кустарником, зайдя по колена в реку, и торопливо отжимала волосы.
Когда комдив и офицеры оперативной группы вышли из блиндажа и пошли вперед, она поспешно натянула на себя только что выстиранное, еще сырое белье - высохнет на ходу! - и побежала за ними.
…К утру дивизия вышла на железнодорожный рубеж. Радисты устанавливали связь с "верхом". Комдив, закутанный в мокрый плащ, поеживался от утреннего холодка и нетерпеливо расхаживал перед радистами:
- Налаживайте скорей! Сейчас возьмем у командира разрешение и пойдем в город. Всего двенадцать километров осталось. Буду Грызлиным Спас-Деменским.
Он несколько раз повторил этот титул, как бы взвешивая его на слух:
- Что же, как будто неплохо звучит. Как думаешь, Наташа, подойдет это к моей фамилии или нет?
Связь была установлена. Из армии сообщили, что на Спас-Деменск направлена другая дивизия, а дивизия Грызлина выводится на отдых.
- Так же, как с Вязьмой… Вот и не быть нам Спас-Деменскими! - разочарованно сказал генерал. - Так и остались мы, как были, - безвестная, безыменная, трижды заболотная дивизия.
Минуту спустя он добавил:
- Зато непробиваемая, непромокаемая. Так ведь, ребята?
Он отошел в сторону и устало опустился на камень.
По дороге шла новая часть, четко вбивая шаг в размытую недавним дождем глину.
- Ну да ладно, - генерал примирительно махнул рукой, - пускай они… А мы пойдем не на город, так на деревню. Ведь надо ж кому-то и безвестную русскую землю освобождать.
Наташа смотрела на генерала. И весь он, большой, широкоплечий, в простом, насквозь пропыленном комбинезоне, с лицом, обросшим серой щетиной, с красными, воспаленными от бессонницы веками, казался ей в эту минуту похожим на добросовестного работника, взявшего подряд очищать родную землю.
* * *
Топорок получил отпуск на три часа. С недобрым предчувствием он подходил к родной деревне, невольно замедляя шаг.
Выгоревшие улицы. Развалины хат. Пусто.
У перекрестка улиц, знакомых с детства, Топорок увидел железный турник, который они поставили когда-то с барыкинским Витькой за флигелем во дворе. Ни флигеля, ни двора не было. Дымилось пепелище. Из-за печной трубы вышла высокая худая старуха с распущенными косами, в изодранной черной юбке. Старуха перепрыгивала с кирпича на кирпич, обжигая потрескавшиеся босые ноги о горячие камни и вскрикивая от боли. Она походила на птицу с перебитыми крыльями. Потом она прислонилась к печной трубе и зарыдала, осеняя себя крестами.
Топорок стоял и не смел приблизиться. Страшно подумать, но это была она. Он оставил ее крепкой сорокалетней женщиной. Многодетная вдова-солдатка, мать успевала одна управиться и в доме и в поле. Топорок с детства побаивался ее строгого окрика и суровой, огрубевшей руки и с детства ценил ее редкую порывистую ласку. Эта старуха не походила на его мать.
И все-таки по отдельным мелочам он узнавал ее… Вот эту самую черную юбку мать надевала по воскресеньям, нетерпеливо оглядывая себя перед большим тусклым зеркалом, по обе стороны которого спускались расшитые полотенца. Какими клочьями висело теперь сукно!
Топорок поднялся на развалины и осторожно обнял мать:
- Мама!
Она оттолкнула его.
- Мама!
Она отвернулась.
Старуха равнодушно смотрела мимо него бесцветными, выплаканными глазами.
- Проходи, мил-человек, дальше, - хрипло сказала она, - не мути меня понапрасну. Конец света настал. Сатана весь мир полонил, а сына на чужбине убило.
- Мама, да это же я, Федя!
Она не слушала:
- Одну меня, дуру старую, дьявол оставил. Смерти пожалел, чтобы мучилась вечно. Проходи дальше, мил-человек, не мути меня понапрасну.
Топорок обнял трясущуюся голову матери.
Нет, блуждающие глаза не узнавали его. Она беспокойно вертела головой, наконец вырвалась и забежала за печную трубу.
С помертвелой душой стоял Топорок среди мертвых развалин родного дома. Вот так бы окаменеть, ничего не знать и остаться здесь. Здесь или в другом месте. Не все ли равно? А кажется, пора возвращаться. Отпуск на три часа. Что ж, можно и возвращаться. Не все ли равно?
Старуха вышла из-за трубы. Будто ржавым ножом прошло по сердцу. Топорок снова подошел к матери и обнял ее.
Она тупо посмотрела на него, снова вырвалась и убежала.
Только теперь Топорок заметил рядом с железным турником наскоро вырытую землянку. Из землянки вышла женщина с мальчиком на руках. Топорок вгляделся в нее. Это была их соседка - Витькина мать. Женщина подошла к Топорку и устало сказала:
- Что же делать, сынок? Ничем ты ей не поможешь. Я тут посматриваю за ней. Да немного ей теперь нужно.
Топорок хотел спросить про сестер и не решился.
- А Таню с Анюткой угнали, - сказала соседка.
Тяжелым шагом, ничего не видя перед собой, пошел Топорок из деревни.
У перекрестка он обернулся. Мать сидела теперь на уступе, что остался от крыльца, обхватив руками непокрытую голову.
* * *
Снова продвигалась дивизия от рубежа к рубежу. Комдив то двигал свои войска напролом, то совершал обходный маневр; шел за своими войсками пешком, как простой солдат, истинный пехотинец.
Устроившись в очередном окопчике, комдив разворачивал перед собой график - зашифрованный план армейского наступления.
Сегодня его дивизия отставала от соседей. Генерал поглядывал на армейских связистов и то и дело ждал звонка из штабарма. Второй дивизион, поддерживавший Устинова, огня не открывал. Устинов медлил с атакой.
- Ну, как дела, Устинов? Двигай, родной, двигай! Не жди, до свету нужно кончать с "крестиком". (Так на картах комдива обозначалась церковь, за которую шел бой.) Что говоришь? Нет связи с "глазами"?.. "Паутина" перебита? Двадцать минут тебе даю. Не больше.
Разведчики второго дивизиона были прибиты огнем ко дну воронок недалеко от немецкого переднего края.
Нельзя было ни оторваться от земли, ни приподнять голову, ни протянуть руку, чтобы встретить руку соседа. Пули, осколки, комья глины и камни густой сеткой ложились на землю. Связь бездействовала.
В одной из воронок, поблизости от Топорка, лежала Наташа. Еще с вечера она установила недалеко отсюда свой аппарат. Яму, в которой она устроилась, Медников завалил ветками и засыпал сверху землей.
Всю ночь лил проливной дождь. Гремел гром. Небо разрезали молнии. Насыпанная на ветки земля за ночь размякла и липкой жижей стекала вниз. Наташа прижималась к стенке. Жидкая глина со всех сторон обступала ее. Холодный глиняный кисель лился за ворот.
Под утро дождь перестал. Гром стих. Нужно было вернуться в оперативную группу. Но едва успела она выбраться из ямы, загремела артиллерийская канонада. Грохот раскалывал предрассветное небо. Она отползла несколько шагов и спустилась в воронку рядом с Топорком. Хотелось как можно глубже уйти в прохладную подземную тишину. Грунт был свежий, мягкий. Она лежала, плотно прижимаясь грудью ко дну ямы, разгребая землю крепкими, затвердевшими пальцами.
Теперь Наташа уже понимала реальность опасности на войне; умела различить по свисту мину и снаряд, по разрыву - калибр, по воздушной волне - расстояние до разрыва; если считала нужным, ложилась на землю, даже закапывалась, ни на кого не оглядываясь. Но, пожалуй, сейчас чувство опасности стиралось усталостью. Больше всего хотелось одного: чтобы грохот прекратился хотя бы на минуту.
…Стволы батарейных орудий были наведены на запад.
Но как узнать точные координаты? Куда направить огонь? Почему разведчики не дают о себе знать?
Наушники, висевшие на голове дежурного телефониста Гайдая, упорно молчали. Ермошев ходил вокруг немого орудия, озабоченно покусывая ногти.
С востока на небо уже была наброшена светящаяся паутина. Запад был затянут строгой темной синевой.
Больше всех на батарее волновался Гайдай, Длинный Каряга. Где-то там, в густой синеве, на другом конце провода, у самой немецкой траншеи, под жестоким огнем лежал Топорок, Короткий Каряга, его единственный друг. Телефонисты уходили по линии, но никто из них не возвращался обратно. В телефонной трубке послышались слабые голоса.
- Фиалка, я - Ручеек. Фиалка, я - Ручеек.
Тонкий девичий голос - и правда, как ручеек - бежал по проводам. Неужели Наташа?