Бряцание стаканов вывело меня из задумчивости: Элайна принесла напитки.
- Вам двоим - апельсиновый сок, а мне - вода, - улыбаясь, сказала она и присела рядом.
- Спасибо, - поблагодарила я, Бонни кивнула, и мы выпили сок.
Через минуту Элайна произнесла:
- Насчет этой девочки, Сары. Какой кошмар!
- Она в плачевном состоянии.
- И что же с ней теперь будет?
- Как только ее выпишут из больницы, она попадет под надзор опекунского совета. А там… смотря по обстоятельствам. Шестнадцать лет. Ей светит приют либо снова приемные родители, до совершеннолетия.
- Ты не окажешь мне одну услугу?
- Конечно.
- Ты не сообщишь мне, когда Сару будут выписывать?
Вопрос Элайны поставил меня в тупик, и я на минуту задумалась. Элайна есть Элайна. Я довольно быстро догадалась, чего она хочет. Особенно в связи с ее недавним признанием в том, что она осталась сиротой.
- Элайна, взять девочку себе не самая удачная мысль. И дело не только в том, что ее преследует сумасшедший. Она в жутком состоянии. Она страдает, и у нее серьезные проблемы с психикой. Я ничего не знаю о прошлом Сары, употребляла ли она наркотики, воровала ли и… тому подобное.
Элайна одарила меня одной из своих снисходительно-нежных улыбок: "Я люблю тебя, но какая же ты глупенькая!"
- Я очень ценю твою заботу, Смоуки, но решать нам с Аланом.
- Я…
- Обещай, что позвонишь перед ее выпиской, - перебила Элайна и тряхнула головой: мол, разговор окончен.
Я улыбнулась - что тут поделаешь. Элайна всегда вызывает улыбку, она для этого рождена.
- Обещаю.
Элайна присматривала за Бонни в течение дня (а часто и по вечерам). Они с Аланом в какой-то степени стали нашей семьей. Это нормально. Они живут рядом, я доверяю им больше всех на свете, и Бонни любит их обоих. Я никак не могла решить проблему молчания Бонни; я знала, что в ближайшее время должна поставить вопрос о ее образовании. А пока… они были готовы принять меня со всеми моими страхами, не задавали вопросов и не заставляли чувствовать себя глупой. Их дом, так же как и мой, был под завязку напичкан сигнализацией, а Томми установил им несложную систему видеонаблюдения. Вдобавок здесь жил Алан, вооруженный пистолетом гигант, на которого я могла полностью положиться. Я очень благодарна им обоим.
- Обещаю, - повторила я.
Вернулся Алан. Он только что проиграл Бонни в шахматы. Элайна готовила нам запоздалый обед, а я разговаривала по телефону с Келли.
- Все странички распечатаны, моя сладкая. Что дальше?
- Распечатай еще шесть копий. Для Барри, для Джеймса, для Алана, для Джонса, для доктора Чайлда и для себя. Пусть курьер развезет их Барри, Джеймсу, Чайлду и Джонсу. Я позвоню им всем и введу в курс дела. Каждый прочтет дневник. А потом обменяемся впечатлениями.
- Логично. А как быть с копией Алана и твоей?
- Ты хочешь есть?
- Ты еще спроси: "Дует ли ветер? Луна - спутник Земли? Действительно ли корень из простого числа…"
- Так приезжай скорей.
Потом я связалась с заместителем директора Джонсом. Я уже звонила ему из дома, чтобы ввести в курс дела. Первое правило любой системы гласит: никогда не оставляй начальство в неведении.
- Постой-ка, - перебил Джонс. - Как, ты сказала, звали того парня со второго места преступления?
- Хосе Варгас.
Джонс даже присвистнул.
- Лучше зайди ко мне завтра, Смоуки.
- Почему?
- Потому что я знаю об этом человеке все. Торговля людьми! Я сам занимался этим делом.
- Серьезно?
Барри говорил мне, что это дело находится в федеральной юрисдикции. Но я не ожидала, что заместитель директора Джонс принимал в нем участие. "Может, это только плюс?"
- На полном серьезе, как говорят дети. Зайди ко мне завтра.
- Есть, сэр.
- Ты что-нибудь надумала? Я о том, что мы обсуждали?
- Вы шутите?
- Пожалуй.
Я замолчала. Наверное, он ждал, что я начну вдаваться в подробности. Но, не дождавшись, смирился.
- Нам надо все обсудить, и я хочу посмотреть на этот дневник.
- В течение часа он будет у вас, сэр.
Келли появилась почти сразу после моего разговора с Джонсом.
Бонни все еще играла в шахматы с Аланом, который посвящал ее в мельчайшие подробности игры.
Келли присела рядом с ней, и вдвоем они стали играть против Алана, который теперь боролся за каждую фигуру. Во время матча-реванша в этом двойном турнире Элайне удалось заманить меня на кухню - мягко, но решительно, как она умеет.
- Ну, - сказала Элайна, - мы будем заканчивать то, к чему приступили в субботу?
Я как раз откусила печенье. Кусок я все-таки его проглотила и, не знаю почему, вдруг почувствовала себя виноватой. Я избегала смотреть Элайне в глаза. "Раз2трислезыу3".
- Смоуки! - Элайна взяла меня за подбородок. - Это же я.
Я взглянула ей в глаза, и безграничная материнская доброта хлынула прямо мне в душу и согрела ее. Я вздохнула.
- Извини… - сказала Элайна и пожала плечами.
- Конечно же, будем. Только вот когда? - Я покачала головой. - Времени совсем нет.
- Обязательно сообщи, когда появится.
- Да-да, - ответила я, продолжая жевать печенье, и снова почувствовала себя маленьким ребенком. - Конечно!
- Жизнь налаживается, Смоуки, здорово, что ты придумала освободить дом от ненужных вещей. Я хочу помочь тебе довести дело до конца, вот и все. - Элайна улыбнулась своей неподражаемой улыбкой, которой лишние слова не нужны.
Тем временем смеркалось. Бонни зевком дала мне понять, что пора домой. Я засиделась дольше, чем рассчитывала, но мне это было необходимо. Шуточки Келли, притворный гнев Алана, потерпевшего поражение в шахматном турнире с Бонни, безмерное радушие Элайны и довольные улыбки Бонни вернули мне то, с чего начинались выходные: ощущение нормальной жизни.
Неужели можно от этого отказаться? Неужели Квонтико - выход?
- Я сейчас вернусь в офис, - сообщила Келли возле двери. - Хочу покопаться в компьютере мистера Варгаса. Уверена, там масса прескверных вещей.
- Не засиживайся допоздна, - попросила я. - Завтра мы должны быть в офисе ни свет ни заря.
Прощаясь, мы с Бонни по очереди обнялись с Аланом, Элайной и, конечно же, с Келли.
"Я работаю вместе со своей семьей, моя семья - это моя работа, так уж вышло. Вот что бывает, когда вступаешь в брак с пистолетом. Мне сейчас слишком хорошо, и я могу попасться на собственную удочку".
Глава 17
- Я хочу немного почитать, котенок, - сказала я Бонни. - Я ведь тебе не помешаю?
Много раз я спрашивала ее об этом, и она неизменно отвечала "нет". Бонни могла бы спать даже при артобстреле, только если кто-нибудь находился рядом.
Она покачала головой, улыбнулась и поцеловала меня в щеку.
- Спокойной ночи, моя хорошая, - сказала я и поцеловала ее в ответ.
Бонни еще раз улыбнулась и отвернула личико в прохладную тень, оставив меня читать и думать при свете ночника.
Я взяла свои записи, сделанные накануне вечером, и добавила в них сегодняшние сведения.
Преступник.
Под "Методами" я написала:
Опрос Сары Лэнгстром подтвердил, что он колол наркотики своим жертвам.
Он заставил Сару распотрошить тела супругов Кингсли и перерезать горло их сыну Майклу.
(Его поведение в отношении Сары достаточно странное. Почему?)
Под "Поведением" я написала:
Он потрошит тела с целью разоблачить истинную сущность своих жертв. Что подтверждает теорию мести как мотива преступления.
Жертвам женского пола он закрывает глаза перед смертью, но потрошит и их. Может, они и не виноваты, но, с его точки зрения, все равно заслужили смерть.
Преступник заявил о своих прежних жертвах, о поэте с женой и о студенте-философе.
Его кровавые художества - из ряда вон выходящий случай. Есть в этом что-то наносное, излишнее. Какая в них необходимость? Зачем ему вообще это было нужно? Вместо расчленения, которое он переложил на плечи Сары?
Убийство принесло ему сексуальное возбуждение, но нет очевидных доказательств того, что он надругался над трупами или над Сарой, и она это подтверждает.
"Конечно, - подумалось мне, - ведь могло быть и так, что скальпель послужил убийце вместо члена. Само вскрытие тел для него уже могло быть сексуальным актом".
Религиозный подтекст. Он что, получил приказ от Бога?
Под "Описанием" я добавила:
Белый или выглядит белым.
Приблизительно шесть футов ростом.
Сбривает все волосы на теле.
В превосходной физической форме, накачанный. У него "безупречная фигура". Он активно работает над этим (страдает нарциссизмом).
Приметы: татуировка на правом бедре - ангел с пламенным мечом. Убийца мог нарисовать его сам.
Я добавила примечание, которое касалось программы, найденной в домашнем компьютере Майкла Кингсли. Если программа установлена преступником, это указывает на его техническую осведомленность и даже эрудицию или на доступ к специалистам-компьютерщикам.
Я задумалась о татуировке. "Она символизирует действия преступника - или является воплощением его самого? Он кажется вполне вменяемым, раз смог организовать подобное убийство, однако кровавые рисунки на стенах говорят о безумии, и подобная странность сбивает меня с толку". Может, он только в начале психического обострения, вызванного декомпенсацией, то есть недостаточностью защитных механизмов?
Декомпенсация, если в двух словах, - это переход из уравновешенного состояния психики в неуравновешенное. Она не является проблемой всех серийных убийц поголовно, хотя достаточно распространена.
Тэд Банди, например, многие годы был очень осторожным, искусным, да просто гениальным убийцей. Однако к концу своей "карьеры" он потерял контроль над собой. В результате Банди поймали.
Вот что сказал мне однажды по этому поводу доктор Чайлд, один из уникальных специалистов-консультантов, которых я действительно уважаю:
- Я считаю, что все маньяки и серийные убийцы в какой-то степени душевно больны. Я не говорю о юридическом определении безумия. Я полагаю, что психически здоровая личность не может получать удовольствие от убийства человеческого существа.
- Я вас полностью поддерживаю, - ответила я тогда. - Виновен, потому что психически ненормален, если можно так выразиться.
- Вот именно. Серийное убийство представляет собой деяние, которое преступник обречен совершать на протяжении жизни, в результате перенесенного стресса; деяние, которое, в свою очередь, провоцирует и все последующие стрессы. Это говорит о паранойе, о навязчивой идее - наиболее важном факторе, который человек уже не в состоянии взять под контроль. Невзирая на возможные последствия, даже на вероятность поимки, преступник просто не в состоянии остановиться. Неспособность остановиться, даже когда знаешь, что твои поступки принесут вред тебе самому, - это форма психоза, верно?
- Безусловно.
- Вот почему мы встречаем так много случаев декомпенсации у большинства серийных убийц, будь они организованными, дезорганизованными или теми, кто между. Совокупность внутреннего, внешнего, воображаемого и действительного напряжения формирует и в конечном счете разрушает уже поврежденное сознание. - Чайлд улыбнулся далеко не веселой улыбкой. - Думаю, вышеупомянутый навязчивый психоз в зачаточном состоянии сидит в каждом из них и только ждет своего часа. Достаточно стрессовой ситуации - и он вырвется наружу. - Чайлд вздохнул. - Самое главное, Смоуки, остерегайся попыток мерить этих извергов одной меркой. Здесь не существует правил, есть лишь рекомендации.
"А что мы имеем на сегодняшний день? Кровавые художества не главное. Месть как мотив - другое дело, и она, пожалуй, приведет нас к убийце. Его отношение к детям - тоже очень важный факт, который поможет его поймать. Татуировка? Это чистая криминалистика. Необходимо сосредоточиться на поисках художника, а не на выяснении ее смысла. Ощущал ли убийца себя этим ангелом или нет - сейчас не важно, тут голову ломать - пустая трата времени".
Я взяла страничку с заметками о Саре и исправила на ней ее имя:
Сара Лэнгстром.
Жила в семействе Кингсли около года.
Добавить больше было нечего. "Что еще мы о ней узнали?"
В голову пришли две мысли. Я записала обе, хотя ни та ни другая не имели особого значения.
Сара осталась в живых.
Она на грани помешательства. Едва не покончила с собой.
"Больше вопросов, чем ответов, но это нормально. Главное - не останавливаться. Смотреть, изучать, делать выводы, расставлять все по полочкам и искать… искать доказательства, информацию. У нас есть словесный портрет убийцы, вернее, его описание, и мы знаем основной мотив его преступлений. У нас есть живой свидетель и отпечатки ног преступника. Нам известно, что он хранит видеозаписи своих преступлений; когда мы поймаем "красавца", эти "трофеи" выдадут его. Вдобавок у нас есть дневник Сары, и я должна его прочитать. Жертвы - своего рода ключи к убийце, Сара же, насколько я поняла, - его излюбленная жертва и главная цель преступлений".
Я отложила записи и взяла принесенный Келли дневник. Белые увеличенные страницы намного крупнее, чем в оригинале, чтобы было удобнее читать. Округлые черные буквы, вышедшие из-под пера Сары, так и притягивали. С первых же строк она обращалась ко мне:
"Уважаемая Смоуки Барретт, я вас знаю.
Я имею в виду, что знаю о вас. Я изучала вас так, как и вы изучали бы человека, ставшего вашей последней и единственной надеждой. Я всматриваюсь в вашу фотографию до тех пор, пока у меня не покраснеют глаза, стараюсь запомнить каждый ваш шрам.
Я знаю, что вы агент ФБР. Я знаю, что вы ловите преступников, и вы - лучшая в своем деле. Это очень важно, однако надежда, которую вы мне дарите, не связана с вашей профессией. Вы дарите мне надежду потому, что вы тоже жертва. Потому, что вы подвергались насилию, потому, что вас изуродовали, и потому, что вы тоже потеряли всех, кого любили. И если кто-нибудь сможет мне поверить, я думаю… думаю, это только вы. И если кто-нибудь сможет остановить его… захочет остановить, это вы.
Так ли это? Или я просто размечталась, а лучше бы вскрыла себе вены? Наверное, скоро все станет ясно. В конце концов, я смогу вскрыть вены и позже.
Я назвала свои записи дневником, но они - совсем не дневник. Нет. Перед вами черный цветок… книга видений. Дорога, ведущая в пропасть, куда спускаются мрачные твари, чтобы утолить жажду.
Я хочу сказать, вы держите в руках повесть. Из моих записей вы поймете, что я бегу. В жизни мой бег не виден. Здесь, на белых измятых страницах, только здесь я могу двигаться по-настоящему. Я не бегаю на длинные дистанции, думаю, вы понимаете. Если вы попросите меня объяснить все мною написанное вслух, я не смогу этого сделать. Но если вы дадите мне ручку с блокнотом или пустите к компьютеру, я побегу и буду бежать, бежать, бежать…
С одной стороны, так происходит от того, что я озарена светом души моей мамы. Она была художницей, и я унаследовала частицу таланта от нее. С другой стороны, мне кажется, от того, что я схожу с ума. Становлюсь полоумной, как идиотка. И только здесь, на белых измятых страничках, мое безумие выбирается наружу и кричит, кричит что есть мочи, словно огромная черная стая глупых ворон.
Я даже сочинила стишок, дурацкий, разумеется: "Чуточку мрака, и чуточку света, малек дребезжанья, и все!"
Я размышляю о том, что чувствую, иными словами, повествую о дороге, ведущей в пропасть.
Я начала писать два года назад, в своей тогдашней школе. Учитель английского языка, порядочный человек по имени мистер Перкинс (вы поймете, почему я назвала его порядочным), прочитал мой первый рассказ и попросил задержаться после уроков. Когда мы остались одни, он сказал, что у меня есть способности и, может быть, даже талант.
В какой-то мере его похвала и выявила Безумца. Безумец, один из тех, что утоляют жажду на дне ужасной пропасти, темный, большеглазый и ужасно тупой. Он сердитый и очень противный. В общем, Безумец как Безумец.
Итак, я схватила мистера Перкинса между ног и сказала: "Спасибо! Хотите, я возьму у вас в рот, а, мистер Перкинс?" Так и сказала. Я никогда не забуду, что случилось потом. Лицо его вытянулось, и он возбудился. Одновременно. Затем вырвался и, бессвязно бормоча, выбежал из класса. Думаю, он испугался. Его вытянувшееся лицо и его смятение и есть настоящий мистер Перкинс, как я уже говорила, очень порядочный человек.
Я выскочила из класса, улыбаясь от уха до уха. Сердце просто выскакивало у меня из груди. Я вышла из школы, побрела во двор и, щелкнув зажигалкой, подожгла свою повесть и плакала до тех пор, пока она не сгорела и ветер не развеял пепел.
Я много писала с тех пор, но все сожгла.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне почти шестнадцать лет, и хотя у меня вновь возникает желание все сжечь, я воздержусь.
Зачем я вам пишу? По двум причинам. Одна очень важная. Я хочу, чтобы вы знали: мой рассудок теперь стал видимым для меня, похожим на белую линию или на колебание света. Когда-то он был здоровым и ясным; сейчас ослаб и то вспыхивает, то гаснет, как пламя на ветру. Вокруг него, словно ленивые пчелы, несущие смерть, роятся пятнышки мрака. Если ничего не изменится, совсем скоро они сольются в одно черное пятно и я погибну. И буду вечно петь свою песню и никогда больше не услышу ни слова.
Временами во мне происходит сбой, я словно слетаю с катушек, понимаете? Из последних сил пытаюсь удержаться. Я постоянно слежу за этой белой полоской света, потому что боюсь: если отведу взгляд, она исчезнет и я уже ничего не смогу вспомнить. А Безумец уже близко, там, в этой пропасти с грязной водой, говорит и делает то, что я не должна, понимаете?
Вторая причина в том, что появится дальше на этих белых измятых страницах. Конечно, я могла бы написать настоящий дневник, этакий аккуратный сухой отчет, напичканный фактами. Но постойте-ка - ведь я одарена. Я - талантлива. Так почему бы не сотворить повесть? Что я и сделала.
Правда ли все, что я здесь написала? Смотря какой смысл вы вкладываете в слово "правда". Могла ли я читать мысли моих родителей? Действительно ли мне известно, о чем они думали, когда Незнакомец пришел за ними? Нет. Но я знала их. Ведь это родные мне люди. Думали они так или нет, мои слова все равно не будут ложью, потому что по-другому думать они не могли. Вот в чем фокус! Понимаете? Истина в том, что я не знаю - и в то же время знаю наверняка.
Вот о чем написанная мною повесть: три четверти правды и одна четверть вымысла. Правда во времени, месте и основных событиях. Вымысел - в мотивах поступков и в том, что происходит в голове. История существует, только пока о ней помнят; почему нельзя добавить в нее хоть каплю человечности, даже если человечность эта воображаемая? В чем тут криминал?