СТРАШНАЯ МИНУТА
Песчаные степные грунты очень неустойчивы против действия стремительной дождевой воды. Вода действует на них, как на сахар. Вылейте на кусок сахара ложку чая: сахар впитает влагу, сделается ноздреватым и затем осядет разваливаясь.
Точно так же нередко оседают под действием воды степные песчаные грунты.
Вода быстро проникает в многочисленные щели, образованные в почве от жары и сухости, и размывает их. Стоит только первым каплям найти себе ход, просочиться по невидимым извилистым путям через земляную плотину, как вслед за этими первыми каплями устремятся другие. В несколько минут малюсенькое отверстие может превратиться в зияющую щель.
Так именно и произошло у насыпи, где скопилось много воды и где Пташка и Сева еще недавно беззаботно забавлялись. Вода нашла себе путь, пробившись через основание насыпи, и стала размывать себе ход со все возрастающей силой.
… Пташка стоял в кабине бульдозера (на диване ему не сиделось) и вытягивал шею, стараясь поскорее увидеть, что делается у насыпи.
- Вот сюда, дяденька, по скату. Да вы поскорей! Видите, как вода несется! - торопил он.
Водитель прибавил скорость, так что комья мокрой земли летели из-под гусениц.
- Сюда, что ли?
- Сюда, сюда! Глядите! - закричал Пташка, умоляюще взглянув на бульдозериста округлившимися от волнения глазами.
Впереди у насыпи клокотала вода. Седой бешеный поток вырывался из широкого теперь отверстия.
Вода, как спичку, отшвырнула тесину и в пене и брызгах мчалась по скату. В несущемся мутном потоке мелькнула маленькая человеческая фигура.
- Севка! - отчаянно крикнул Пташка и, выскочив из кабины, побежал к воде.
Севка пытался выбраться на сушу, но поток опрокидывал его, переворачивал и швырял, как щепку.
- Сюда, сюда! - кричал Пташка. - Эх, что же это… Черная, галчоночья голова то и дело скрывалась в мутных, клокочущих гребнях.
Пташка не мог больше вынести это зрелище. Он схватил проволоку, валявшуюся на земле, и наперерез потоку бросился к Севке.
Но тут Пташка, скорее с удивлением, чем со страхом, почувствовал, что под ним нет никакой опоры. Вода сбила его с ног и, больно ударяя о землю, поволокла под уклон к штабелю досок.
Он рванулся что было сил, но вода стукнула его о доски и отшвырнула в сторону.
Пташке все же удалось вскочить на ноги. Не веря глазам, он увидел, что Сева уже стоит невдалеке от него на берегу и отряхивается как ни в чем не бывало.
Мокрый, исцарапавшийся о доски, но с чувством счастливого облегчения в душе Пташка, прихрамывая, подбежал к нему.
- Я думал, что ты утонешь, - виновато сказал он.
- Ну уж утону! - небрежно сказал Сева. Спорим, не утону! - Он шагнул к воде - казалось, готовый снова забраться в нее.
- Что ты! - остановил его Пташка.
И они понеслись к насыпи вслед за громыхающим впереди бульдозером.
СТАЛЬНЫЕ БИЗОНЫ
Скоро у насыпи собралось несколько машин. Грудами лежали камни, приготовленные еще раньше для крепления откосов.
Один из бульдозеров, развернувшись, подошел к каменной, груде. Впереди, на стальной раме машины, был укреплен выбеленный землей плугообразный железный отвал метра в три длиной. Отвалом этим, будто лопатой, бульдозер сразу поддел всю груду камней и, как бы бодая ее широким лбом, поволок к пробоине. Он был похож на бизона или носорога. Упираясь в камни лбом, бульдозер тяжело рычал и, дрожа от гневного напряжения, неотступно толкал камни к пробоине.
Сбросив всю груду в русло потока, он попятился, запустил свою железную лопату в землю и легко отворотил полуметровый пласт вместе с травой и кустами. Обрывая обнажившиеся, натянутые, как струны, корни, он обрушил землю в поток и снова попятился, загребая новые пласты грунта.
- Хорошо берет! - торжествуя, выкрикивал дед.
Весь мокрый, в грязи и глине, он испытывал радостное возбуждение и старался быть в центре происходившего вокруг.
Пташка спросил его насчет Тумана и хотел еще спросить, нашел ли он своего сына Сарафанова, но дед пробормотал только: "Погоди, погоди, Митя, не до Тумана теперь", и снова бросился помогать рабочим, укреплявшим насыпь.
Народу набиралось все больше.
Вызванные диспетчером строители подтаскивали доски и вбивали их, как сваи, чтобы вода больше не размывала руслом насыпали землю в мешки и перекрывали ими путь воде.
Вдалеке, в лощине, показался медленно ползущий на гусеницах небольшой экскаватор.
БЕГСТВО
- А вы что тут, ребята, поделываете? - услышал Пташка.
Обернувшись, он увидел незнакомого человека с чисто выбритым лицом, в распахнутом плаще. Широкая лента орденских знаков виднелась на его гимнастерке. Он смотрел на Пташку веселыми, пытливыми глазами.
- Самый он и прибегал к нам в котлован, - вмешался какой-то щуплый дяденька, проворно подскакивая к ним. - Стою я на вахте, - торопливо продолжал он, - и вижу: под забор шмыгнул сорванец! Нет, думаю, сейчас я тебя перехвачу, голубчика. Спустился вниз, обежал вдоль забора, - нет никого! Я туда-сюда: нет, да и только. Сунулся в диспетчерскую: не видели ли безобразника? "А вон, говорят, на бульдозере укатил!"
Рассказчик тонко и хрипловато рассмеялся и посмотрел на Пташку без всякой злости, даже с одобрением.
- А я вас и не заметил, - сказал Пташка.
- Не заметил? А ежели бы я тебя за нарушение в комендатуру отвел? - деланно-грозно спросил вахтер. - Тогда бы что?!
- Ему не до тебя было, - сказал человек в плаще и тоже засмеялся.
- Это знаешь кто? - прошептал Сева. - Это он самый!
- Кто? - не понял Пташка.
- "Кто, кто"! Главный инженер - Тарасов! Он, видно, на другой машине приехал.
Между тем главный инженер, перестав смеяться, озабоченно поглядывал по сторонам. Напряжение спасательных работ уже стихло. Остановленная вода бессильно кружилась у пробоины.
- Ну, а ты - тоже действовал? - неожиданно обратился он к Севе.
- Действовал! - сказал Сева уверенно. - Мы с дедушкой опору держали, а нас как поволокет! И то ничего!
- Мокрый-то какой… Смотри, простынешь!
- Не простыну, - возразил Сева.
Он тряхнул головой и выпятил грудь.
- Молодец! - сказал ему главный инженер. - Ты что же, из поселка сам?
- Из поселка. Мой папка на землесосе работает.
- А ты, небось, в помощники ему собираешься? - в тон Севе спросил главный инженер.
Но Сева мешкал с ответом.
- Он на шагающий хочет, - сказал Пташка.
- Что ж, - поддержал главный инженер, - и за этим дело не станет!
- Не станет? - недоверчиво спросил Сева с затаенной надеждой.
- Не станет, конечно. Вот вырастешь, выучишься, и дадим тебе шагающий в полное твое распоряжение.
- Ну, когда вырастешь! - разочарованно протянул Сева. - Все только расти да расти.
Достав из кармана брюк пачку "Казбека", главный инженер вынул папиросу, размял ее пальцами и закурил.
- Да, нетерпеливый вы народ, - проговорил он. - Слишком нетерпеливый. Вам уж хочется теперь же управлять машинами, строить гидростанции, плотины, делать новые моря. Желание, конечно, понятное, но нельзя забывать, что для всего этого надо сначала учиться. - Он глубоко затянулся, выпустил дым и продолжал: - Вот мне рассказывали вчера любопытный случай. Просто поверить трудно: какой-то паренек-школьник, вот вроде вас, пришел к экскаваторщикам. И зачем бы, вы думали? Наниматься на работу!
Стоящие вокруг рабочие заулыбались. Пташка украдкой взглянул на своего друга. Тот ковырял землю ногой, делая вид, что нашел что-то очень занимательное; лицо у него сделалось красным и напряженным.
- В чем тут дело? - продолжал между тем главный инженер. - В том, что некоторые ребята считают, что работать на теперешних машинах - ну нет ничего легче! Только кнопку нажмешь - машина сама работает! А ты сиди да загорай. Ни знаний не нужно, ни опыта! - Он лукаво усмехнулся и посмотрел на притихших мальчиков. - Вы-то, я знаю, так не думаете, - убежденно сказал он. - Да вот, выходит, есть на свете и такие еще простаки!
Сева, побагровевший от смущения, невольно приподнял голову.
- Бежим! - хрипло проговорил он и вдруг, дернув Пташку за руку, припустился что было духу в степь.
- Ого, не понравилось! - весело шумели в толпе.
Пташка беспомощно оглянулся на главного инженера и тоже бросился бежать вслед за своим приятелем.
ЧТО С ТОБОЙ, ПТАШКА?
Пташка и Сева, еще полные пережитых волнений, возбужденно шагали вдоль насыпи к энергопоезду.
В котловане уже полным ходом шли строительные работы. Только наверху группа рабочих с лопатами отводила в канаву успевшую прорваться воду.
Настя все еще не закончила сварку магистральной трубы. Фатима терпеливо ждала ее у вездехода.
- Вы что опять такие мокрые, мазаные? - поразилась она.
- Так уж, - хмуро сказал Сева и забился на сиденье в самый угол.
Красное, без лучей, солнце скрылось на самом краю степи за вагонами. Стало быстро темнеть.
Наконец Настя вернулась. Она была оживлена и довольна. Ее провожал от паровоза тот самый мужчина, что с таким, недоверием отнесся к ней при первой встрече.
- Спасибо. Вот выручили! - сказал он на прощанье, протягивая Насте руку.
На паромной переправе прежнего паромщика уже не было: дежурил другой. Паром починили. В отсветах вечерних фонарей вода выглядела черной, как застывший вар, и такой плотной, что по ней, казалось, можно было бы идти не проваливаясь.
На реке стало прохладно. Сева тер ладонями свои голые коленки и ежился. Пташка почувствовал озноб. Он придвинулся поближе к Насте и припал головой к ее плечу. С ней ему всегда было хорошо: очень спокойно и уютно.
- Соскучился? - тихо спросила Настя и стала гладить стриженый его затылок.
От переправы ехали с зажженными фарами. Качающиеся зеленые лучи выхватывали из темноты то кусок дороги с жесткой травой на обочине, то встречную машину.
Все молчали, должно быть утомленные пережитым. Одна только Фатима оживленно рассказывала Насте про какую-то свою подругу из драмкружка.
- Ой, с Клавкой умора! - говорила она. - Хочет донну Анну играть. Павел Иванович говорит: "Донна Анна должна быть стройной, изящной, красивой. А у вас, говорит, грации нет…" Знаешь, как обиделась? К комсоргу пошла. Разгорячилась, глаза прямо так и горят. Ну, Филимонов, комсорг наш, ей и говорит: "Он, наверно, не видел, как ты работаешь! В тебе, говорит, грации на пятерых хватит. Поди, говорит, к Павлу Ивановичу и скажи, что комсомольская организация считает тебя красивой". - Фатима звонко засмеялась: - Надо же как!
Настя засмеялась тоже.
С дороги был виден большой щит со светящейся надписью.
"Мир будет сохранен и упрочен, если народы…" - читал Пташка, но машина пронеслась мимо, и он не успел дочитать все. Оглядываясь, он видел только слова, написанные особенно крупными буквами: "Мир будет…" И долго еще, пока машина шла по шоссе, горели вдали, над ночной степью, эти светящиеся слова: "Мир будет…"
Он, должно быть, уснул, потому что очнулся, когда Настя уже вела его от машины к крыльцу.
Дома им с Севой все-таки пришлось умыться. Есть Пташка совсем не хотел - он чувствовал горячащую дрожь в спине и желание поскорее лечь. Но Севина мама, Глафира Алексеевна, стала всех усаживать за стол, говоря, что у нее давно уже готов ужин и никого нет и она совсем заждалась.
Вовы не было - он, вероятно, уже спал.
Только уселись, как пришел Севин папа - багермейстер Стафеев.
- Говорят, такого ливня сто лет не было, - сказал он, вешая на гвоздь свою фуражку.
- А ты все грызешь бережок, и хоть бы тебе что! - шутя заметила жена.
- Как же иначе! - довольно усмехнулся Стафеев. - Обязательство надо же выполнять. А то что получается: стихийное бедствие:
И ничуть не виноваты,
И деревня не взята!
- Сарафанов не приходил? - спросил он.
- Приходил, да опять ушел: к нему отец приехал с Урала, - сказала Глафира Алексеевна.
"Сарафанов… Кто же это такой? - думал Пташка, борясь с охватившей его дремой. - Ах, да ведь это дедушка еще там в степи говорил, что едет к своему сыну, Сарафанову! Как же так?"
- Чудной такой! - продолжала между тем Севина мама. - Утром тут был; чаем его угощала по-соседски. Говорит: сыну остепениться пора, а это, дескать, дело серьезное! - Она лукаво посмотрела на Настю. - Тобой все интересовался.
- Полно вам, Глафира Алексеевна, - сказала Настя краснея. - Пойдем, я тебя спать уложу - спишь за столом, - обратилась она к Пташке.
Она повела Пташку в свою комнату, помогла ему раздеться и уложила на диванчик, затем укрыла простыней, одеялом и потрогала рукой лоб.
- Что это с тобой такое? - тревожно спросила она.
Пташка не ответил. Едва коснувшись головой подушки, он закрыл глаза. И тотчас ему показалось, что гудящий теплый поток подхватил его и, качая, несет куда-то.
БОЛЕЗНЬ
Ночь была длинная. Было очень жарко, и Пташке казалось, что надо было спешить, потому что в такую жару там, в степи, на могиле, могут завянуть цветы.
Но кто-то пришел и мягко, но настойчиво говорил ему:
- Привстань, маленький, повернись!
Пташка привставал и повертывался, щурясь от яркого электрического света.
"Я, наверно, болен, - догадался он, - поэтому меня и называют маленьким".
Он открыл глаза. Перед ним стояла женщина в белом халате, за ней у стены Пташка увидел встревоженного дядю Федю и бледную, утомленную Настю, внимательно смотревших на него.
- Покажи язык. Ну-с, - говорила женщина.
Потом запахло скипидаром, кто-то, должно быть Настя, долго ловкими, быстрыми руками растирал ему спину и грудь.
Пташка снова уснул.
Ему казалось, что он в синем комбинезоне (как у Полыхаева) сидит в кожаном кресле, близ широкого окна, в светлой кабине экскаватора. Кабина плывет над степью, а он легко переводит рукой рычаги, и огромный ковш то низвергается в забой, то плавно летит по воздуху к вершине холма.
"Приготовиться к шаганию! Выброс!" - командовал Пташка.
… Он проснулся опять. Ему было как-то особенно хорошо и спокойно. Сначала он не понял, почему это так. Но потом увидел, что рядом с ним, у самого его диванчика, сидит Настя.
Он сразу счастливо улыбнулся, и Настя улыбнулась тоже.
Ее грустные ласковые глаза придвинулись к нему совсем близко.
- Ну что, Пташечка моя? Болит что-нибудь?
- Ничего не болит, - сказал Пташка. И вдруг он вспомнил: - Цветы мы полили там, в степи, они теперь не завянут. Тебе дядя Федя не говорил еще?
- Говорил, он мне про все говорил, - сказала Настя и порывисто обняла Пташку.
Он уснул опять. А когда проснулся, на улице уже давно был день. Дверь на террасу была открыта, и видны были белые пухлые облака, плывущие по голубому небу. На ступеньках, спиной к нему, сидели Настя и дядя Федя и, глядя в степь, о чем-то разговаривали.
- Ты заметил, что когда думаешь о будущем, - тихо говорила Настя, - то обязательно представляешь себе светлый, солнечный день, вот такое же небо, сверкающую реку, или что-нибудь в этом роде. Но ведь и при коммунизме будут серые, холодные дни; еще будут, вероятно, вот такие неуютные пустыри и останутся еще болезни и несчастья. Но обо всем этом почему-то забываешь, правда?
- Потому и забываешь, - мягко говорил дядя Федя, - что люди тогда станут жить иначе, меньше будет болезней и несчастий. И неуютных пустырей станет с каждым годом меньше. Вот на этом пустыре уже нынче осенью будет парк, а в лощине - водоем. Не сразу, но лет через пять здесь наверняка будет замечательно. И, главное, все это создается нашими руками!
Дядя Федя встал и несколько раз прошелся по террасе.
- Закрой дверь, а то его разбудишь, - сказала Настя. Дверь закрылась, и Пташка больше не слышал их разговоров.
Он задремал, сквозь дрему к нему доносилась с террасы песня, которую пел дядя Федя. Голос у него был густой, полный такого чувства, что Пташка невольно прислушался.
Ти не лякайся, що ниженьки 6 oci
Змочишь в холодну росу,
Я тебе, в i рная, аж до хатиноньки
Сам на руках в i днесу…
Пташка понимал, что эта песня предназначалась не ему. Но и ему, Пташке, стало хорошо от нее, как от самой хорошей думы.