До утра девчонка демонстрировала чудеса своего искусства любви, причем делала это с душой, не так, как подопечные Бабур-Гани. Но когда Мир-Джавад пристроился к ней сзади на коленях, неожиданно на него насел огромный мохнатый пес, который попытался овладеть им. Мир-Джавад изловчился и, выхватив "вальтер", пустил три пули в голову пса. На выстрелы сразу залаяли собаки, захлопали истошно двери домов, раздались встревоженные голоса. Девчонка с ужасом обернулась, и даже в темноте на ее лице была видна печать смерти. Мир-Джавад мгновенно понял, чем грозит ему скандал, свидетели ему были не нужны, и он, ни секунды не мешкая и не сомневаясь, выстрелил девчонке в ухо и изошел в уже мертвое тело…
Затем привычно замел следы: навалил на голый труп девчонки мертвого пса… скрылся, не одеваясь, лишь прихватив одежду с собой…
Арчил докладывал Гаджу-сану о конфискациях, обстоятельно перечисляя суммы, поступившие в казну государства, описывал драгоценности и картины, поступившие во дворец. Сосун слушал его словно нехотя. Арчил заметил это и обиделся.
- Что скажешь, я плохо постарался? Какие сокровища тебе достал!
Гаджу-сан заговорил голосом проповедника:
- Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапываются и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: "блаженнее давать, нежели принимать"…
Арчил хмыкнул и грубо прервал друга.
- Семинарию вспомнил? Стареешь, что ли? Ты знаешь, когда впадают в детство? А поговорка: "что старый, что малый", - тебе ни о чем не говорит?.. "Не собирайте сокровищ"… Как же!..
Арчил повернулся и ушел, даже не попрощавшись, а Гаджу-сан, сверкая желтыми глазами, злобно смотрел ему вслед.
Гаджу-сан не позвонил Мир-Джаваду не потому, что забыл о его существовании. Он помнил о нем, он все помнил. Но Гаджу-сан заканчивал плести паутину и не хотел отвлекаться на второстепенные дела…
Вождь планеты собрал все подробности романа Арчила с молодой женой одного из старых и заслуженнейших бойцов и теперь, изучая фотографии любовников, снятых в самых смелых позах, обдумывал: какие послать из них старому бойцу, а какие нет, чтобы пощадить старое больное сердце соратника. И решил послать все…
Гаджу-сан позвонил. Через секунду вошел секретарь.
- Пришел? - спросил Сосун.
- Ждет! - так же коротко ответил секретарь.
Гаджу-сан кивнул ему, и секретарь скрылся. Вошел кривоногий, маленького роста, весь заросший волосами горец.
- Давид, я долго не отдавал тебе Голиафа! - засмеялся Гаджу-сан. - Прости меня!.. Теперь твой час настал! Подойди поближе!..
Сосун с нескрываемым удовольствием смотрел на своего личного раба, служившего при нем палачом. Он убивал любого, не было для него никаких препятствий, не было охраны, он находил лазейку в любом тщательно охраняемом доме. А к Арчилу Давид питал необозримую ненависть: много лет назад тот совратил его несовершеннолетнюю сестру…
- Пошлешь эти фотографии старому бойцу. - Гаджу-сан отдал фотографии Давиду. - Дурак, думал, что старые заслуги спасут от молодых рогов… Сообщи ему, когда он может встретить Арчила в штаб-квартире без охраны и где: там, куда и цари пешком ходят.
- Он сумеет? - глухо спросил Давид.
- Не уверен! - Сосун подмигнул Давиду. - Разрешаю, но так, чтобы все подумали, что это он… Сумеешь?
Давид подумал и кивнул, с трудом сдерживая радость, гордо и зловеще.
Давид, недолго думая, принес фотографии старому бойцу и не менее старому мужу лично. Когда-то Давид с группой боевиков выручал его вместе с другими из камеры смертников. Старик занимал очень высокий пост, но встретил избавителя по-дружески, тепло и ласково.
- Жена дома? - спросил подозрительно Давид.
- К подруге уехала, та заболела, некому попить подать.
- Это хорошо, что ты один, разговор к тебе серьезный имею.
Долго пили чай с кизиловым вареньем, ни старик, ни Давид спиртного не употребляли, вспоминали родные горы, прекрасную юность… Расчувствовались… Давид достал из внутреннего кармана френча фотографии.
- Арчил ведет себя не по-мужски, друг ты мой старый! Смотри, какую гадость он показывает направо и налево…
И Давид протянул несчастному мужу фотографии. Старый боец в прошлом, а ныне несчастный, жалкий, старый муж держал дрожащими руками скабрезные фотографии, смотрел на них и ничего не видел, слезы туманили ему глаза, он безумно любил эту женщину, всю жизнь он воевал или работал, времени для любви не было. И вот, когда седина покрыла волосы, а морщины избороздили лицо, он утонул, весь растворился в этих детских глазах, в чуть смущенной улыбке красавицы, не замечая, что это лишь ширма, маска, за которой прячется наглая, холодная и расчетливая хищница…
- Тебе надо поговорить с ним наедине, без свидетелей! - распалял старого друга Давид.
- Зачем? - вздохнул, глотая слезы, рогоносец, роняя из рук на стол фотографии.
- Как, зачем? - изумился Давид. - Припугни его, чтобы отстал, не разрушал бы твое последнее счастье… Пистолет у тебя именной?
- Именной! - машинально подтвердил старый муж.
Он настолько был ошеломлен увиденным, что позы, которые он впервые увидел на этих снимках и о которых даже не подозревал, предстали перед ним как живые, и он еще больше возжелал свою жену, чья измена так больно отозвалась в его верном сердце.
- Покажи мне! - попросил Давид.
Старый боец, продолжая думать о своем, принес ему именной браунинг с приваренной к рукоятке золотой пластинкой, где восхвалялась его безумная храбрость, о которой поют песни.
Давид достал обойму, воспользовавшись растерянностью и рассеянностью старого друга, незаметно достал из нее один патрон, проверил механизм пистолета и, протянув браунинг другу, сказал жестко:
- Ты можешь встретить Арчила в штаб-квартире партии без охраны, когда он ходит в уборную, вот возле нее и подстереги его завтра. Как следует испугаешь, далеко бежать ему не придется.
- Зачем? - опять горько проговорил несчастный муж.
- За счастье надо бороться! Сбей с него спесь.
- Сомневаюсь, что это чему-нибудь поможет.
- А ты не сомневайся. Сходи и напугай полового гангстера.
- Хорошо, схожу!
И Давид ушел, не осознавая, какой "эффект домино" он вызовет, сколько костяшек упадет при падении первой, имя которой - Арчил…
"Как притворяющийся помешанным бросает огонь, стрелы и смерть, так - человек, который коварно вредит другу своему и потом говорит: "я только пошутил"… Где нет больше дров, огонь погасает, и где нет наушника, раздор утихает. Уголь - для жару и дрова - для огня; а человек коварный - для разожжения ссоры. Слова наушника - как лакомство, и они входят во внутренность чрева. Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенные уста и сердце злобное. Устами своими притворяется враг, а в сердце своем замышляет коварство. Если он говорит и нежным голосом, не верь ему; потому что семь мерзостей в сердце его. Если ненависть прикрывается наедине, то откроется злоба его в народном собрании. Кто роет яму, тот упадет в нее; и кто покатит вверх камень, к тому он воротится. Лживый язык ненавидит управляемых им, и льстивые уста готовят падение"…
Арчил настолько уверился в своей незаменимости, в своем всемогуществе, в том, что Сосун ему всем обязан: жизнью, властью; а это действительно было так, именно этого Гаджу-сан и не мог забыть и простить, - что даже не помышлял об опасности. Ему единственному разрешалось сидеть в присутствии Гаджу-сана, обедать с ним за одним столом, говорить правду в лицо, так что ревнивцев он не боялся…
Поэтому, когда он встретил мужа своей любовницы у туалета, то не придал этому никакого другого значения, сердечно с ним поздоровался и заторопился по своим срочным надобностям.
- Подожди! - остановил его старый борец.
Глухая ненависть в голосе обманутого мужа так удивила Арчила, что он застыл у заветной двери.
- Слушай, дорогой! Бывают минуты, когда промедление - смерти подобно или, на худой конец, испачканным штанам, - укоризненно проговорил Арчил.
Обманутый муж достал из кармана френча, в котором ходили все сторонники Гаджу-сана, фотографии своей жены в объятиях ненавистного теперь соратника по борьбе и бросил их в лицо Арчилу. Это был очень эффектный жест, как в театре.
Арчил побелел от ярости: боль от удара острых краев фотографий напомнила сразу ему, как его долго и обидно били по лицу в жандармерии Ренка. (Офицер этот на свою беду живым попался в руки Арчила, и тот каждый день отрезал от него пятачок, заботливо перевязывал сам ему рану, а пятачок плоти скармливал на его глазах своему псу. И так день за днем, пока полусъеденный офицер не скончался в страшных муках.)
Арчил одним ударом сшиб старика с ног, подобрал фотографии с пола, долго их рассматривал с наслаждением.
- Что же ты их бросаешь, старый импотент? Сам не можешь, так посмотри, как это делают другие. Ты думаешь, что можно привязать к себе красотку особым пайком? Мужик ей нужен, старый член. Ты ей даришь только наряды, а я ей дарю радость… впрочем, не только ей. У тебя хорошая компания, старый… Предупреждаю, еще раз сунешься, твоя жена станет вдовой. Убирайся!
Старый боец, сидя на полу с окровавленным лицом, выхватил из кармана браунинг и навел его на Арчила.
Тот захохотал:
- Ну, давай, стреляй, старый высохший сучок! Вспомни про свой крючок и нажми свою мечту у браунинга, он, надеюсь, окажется покрепче.
Дверь туалета тихо приоткрылась, ровно настолько и на такой промежуток времени, чтобы пуля, вылетевшая из дверного проема, шлепнула Арчила в затылок. Удивление застыло у него на лице, и он рухнул с грохотом, будто старый дуб, к ногам обманутого им мужа. Кровь залила его щегольской френч, а переполненные мочевой пузырь и желудок выплеснули свое содержимое в галифе. Сразу же засмердело настолько, что старого бойца от омерзения и ужаса вытошнило прямо на голову второго человека в стране. Уже бывшего вторым…
На выстрел сбежалась охрана и скрутила несчастного рогоносца. Появившийся в суматохе Давид, сделавший вид, что он появился из комнаты, а не из туалета, взял из руки старого друга браунинг и спрятал его в свой карман. Старый боец и не думал сопротивляться.
Давид скомандовал охране:
- В машину! Я сам повезу его в инквизицию.
- Машины все в разгоне, один крытый грузовик остался во дворе, - встрял заведующий хозяйственной частью, выскочивший на шум и теперь не сводящий глаз со зловонного трупа Арчила. Радостных глаз. Он тоже был из одной компании рогоносцев.
- Заводи, болван! - рявкнул на него Давид. - Считаешь, что для этого убийцы нужен импортный кабриолет?
Заведующий хозяйственной частью побледнел. Уже в то время подобное обвинение пахло в лучшем случае тюрьмой, где он впоследствии и сгинул, поэтому заторопился выполнять указание…
Давид зашел в первый попавшийся по дороге кабинет и позвонил Гаджу-сану.
- Партайгеноссе! Наш общий друг и любимец Арчил, наш лучший боец за справедливость, пал от злодейской руки гнусного перерожденца. Я звоню из штаб-квартиры партии…
Даже не видя перед собой довольной улыбки Гаджу-сана, Давид так явственно себе представил ее, как если бы находился в кабинете Верховного.
- Привези этого убийцу ко мне! - спокойно приказал Гаджу-сан. - Если живым не довезешь, сам приезжай, расскажешь подробности.
Давид любой приказ Гаджу-сана понимал с полуслова, но такого ясного, открытого и четкого приказа до сих пор он еще не получал.
- Решать мне! - невольно проговорил вслух Давид свои мысли и испуганно оглянулся, но в кабинете никого не было.
Давид задумался: такого быстрого решения ему не приходилось еще принимать. Среди охранников появились инквизиторы из отдела инквизиции при штаб-квартире. И среди них Давид увидел своего племянника Карена. Инквизиторы привычно отобрали у охраны преступника и увели его во двор, где уже ждал приготовленный грузовик с брезентовым верхом, в этом грузовике обычно возили почту.
Давид шепотом отозвал племянника:
- Карен, иди за мной!
Карен безропотно пошел за дядей. Тот завел его в тот же пустой кабинет, откуда он только что звонил во дворец Гаджу-сану.
- Слушай меня, дорогой, внимательно! Поедешь со мной, вдвоем только поедем, не считая шофера и убийцы… Запомни: сядешь рядом с шофером, как только он свернет с проспекта ко дворцу, они все спрямляют там путь, рвани руль на себя и направь машину так, чтобы она задела об угол дома.
Племянник молился на дядю и верил ему, как богу.
- Может, врезать машину в дом? - прошептал он, обрадованный первым важным поручением дяди.
- Советы прибереги для своей девчонки! - тихо рявкнул Давид.
- Слушаюсь и повинуюсь! - стушевался Карен.
Как только они вышли во двор, Карен сел в кабину рядом с шофером, а Давид залез в кузов, где кроме "убийцы" находился конвой инквизиторов во главе с офицером.
- Великий Гаджу-сан приказал мне доставить убийцу во дворец.
Офицер конвоя с сомнением посмотрел на Давида.
- Что смотришь? Не ясно разве? Ты свободен, забери с собой ребят и сматывай удочки! - удивился Давид.
- Без мандата не имею права его отдать! - упрямо заявил офицер. - Голову снимут!
Давид расстегнул френч и рубаху под ним, достал из-за пазухи висевшую на толстой золотой цепочке золотую пайдзу с изображением глаза, где вместо изображенного зрачка был вставлен огромный бриллиант.
Офицер слышал и знал о существовании разных пайдз: медных, серебряных, золотых с определенными изображениями животных. Он даже видел многие из них, но не думал и не видел во сне, что он когда-нибудь встретится с человеком, обладающим высшей властью приказывать и повелевать, - с "Оком страны". Офицер, благоговея, преклонил колено перед Давидом и, свистнув солдатам, выпрыгнул из грузовика. Солдаты не видели пайдзы с изображением ока, но беспрекословно выпрыгнули вслед за офицером. Привычка повиноваться не рассуждая в инквизиции была доведена до автоматизма.
Давид со старым бойцом остались одни в кузове. Давид постучал в кабину, и мгновенно шофер погнал грузовик ко дворцу эмира.
- Ты правду сказал, что Сосун хочет меня видеть? - спросил с надеждой обманутый муж.
- Я всегда говорю правду, поэтому я - "Око страны"! - гордо ответил Давид. - Поэтому я и отослал конвой. Сосун сам решит, что с тобой делать. Пока ты не арестован…
- Давид! - горячо зашептал старый боец. - Ты уже однажды спас мне жизнь, рискуя своей, спаси и на этот раз… Я не виноват! Клянусь тебе, я не стрелял, выстрел был из туалета, его кто-то другой убил, я не стрелял, ты же знаешь, испугать только хотел… - взмолился несчастный.
- Все расскажешь Великому! - дружелюбно успокоил его Давид. - Он поймет… Между нами, ты убрал его лютого врага. Гаджу-сан простит тебя, я уверен.
- Не убивал я его, клянусь тебе! - убеждал Давида старый боец.
- Я тебе верю как никто другой! - ухмыльнулся Давид. - Просто, дорогой, пистолет сам выстрелил. Шучу, шучу!.. Оправдываться будешь перед прокурором. Ты первым делом убеди Великого, все ему расскажи. Все! Ты понимаешь меня?..
Старый боец не успел ответить, как резкий толчок сбросил их со своих мест, машина ударилась обо что-то. Давид каждую секунду ожидал его, всю дорогу он выверял по времени, благо до дворца эмира было недалеко ехать. К этому моменту он уже кастет подготовил с торчащими шипами и, как только машина зацепилась за угол дома, нанес сильнейший удар в висок старому другу. Тот умер, даже не вскрикнув. Далее Давид по заранее продуманному плану, достал из кармана завернутый в платок именной браунинг старого бойца и через этот же платок выстрелил себе в плечо и в кабину, между племянником и шофером. Через секунду шофер затормозил машину. Еще через две в кузов впрыгнул Карен с оружием в руках. Увидав в полутьме неподвижное тело старого бойца и окровавленного дядю, он замер, почувствовав, что произошло нечто, недоступное его понятию, и это добром не кончится…
- Что замер? - простонал Давид. - Помоги перевязать рану…
Карен взял протянутый ему дядей стерильный пакет, предусмотрительно захваченный Давидом, ловко перевязал, его выгнали со второго курса мединститута за абсолютную бездарность, только и научился перевязывать да уколы делать.
- Подними осторожно браунинг, заверни в свой платок, отпечатки пальцев не сотри смотри…
Племянник также безмолвно выполнил распоряжение дяди: разжал еще теплые пальцы убитого, судорожно сжавшие рукоятку пистолета, завернул браунинг в свой грязный платок и спрятал в карман.
- Молодец! - похвалил племянника Давид.
- Как же так получилось, - обрел наконец дар речи Карен. - Дорогой дядя, этот негодяй чуть не убил тебя!
- С машиной все в порядке?..
- Шофер голову разбил, сознание потерял, с трудом машину я остановил, тяжелый старик, пока тормоз нащупал, могли бы разбиться.
- Надень ему наручники, сам садись за руль.
- Ехать в инквизицию?
- Высадишь меня у дворца…
- Может, в больницу лучше, дядя?
- Делай, что говорю!.. - оборвал его Давид. - Высадишь, поедешь в инквизицию… Шофера в одиночку!
Карен бросился выполнять распоряжение своего любимого дяди, которого с детства обожал и от которого видел в своей недолгой жизни только хорошее.
Часовые у дворца многое видели, но такое не могли и предположить увидеть когда-либо. "Око страны", человек, которого приказано пропускать во внутренние покои Гаджу-сана в любое время дня и ночи, шел, шатаясь, в залитом кровью френче, большая часть которой, правда, была чужой. Начальник караула опрометью бросился к Давиду и, бережно поддерживая, довел до следующего поста, где передал с рук на руки своему коллеге. В таком виде он и предстал перед Отцом всех народов.