"Хочешь, я обращу тебя в свою религию?" - спросил как то Ио. "Нет, давай, лучше я тебя сделаю правоверным мусульманином!" - сопротивлялся Атабек. "Я первый предложил. Давай так: я тебе прочитаю всю Библию, и если ты не обратишься в мою религию, в мою веру за это время, то ты будешь мне читать Коран, может быть, я стану правоверным суннитом". "Я - шиит!" - обиделся Атабек. "Один черт… Слушай, а правда, что у вас половину… отрезают? Больно, наверное"… "Кожу немного отрезают, - терпеливо объяснял Атабек, - этим кольцом крайней плоти я обручился с аллахом". "Слушай, значит, ты - еврей! - воскликнул обрадованный сделанным открытием Ио. - Моя мама так их и ругает: "обрезанные""!.. Атабек разругался и подрался с Ио, смертельно обидевшись, что его, правоверного мусульманина, сравнили с евреями. Но на следующий день они опять помирились, дня прожить друг без друга не могли. "А долго ты будешь мне читать свою Библию?" - спросил Атабек друга. "Жизни хватит! - утешил Ио. - Так говорит моя бабушка". "А моя мама учит меня читать Коран". "Я первый, мы же договорились! Слушай: "В начале сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод. И стало так…""
Атабек застывшими глазами смотрел, как дерево, в туче серебристой пыли от слетающего с ветвей снега, наклоняется к нему все ближе и ближе, тянуло к нему свои тяжелые ветви, словно умоляя о прощении…
"И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды…"
Дерево стонало и плакало, и стон его разносили по лесу другие деревья: беда, беда идет, вступила в пределы леса вековечного.
"И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся и птицы да полетят над землею. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни; и стал человек душою живою…"
Дерево сильно покачнулось, казалось, что оно вот-вот упадет, но в последний момент все же выпрямилось, насколько ему позволил Мир-Джавад, почувствовавший на мгновение страшную усталость.
"Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть…"
Атабеку показалось, что у дерева открылись глаза и слезы хлынули ручьем.
"Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет… От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли…"
А лес безмолвствовал. Не возмущался, не кричал, безмолвно смотрел на смерть брата своего, на мученическую гибель, на смерть, что должна была принести смерть другому…
"Он, Бог, есть прежде всего и все Им стоит… Ибо Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое"…
Часть не может долго сопротивляться целому. Дерево покачнулось в последний раз и с громким криком и треском, заставившими затрепетать все близрастущие деревья, рухнуло на дорогу, раздавив повозку вместе с привязанным к ней Атабеком. И встречный крик с земли: "Ио!" - смешался с криком падающего дерева. И еще несколько раз дерево падало на дорогу с жалобным криком, и все так же ему навстречу рвался все тот же истошный крик: "Ио!.."
Мир-Джавад быстро оделся.
- Радикулит бы не схватить! - подумал он сразу. - Мокрый весь, зато положил-то дерево, как по струночке, недаром столько дней тренировался, чуть самого деревом не зашибло…
Теперь предстояло самое трудное: разрезать веревки, державшие Атабека, и уничтожить их…
Мир-Джавад долго стоял, курил специально захваченные папиросы с анашой, не решаясь подойти к повозке, своими руками впервые приходилось делать грязную работу, до этого случая для черновой работы всегда находились подручные. Все же, когда подействовала анаша, он заставил себя подойти к повозке. Разрезать веревки, привязывающие к повозке тело, было бы минутным делом, если бы не одна деталь: было трудно найти в этом месиве то, что было когда-то руками или ногами. Мир-Джаваду пришлось снять рукавицы, чтобы их не запачкать, но руки-то нельзя уберечь, и, когда, наконец, Мир-Джавад отыскал веревки, разрезал их и с трудом выбрался из-под ветвей дерева на обочину, с его рук и с веревок, которые он держал, капала кровь. Мир-Джавад старательно зарыл подальше в сугробе вещественные доказательства, тщательно вычистил снегом руки и только облегченно вздохнул, избавившись от омерзительной работы, как его, неожиданно даже для него самого, вывернуло наизнанку, шоколад, которым его угостил Атабек, пропал даром. Но эта разрядка принесла облегчение. Мир-Джавад обтер снегом лицо и почувствовал себя свободным и счастливым, предвкушение награды за редкую удачу наполнило его такой радостью, что он стал смеяться: тихий смех все усиливался, все возрастал и возрастал, пока гомерический хохот не потряс своим кощунством небо, а лес не ответил ему эхом…
Вечером приехали гости, веселые, оживленные, предвкушавшие славную охоту. Мир-Джавад, с горестным видом, но пряча глаза, доложил Гаджу-сану о "несчастном случае в лесу". Гаджу-сан кивнул на кресло, мол, можешь садиться:
- Садись и рассказывай все! Все подробности!
Мир-Джавад рассказал Великому все подробности: как он терпеливо наблюдал за Атабеком, как заметил, что тот изучает путь к аэродрому, и решил выждать, когда рискнет совершить побег, а все это время тренировался валить деревья точно по линейке именно в то место, которое выбрал… Гаджу-сан терпеливо слушал, с интересом наблюдая за волнением Мир-Джавада.
- Волнуется! - думал Гаджу-сан. - Не знает, что получит: мозговую кость или пинок в зад. Вышколенный пес, а волнуется. Вот он - новый человек, о котором я мечтал в те далекие годы, когда царили вокруг слюнтяйство всепрощения, понимания и терпимости…
Но все чаще Гаджу-сану приходилось отбрасывать неоднократно приходившую на ум мысль, что поколение будущего все более начинает напоминать поколение средневековья, времен Тимурленга, хромого садиста, хоть в те времена маркиз де Сад еще не писал свои бредни воспаленного ума, потому что жил гораздо позже.
- Хорошо! - начал Гаджу-сан, внимательно выслушав Мир-Джавада. - Ты - ловкий малый, и я о тебе подумаю… Где он?
- В сарае! - сразу понял Мир-Джавад, о чем идет речь. - Останки сложены в гроб, ловко у них получилось: замазать, подкрасить, и можно хоронить в открытом гробу…
- Что подмазать? - переспросил Гаджу-сан. Он думал в это время о детских годах, проведенных с Атабеком, и не понял, потому что половины не слышал. - Так что?
- Лицо! Забелить, подпудрить, сойдет, правда, череп восстановить не удалось, но мы его закроем цветами и лентами…
- Слушай! - перебил его Гаджу-сан. - Избавь меня от малозначительных деталей… Теперь к делу: никому ни слова! Мой друг не обидится, если полежит в дровяном сарае несколько дней, я надеюсь, что там достаточно холодно. До тех пор, пока не закончится охота, не уезжать же гостям из-за этого трагического недоразумения. Некоторые издалека приехали, пусть отдохнут…
- Будет как вы скажете, ваше величество!
- Внимательно слушай: дерево упадет в самом конце охоты!
- Понимаю, светлейший!
- Иди и молись, чтобы все прошло благополучно!
Мир-Джавад выскользнул из комнаты Гаджу-сана.
На следующий день началась охота. Вначале решили затравить медведя. Встали-то поздно, почти всю ночь пили за здоровье Отца всех народов земного шара, гон волков устраивать времени не остается, зимой темнеет быстро. Да и выстрелы могут всполошить медведя, и он уйдет.
Сытые, опохмелившиеся, довольные, с винчестерами в руках, гости готовы были убивать, эти хозяева жизни жаждали крови. Никогда еще ни один медведь в этих краях не удостаивался столь великой и высокопоставленной армии преследователей…
Выгнать медведя оказалось довольно сложно: зверь не реагировал ни на лай собак, ни на шум людей, ни на пальбу, спал себе мирно и сосал лапу. А тут на тебе: выходи умирать. Но его упрямство не остановило егерей: не выгонят медведя - их выгонят, выбора не было. И егеря стали выкуривать лесного жителя из собственной берлоги. Такова жизнь: счастье одного строится на костях другого!
Разъяренный медведь так быстро выскочил из берлоги, что гнавшие в берлогу дым егеря не успели убежать в сторону, и огромный зверь мощными ударами лап открыл счет начавшейся кровавой охоте. Медведь был столь громаден, что вооруженная толпа маленьких и больших царьков в страхе подалась назад. Один Гаджу-сан да стоявший чуть поодаль Мир-Джавад с несколькими инквизиторами остались перед медведем.
Мир-Джавад не решался стрелять, Гаджу-сан в запальчивости мог вместо медведя застрелить его на месте, и Мир-Джавад это прекрасно знал, но, с другой стороны, если медведь покалечит вождя всего прогрессивного человечества, Гимрия растерзает Мир-Джавада в подвале инквизиции… И Мир-Джавад зорко следил за Гаджу-саном и за медведем, то за одним, то за другим.
А Гаджу-сан, сжав зубами свою неизменную трубку, давно уже погасшую, также внимательно следил за приближающейся горой мускулов и толстых костей, которые пулей не перешибешь, неудачный выстрел может только подстегнуть зверя к яростной атаке, поэтому и приходилось выжидать, чтобы стрелять наверняка. И такая возможность представилась: медведь, озадаченный неожиданным препятствием на пути, противником, не пожелавшим уступить ему дорогу, поле битвы, угрожающе заревел, широко раскрыв утыканную кривыми кинжалами пасть, и пошел на врага, вдвое меньшего по величине, но в тысячу раз больше по могуществу.
Гаджу-сан быстро выстрелил несколько раз в пасть медведя, целясь в ярко-красный язык. Мир-Джавад из своего бесшумного ружья почти неслышно поддержал владыку, и медведь, ужасно закричав, как смертельно раненный человек, сделал еще шаг и рухнул к ногам некоронованного императора. Это произвело столь внушительное и величественное впечатление на окружающих, что толпа вассалов восторженно завопила: "виват! виват Великому!.." А Гаджу-сан, бросив на руки подскочившего Мир-Джавада уже ненужное ружье, не спеша набил трубку табаком и закурил под приветственные крики покорных царьков…
За вечер и часть ночи восхищенная толпа вассалов оставила от медведя лишь шкуру, которую опытный мастер тут же обработал и отправил во дворец эмира, где другие опытные мастера вставили в пустые глазницы два огромных изумруда, и отныне каждый, кто бы ни входил в кабинет, встречал как бы напоминанием раскрытую страшную пасть распластанного медведя, лежащего у камина. Кости и внутренности отдали огромным псам, тем, кто остался жив после опасной атаки на хозяина леса. Жадно урча, они сожрали бренные останки своего лютого врага, словно мстили за ту участь, которой они могли быть подвергнуты вместо своих павших в лесу собратьев. Под жареную медвежатину лились реки шампанского и другого вина, водки и коньяка, и непрерывно звучали здравицы в честь Непобедимого, Мудрейшего, Светлейшего…
На следующий день опохмелившихся гостей повезли охотиться на волков. Для каждого было заранее припасено место, свой номер. Естественно, что самое лучшее место, номер первый, было у Гаджу-сана, но он от него внезапно отказался и поманил к себе Мир-Джавада, а когда тот примчался со всех ног, спросил:
- Далеко то дерево?
Мир-Джавад сразу же сообразил, о каком это дереве идет речь, что имеет в виду светлейший.
- Близко! Но это в стороне от гона волков.
- Значит, гоните в ту сторону! - приказал Гаджу-сан. - Я так хочу!
И все быстро завертелось: номера переставлялись, флажки меняли район оцепления, к загонщикам помчался нарочный с приказом изменить направление гона, и на все про все ушел только час. А за это время Мир-Джавад отвел Гаджу-сана к тому дереву, что своей смертью послало смерть. Выпавший за ночь снег закрыл все следы преступления. Гаджу-сан не поспевал за Мир-Джавадом, так быстро тот шел к знакомому месту.
- Подожди!
Мир-Джавад остановился. Запыхавшийся Гаджу-сан, догнав Мир-Джавада, ехидно сказал:
- Я знаю, что преступника всегда тянет на место преступления, но чтобы с такой силой, впервые вижу, да и возраст у меня не тот, не угнаться за тобой…
Мир-Джавад склонился перед вождем.
- Простите, ваше величество, только рвение и стремление вам угодить виной.
- Показывай дорогу!
И Мир-Джавад пошел сзади Гаджу-сана, почтительно указывая дорогу. Через несколько минут принесли со старого места утепленный помост для вождя. Закутанный в теплые шкуры, он злорадно посматривал на начинающего замерзать Мир-Джавада.
- Помост на том же самом месте установили?
- Я проследил, Великий! Именно на том самом… Разрешите согреться, ваше величество? - рискнул обратиться к Гаджу-сану Мир-Джавад, не успевший опохмелиться утром, дел было много.
- Выпей, только немного! А то куст за волка примешь…
Мир-Джавад достал плоскую серебряную флягу с коньяком, отвинтил поспешно стаканчик, дрожащей рукой наполнил его и одним глотком опустошил жадно и торопливо, но даже в такую минуту не забыв крикнуть: "ваше здоровье, ваше величество!"
Гаджу-сан с завистью посмотрел на него.
- Почему, дорогой, мне не предложил выпить?
Покрасневший от выпитого коньяка Мир-Джавад мгновенно побелел как смерть.
- Но… Я… Вы… Коньяк! Васо мне говорил…
- Всего, что говорил тебе мой сын, а твой друг, я не знаю, но в каждом правиле есть исключение: не могу же я пить свое любимое вино на десятиградусном морозе. Наливай!
Мир-Джавад, предварительно обмыв тщательно стаканчик за неимением воды коньяком, поспешил исполнить приказ. Гаджу-сан медленно выцедил коньяк, наслаждаясь не только градусами, и о чем-то задумался. А Мир-Джавад, как ни хотелось ему еще выпить, стоял рядом с открытой флягой в руке, не решаясь взять у вождя пустой стаканчик…
"Не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется; иначе увидит Господь, и неугодно будет это в очах Его, и Он отвратит от него гнев Свой. Не негодуй на злодеев, и не завидуй нечестивым: потому что злой не имеет будущности, - светильник нечестивых угаснет… Не ревнуй злым людям, и не желай быть с ними: потому что о насилии помышляет сердце их, и о злом говорят уста их. Мудростью устрояется дом и разумом утверждается. И с уменьем внутренности его наполняются всяким драгоценным и прекрасным имуществом. Человек мудрый силен, и человек разумный укрепляет силу свою. Поэтому с обдуманностью веди войну твою, и успех будет при множестве совещаний… Купи истину, и не продавай мудрости и учения и разума"…
"Сколько же я знал его?.. Трудно подсчитать, столько воды утекло… Мы с детства ненавидели друг друга и не могли прожить друг без друга ни дня. Когда я жил в семинарии, он каждый день приходил и тоскливо, как брошенная собака, смотрел на окна, а я всегда находил повод, чтобы улизнуть из семинарии и увидеться с ним. Увидеться, чтобы разругаться вдрызг и поссориться, но назавтра он вновь приходил, и мы мирились… Сколько раз я пытался обратить его в свою веру? Столько же, сколько он пытался обратить меня в свою. А когда я работал на промыслах, он, ненавидя самый запах нефти и керосина, приехал и работал рядом со мной, и мы опять ругались каждый день… Что это было: ненависть, доведенная до любви, или любовь, доведенная до ненависти?.. Один раз он спас мне жизнь, один раз я ему спас жизнь. И верил ему, как себе, и подозревал во всех интригах… Наконец, ненависть победила, но с его смертью куда-то исчезла, и осталась любовь… Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и, когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его; и это сделалось известным всем жителям Иерусалима, так что земля на отечественном их наречии названа Акелдама, то есть "земля крови"… В книге же Псалмов написано: "да будет двор его пуст, и да не будет живущего в нем"; и: "достоинство его да приимет другой"… Приимет, обязательно приимет… Этот убийца, с которым я пью коньяк из одного стакана, и приимет… Ишь, застыл с флягой в руке, не осмеливается взять стакан из моих рук. Атабек не церемонился бы наедине, впрочем, как сказать, последние годы он стал меня люто бояться, видел, очевидно, во мне своего убийцу… Так и не согласился тогда со мной, что Иуда предал Христа. "Подставили, - говорит, - твоего Иуду, что-нибудь у него купили, а слух пустили, будто заплатили за предательство. Ведь предатели сами не вешаются, их, случается, вешают, а сами никогда. Так что настоящий предатель остался безнаказанным"…
Гаджу-сан посмотрел на Мир-Джавада. Тот преданно ловил взгляд повелителя, выражая всем своим видом готовность сделать все, что он ни пожелает.
- Слушай, ты почему не берешь стакан?
- Как я осмелюсь нарушить ход ваших мыслей, государь! Вы - это государство, а мы - это преданные слуги и покорные всегда… Этот, - Мир-Джавад скосил глаза под помост, - не понимал…
Гаджу-сан неожиданно заорал на Мир-Джавада:
- Ты много понимаешь, олух царя небесного, награбил миллиона два, человеком себя почувствовал?
- Если ваше величество считает эти два миллиона награбленными, я в любой указанный день сдам их в казну светлейшего.
И Мир-Джавад бросился в ноги Гаджу-сана.
- А вот похоронишь родственника и передашь… и не два, а три!
"При сем скажу: кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотно дающего любит Бог. Бог же силен обогатить вас всякого благодатью, чтобы вы, всегда и во всем имея всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело. Так чтобы вы всем богаты были на всякую щедрость, которая через нас производит благодарение Богу. Ибо дело служения сего не только восполняет скудость святых, но и производит во многих обильные благодарения Богу; ибо, видя опыт сего служения, они прославляют Бога за покорность исповедуемому вами Евангелию Христову и за искреннее общение с ними и со всеми".
- Разрешите пять миллионов? - взмолился Мир-Джавад, он уже понял, что речь идет о его возможном назначении на пост Атабека.
И Гаджу-сан понял ход его рассуждений и молча кивнул, соглашаясь с назначенной ценой. И протянул Мир-Джаваду стакан. Мир-Джавад взял дрожащей рукой стакан, хотел налить в него коньяк из фляги, но не сумел, так сильно дрожали руки от возбуждения. В это время начался гон, и Гаджу-сан приготовился стрелять, а Мир-Джавад, воспользовавшись тем, что повелитель смотрит в другую сторону, выпил прямо из фляги. И дрожь отпустила, как ни странно. Мир-Джавад успокоился.
- Только бы нас теперь волки не растерзали! - взмолился он. - Сделай так, аллах, чтобы охота прошла удачно!
Где-то в стороне захлопали частые выстрелы, видно, стая пошла по намеченному ранее пути. Гаджу-сан грязно выругался:
- Опять эти… все напутали!
Мир-Джавад был готов провалиться от стыда сквозь землю, как вдруг показалась группа волков: старая опытная волчица уводила свое молодое потомство в сторону от выстрелов одним лишь ей известным путем, подсказанным опытом и инстинктом.