Я сразу достал блокнот и ручку: возня вокруг вызывала подозрение, и кое-что ещё требовало специальной проверки и изучения: блокнот был уже другой, связанный с чисто журналистской работой, куда я коротко занёс основные впечатления от института: странную беготню по коридорам, намёки секретарши относительно недавней смены руководства и впечатления от встречи с заместителем ректора. Он явно пытался что-то скрыть от меня, теперь я в этом не сомневался, и пара интересных историй – вне зависимости от замысла книги – могла оказаться полезной в постоянной работе. Я уже решил обязательно докопаться до истины, даже если на моём пути встанут и ректор, и весь преподавательский состав: это стало делом чести, и просто так от меня они теперь не смогли бы отделаться.
Я ждал минут двадцать; наконец среди мелькавших спин возник красный пиджак, обвешанный коробками; попутчик тащился за ним: у него коробок не было, зато в каждой руке он нёс по большому увесистому узлу. Я поторопился открыть заднюю дверцу: один узел они пристроили на заднее сиденье, а остальное запихнули в багажник, немного попотев. – "Ну как, возвращаемся?" – "Пока нет. Надо ещё в одно место." – Заместитель вспотел и тяжело отдувался: видимо, не каждый день занимался он переносом таких грузов. – "А вообще, если хотите, можете ехать: вы нам больше не понадобитесь. Я думал, будет сложнее." – "Нет, спасибо: раз уж я взялся с вами ехать, то буду до конца. Может, ещё чего вспомните." – "Это вряд ли. Напрасно я наобещал вам столько: но большего вам всё равно никто не предложит. Так что – хотите? мы подбросим до ближайшего метро, ну а дальше сами…" – "Нет, спасибо." – Он явно был не слишком доволен итогом, но переспорить меня было сейчас невозможно, и он наконец завёл мотор и мягко тронулся с места.
Последний пункт назначения находился не так далеко: в этот раз мы подъехали к высокому жилому дому, и совершенно неожиданно заместитель предложил мне захватить один узел и часть коробок. – "А то я что-то устал." – Мы обошли дом, и по извилистой тропинке среди куч строительного мусора он провёл караван знакомым маршрутом, который вывел к подвалу: они помогли мне освободиться от немалой тяжести, и я рассчитывал, что сейчас хоть чуть-чуть смогу понять цель и задачу похода, но я просчитался. – "Вы дорогу найдёте? Спасибо за помощь: дальше мы сами. И ещё: последите пока за машиной, а то мало ли что." – Сопротивляться было бессмысленно: теперь я находился, можно сказать, на его территории, и в свои дела он не собирался посвящать посторонних, тем более если посторонний был журналистом с не очень понятными целями и намерениями.
Я решил больше пока не лезть и не нарываться: совершенно незачем было обострять отношения с человеком, обладавшим, судя по всему, немалым влиянием. Поэтому я сделал то, что он попросил; почти полчаса прогуливался я около машины, даже немного обидевшись на заместителя: он мог бы дать мне ключи, чтобы я спокойно посидел или даже подремал внутри машины, раз уж мне не разрешается присутствовать на встрече. Видимо, свидание было достаточно конфиденциальным и серьёзным, если меня так явно отослали подальше; когда они показались наконец на тропе, я удивился: теперь заместитель двигался налегке, а попутчик сгибался под тяжестью объёмистого непрозрачного мешка. Шли они молча, и так же молча и сосредоточенно прошли мимо меня и открыли багажник: мою помощь они отвергли и сразу с предосторожностями запихнули нелёгкий груз: только потом мы наконец устроились внутри.
"Ну как, всё удачно?" – Я решил немного прощупать заместителя. – "Сойдёт. Так как: не хотите – до ближайшего метро?" – "Благодарю, не стоит. Вот если бы вы свели меня с кем-нибудь из знающих людей – в том, что меня интересует – я был бы крайне благодарен." – "Из знающих, говорите?" – Он задумался и даже осторожно почесал себя в затылке. – "Санёк, а если его вечером пригласить, твои возражать не станут?" – Попутчик пожал плечами: весь день я чувствовал его равнодушие к моей персоне, но теперь стало видно равнодушие и к мнению друзей или сослуживцев, как я понял, устраивающих сегодня какое-то застолье; видимо, на встрече ожидались люди, имевшие непосредственное отношение к институту. – "Ладно. Хорошо. Уговорили. Но при одном условии: вы не будете совать нос туда, куда вас не просят." – "Я согласен." – Желания немедленно заняться разоблачениями у меня не возникло: пока можно было организовать параллельный основной задаче сбор полезной информации, а её отражением и обобщением я мог бы заняться через несколько месяцев, если к тому времени – конечно – никто не опередит меня.
Обратно мы доехали быстро: заместитель выглядел снова бодрым и свежим, как при первой встрече в приёмной ректора; он попробовал даже шутить, но снова сделал это неудачно: я ушёл в свои мысли, а попутчик сзади так и не проявил ни разу положительных или отрицательных эмоций. Видимо, он всё-таки не был непосредственно связан с институтом: даже я и тем более заместитель выбрасывали намного больше энергии по всему эмоциональному спектру; похоже, заместителя можно было считать выпускником института или неудачливым в прошлом абитуриентом. Это объясняло его нынешнюю работу: человек с таким запасом воли и энергии мог легко найти хорошую работу, и то, что он работал в не самой богатой и выгодной сфере, было его плюсом и положительной стороной. Приличное внешнее и внутреннее состояние здания института наверняка было его заслугой, хотя, конечно, я понимал, что никто на его месте не стал бы работать за одну зарплату. Здесь был явно тот случай, когда человеку дозволялся выход за рамки правил, и требовалось только определиться с рамками: если бы они оказались достаточно скромными и сдержанными, то никакой главный редактор не смог бы заинтересоваться подобным материалом, и только что-то чрезвычайное имело смысл использовать в качестве основы и сырья для небольшого, но шумного скандальчика.
Мы подъехали к институту в два часа дня: согласно договорённости меня ждали в пять у кабинета ректора. – "А пока подышите свежим воздухом." – Я возразил: было бы очень полезно побродить по институту и пропитаться атмосферой актёрской жизни: это могло дать понимание того, что чувствовал Р. в те годы. – "Да бросьте вы: ничего он такого особого не чувствовал. И кроме того, здесь недавно прошёл большой ремонт. И потом: не забудьте об условии." – Он заставил вспомнить меня обещание, которое я, разумеется, не собирался выполнять, но пока приходилось во всём соглашаться и говорить любезные успокаивающие фразы.
Я подождал, пока они вытащили мешок и уже вдвоём понесли его наверх. Несколько минут я подождал у входа, делая вид, что с кем-то должен здесь встретиться: я смотрел на часы, изучал улицу и притопывал от нетерпения ногой; потом я всё-таки решился и осторожно – вглядываясь в темноту коридора – прошёл в вестибюль.
Сейчас было что-то вроде перерыва, и коридор снова оказался забит мирно беседующими и отдыхающими: в такой толпе можно было удачно спрятаться. Но я хотел продолжения поисков и открытий: неохваченным оставался ещё третий этаж, где – вполне возможно – находилось главное место скопления творческих сил. Имело смысл рискнуть: слишком неясно выглядела перспектива вечерней встречи – заместитель не обещал мне ничего конкретного – а в случае удачи можно было рассчитывать и на то, и на другое: мне не хотелось верить, что память об Р. совсем вытравлена и уничтожена здесь за исключением самых пошлых и грязных следов, возможно, выдуманных и присочинённых чьей-то нелепой и злой фантазией. Во всяком случае я не верил в историю о двух преподавательницах, поддавшихся обаянию Р. настолько, чтобы сделать всё то, что им приписывалось; скорее уж заместитель сам выдумал или довёл до крайности какие-то неясные слухи: судя по замашкам, он был на многое способен, тем более что собственное поведение ясно показывало его предрасположенность к тому же самому, в чём он обвинял Р.
Я быстро дошёл до конца коридора, внимательно глядя по сторонам; знакомого красного пиджака видно не было, хотя не исключался другой вариант: кто-то же дал ему знать о присутствии в институте постороннего неизвестного журналиста. Насколько можно было понять, никто не следил за мной; в случае же явной слежки я мог дать логичное объяснение: я шёл в столовую, но, похоже, оно пока не требовалось. Я заглянул в столовую: опасности тоже не обнаружилось; следующим пунктом назначения я избрал туалет: разве мог кто-то винить меня в естественном и обычном желании, тем более что он на самом деле был бы кстати, а на первом этаже я почему-то не заметил дверей с подходящими символами или буквами.
Когда я поднимался на второй этаж, всё выглядело спокойно: я с интересом смотрел на разгуливающих, но никто не обращал на меня внимания. В центре коридора – как и в первый раз – скопление казалось гуще; я сделал вид, что рассматриваю надписи на дверях: должны же были где-то оказаться подходящие обозначения? Однако почему-то их нигде не было, и скорее всего в здании имелась своя система обозначений, неизвестная посторонним людям. Теперь я получил законный повод подняться выше: я ещё раз огляделся по сторонам и пошёл по лестнице.
Но только на середине пути наверх я заметил высокого мужчину, который почти не скрываясь бежал за мной. Почему-то сразу я подумал, что он никак не связан с заместителем и явной угрозы для договорённости пока не существует: наверно, он действовал слишком открыто и неискусно, совсем не так, как мог бы действовать один из хозяев института. Я замедлил движение, чтобы дать ему возможность приблизиться: меня догонял худой и почти совсем облысевший мужчина, неуклюже обходя и обгоняя встречающихся на дороге. Когда он почти догнал меня, я добрался до площадки на третьем этаже и остановился; сразу же за спиной возникла тень, она приблизилась и нависла надо мной – как высокая каменная глыба – и над ухом тихо и осторожно зашуршало. – "Я знаю, вы журналист: у меня есть очень серьёзный и большой разговор. Но действовать надо тихо-тихо, как будто мы просто прогуливаемся: я вас отведу в комнату, где нам никто не помешает." – Он осторожно захватил меня под руку и повёл в дальний конец коридора. Я не сопротивлялся и сразу поверил ему: неоднократно во время визитов в разные места я сталкивался с таким поведением и беседовал потом с оппозиционно настроенными обычно к руководству людьми, не хотевшими лишнего шума. Наверняка так же было и на этот раз: мы не спеша пробрались почти до конца коридора, и неожиданно мужчина резко повернул направо и открыл очередную дверь; он быстро затащил меня внутрь и закрылся, но этим дело не ограничилось: мы прошли через зал направо, где обнаружилась ещё дверь, и только когда мы оказались внутри – в тёмном подобии чулана – незнакомец наконец отпустил меня и тяжело уселся в одно из кресел.
Я огляделся: здесь был свален театральный реквизит, относящийся ко многим эпохам и народам, на полках виднелись мешки и коробки, а в глубине стояло несколько шкафов, и на фоне пёстрой мешанины сидел испуганный незнакомец, нервно облизывавший губы. Я аккуратно устроился в другом кресле, и поскольку он молчал, мне пришлось начать разговор. – "Так что вы хотели мне сообщить? Я внимательно слушаю." – Видимо, он очень волновался, потому что я заметил, как дёргается его правое веко и пульсирует на шее синяя жилка: одна из крупных вен. Он всё ещё молчал. – "И от кого вы, кстати, узнали обо мне?" – "Мне сообщил один ученик и … ещё кое-кто. Но вы не бойтесь. Это я должен бояться." – Он закончил совсем тихо и почти уныло. Но я не собирался сидеть здесь слишком долго и дал понять это, посмотрев и подкрутив наручные часики: незнакомец наконец встрепенулся и зашевелил сухими лапками, сложенными до того на коленях. Он поднёс левую руку к лицу и вытер несколько капель пота, и попробовал остановить нервный тик – всё ещё мешавший ему – но потом оставил бесполезное занятие и начал наконец прояснять ситуацию. – "Вы меня… извините… что я так. Но если бы вы знали, что здесь происходит." – "Заместитель ректора мне кое-что рассказал." – "По учебной части?" – "Нет, по хозяйственной." – "Он и есть главный… бандит!" – "Ну почему же – бандит? Может – он несколько и не соответствует занимаемой должности: всё-таки – театральный институт – но бандитского или уголовного я ничего в нём не заметил. Кстати, он пригласил меня вечером." – "Вечером?! Когда здесь собираются все эти… уголовники и прочие типы, и происходит ещё кое-что, о чём приличный человек не должен и знать, не то чтобы присутствовать?" – Он стал горячиться, и стеснительность сразу прошла: сейчас он говорил абсолютно твёрдо и не косноязычно, не задумываясь о подборе слов: похоже, он очень серьёзно воспринимал ситуацию. – "И что же здесь такое происходит страшное, из-за чего вы так сильно расстраиваетесь?" – "Знаете, легче сказать и вспомнить, чего здесь не происходит." – "Например?" – "До убийств пока не дошло, но если так дальше пойдёт…" – "А вы, кстати, кем тут работаете? Обо мне вы основное знаете, а сами пока что не представились." – "Фамилию я не хочу называть – мало ли что? – а остальное – пожалуйста: я старший преподаватель, веду курс у актёров и режиссёров. И кроме того: я один из немногих, оставшихся после большой чистки. Да и то: чего мне это стоило, если бы вы знали." – "Кстати, насчёт чистки: секретарша мне что-то такое намекала, вот только я мало что понял." – Он устало посмотрел мне в лицо, и только тогда я наконец осознал, с кем беседую: это был немолодой – явно за сорок – издёрганный и побитый жизнью человек, почему-то решивший обратиться за помощью ко мне, журналисту известной крупной газеты, как будто моя помощь могла что-то значить и решить что-то важное: я был всего лишь одним человеком почти без влияния и совершенно без всякой власти, и одного неблагоприятного слова главного редактора могло оказаться достаточно для устранения любых коллизий и никто не смог бы помочь уже мне удержаться на моей работе, если бы подписанная мной статья затронула чьи-то крупные и весомые интересы. Я не стал объяснять ему такие ясные и очевидные вещи: он мог подумать, что я совершенно ему не сочувствую, а рассказать он мог – судя по всему – очень много.
"Вы говорите о секретарше? Она далеко не всё знает. А если и знала бы, то не стала бы рассказывать постороннему: она своё место знает." – "Ну вот и расскажите. Хотя я предупреждаю заранее, что ничего обещать не могу: я пришёл сюда совершенно по другой причине. Меня интересует Р." – "Вы имеете в виду нашего выпускника?" – "Я знаю только одного человека с такой фамилией, оставившего след в истории." – "Да, вы правы, конечно, насчёт истории. Только чем же я могу помочь? Я моложе его и никогда с ним не общался, да если бы и представилась такая возможность, я всё равно вряд ли смог бы стать его другом." – "Хорошо, а не знаете ли вы людей, которые с ним виделись, или – может быть – даже вели у Р. занятия?" – Он задумался: я видел, как старательно он пытается вспомнить нужное мне, но что-то то прорывается наружу, то снова ускользает и уходит в глубину, туда, куда не может проникнуть разум и зацепить и удержать твёрдое знание. Он откинулся на спинку и вцепился руками в подлокотники, а сосредоточенный и унылый взгляд перебегал со стеллажей на пол и обратно, не задерживаясь надолго ни на одном предмете. Наконец что-то клюнуло, и он вскинул на меня глаза, неуверенно бегающие по сторонам: ещё немного он собирался с мыслями, пока не выдал ожидаемое. – "А вы знаете, я помню одного такого: он всю жизнь проработал преподавателем, и наверняка сталкивался с Р. Только он попал как раз в чистку; но если честно, то он и так изрядно засиделся: наверняка у него раньше были покровители наверху. Ну а после переворота – сами понимаете: покровителей убрали, и его тоже сплавили на пенсию. Больше я – к сожалению – не могу никого вспомнить, да и то: всё, что касается преподавателя – как же его звали? – не слишком надёжно. А вообще сейчас в институте другие заботы и интересы: кому теперь нужен Р.?" – Я хотел возразить, но – вглядываясь в усталое измученное лицо – я вспомнил весь сегодняшний день: педагог был безусловно прав, и странная подозрительная суета и беготня, а потом скользкие и неудачные шуточки заместителя ректора безусловно подтверждали: искусство не было здесь больше властелином и хозяином, а вместо него появилось нечто новое, держа искусство на роли пасынка и приживалы. Однако упоминание о перевороте я не пропустил мимо: эту тему обязательно надо было развить дальше. – "А что вы называете переворотом?" – "Как что? Ту самую смену руководства, которое – хотя и не слишком удачно вело дела – но всё-таки не поступало так, как нынешнее. Вы ведь ничего не знаете." – Он почти прошептал последние слова, выкатив глаза и нагнувшись вперёд: он стал похож на испуганного зверька вроде лемура с торчащими высоко ушками и выпуклыми огромными глазными яблоками, пытающегося схватить меня за ногу, чтобы не упасть с высокой ветки: я отодвинулся в кресле, и он сразу опомнился. – "А вы рассказывайте: я внимательно слушаю." – Он всё ещё сидел в наклонном положении с согнутой спиной и шеей, но теперь немного успокоился. – "Года три назад, когда пошли всякие интересные дела, у нас тоже начались трудности: как и везде, не платили зарплату, а то, что платили, хватало на одну-две недели. Ну, вы знаете?" – Я кивнул. – "Конечно, все выражали недовольство: руководство ничего не делало, а только проедало старые запасы, остальные же ничего не умели и не хотели. Так продолжалось, пока однажды в институте не появилась группа молодых инициативных людей. Их, кстати, привёл бывший завхоз. Ну естественно, они сразу всем всего наобещали: и зарплату поднять – из внебюджетных фондов, и ремонт устроить, и вообще всё привести в порядок. Меня тогда не было, и под шумок они провели собрание и сменили всё начальство: естественно, завхоз стал ректором, ну а остальные – другими членами руководства." – "Но разве не было борьбы?" – "Ещё какая! Только потом обнаружилось, что у них всё было заранее подготовлено: и наверху всё оказалось тоже улажено – как же без этого? и покровители нового руководства смогли одолеть покровителей старого: это ведь так просто не делается, вы понимаете?" – Я согласно кивнул. – "А что потом?" – "Потом? Вы же видели бардак, который сейчас внизу?" – "Бардак? По-моему, там нормальная рабочая обстановка." – "Рабочая?! Это после того, как нас выжили с первого этажа из самых удобных помещений, и всем приходится ужиматься и вести занятия у двух-трёх групп в одном помещении?" – "Что-то я не понял." – "А кто по-вашему эти люди, занявшие почти пол-здания, причём абсолютно незаконно и без всяких документов и оснований? зато теперь у ректора и его прихвостней есть по даче и по машине. И не по одной!" – "Так кто же это такие?" – "А вы не поняли?" – Он распрямился и уже со злостью посмотрел мне в лицо. – "Они же сдают половину помещений фирмам, а я должен вести занятия у третьего курса чуть ли не в туалете!" – "В самом туалете?" – Он хлопнул глазами. – "Нет, в переоборудованном под класс. Вы понимаете, что происходит?! Они гребут себе под задницу, совершенно не думая о других и об искусстве тоже.