Какое там, к чёрту, искусство! Скоро мы вообще в подвале будем заниматься, если там дальше пойдёт." – "Насколько я понял, все разгуливающие на первом этаже – это коммерсанты?" – "Да. И на втором тоже – в-основном. За нами пока остался третий этаж – целиком, но что будет дальше – совершенно непонятно. С этим ведь надо что-то делать. И останавливаться они не собираются." – "А почему никто не реагирует?" – "Реагируют. Только недолго: всех их потом быстро сокращают." – "А комиссии?" – "Какие комиссии?! Господь с вами, их покровителям никакая комиссия не страшна, а если кто-то не послушается.. нет уж, тут я промолчу: я пока ещё жить хочу. Но вы же из центральной газеты: вам поверят, и если поднимется трезвон, то, может быть, что-то и изменится." – Он помолчал. – "Ведь до чего, сволочи, дошли?! Они берут студентов – особенно отстающих – и предлагают: или повысим оценку и позволим учиться дальше – за пару недель бесплатного рабского труда на даче – или крутитесь как хотите. Конечно, не все, но многие соглашаются. И потом бывшие студенты должны защищать доброе, вечное, светлое?! Ничего подобного: не будут они этого защищать. Но и тут ещё не всё: я могу сообщить такое, от чего – не сомневайтесь даже – волосы встанут на голове. Только при одном условии: вы меня не выдавайте, это всё не шутки. Вы не выдадите меня?" – Он говорил почти строго, но одновременно подобострастно. Я немного подумал. – "Да." – "Так вот: ночью тут работает бордель." – "В каком смысле?" – "Лупанарий, дом с красным фонарём, наконец – публичный дом. Теперь вы поняли?" – Я потрясённо замер: это выглядело слишком неправдоподобно, хотя почти сразу мне вспомнилось содержание недавней газетной заметки: о том, как в некоем областном центре накрыли публичный дом, действовавший при институте культуры. Заметка была маленькая и короткая, но наверняка исходила из достоверного источника, и можно было не сомневаться в её правдивости. – "Вы абсолютно уверены?" – Я решил всё-таки соблюдать осторожность. – "Видите ли, в чём ещё дело: там подрабатывают некоторые студенты и конечно студентки: особенно те, кто приехал из других городов и живут в общежитии. В моей актёрской группе есть две девушки, и ещё студент работает вышибалой. Какое потом может быть искусство? Хотя кое-кому и везёт: у меня есть чудесная студентка, так вот она нашла богатого покровителя и живёт теперь в квартире: но это исключение из правила." – "Вы считаете её удачливой?" – "При таких условиях и обстоятельствах – да: она по крайней мере не на панели." – Я представил себе, что должен чувствовать преподаватель, знающий, что его старания не могут принести пользы и дело жизни унижено и задвинуто на задворки: у него была безусловно жажда мести, перемешанная с боязнью и страхом и за работу, и возможно – даже за жизнь: не случайно он, видимо, делал намёки и так настойчиво просил сохранения тайны; вполне возможно, он знал ещё что-то более серьёзное и наверняка совсем уж криминальное, о чём не решился мне рассказать. – "И что вы хотите от меня?" – "А разве вы не поняли?" – Он обиделся, и, похоже, очень серьёзно. – "Разве не в вашей власти устроить такой скандал: ведь чем больше шума, тем выгоднее самой газете: разве я не прав?" – "Для жёлтой прессы – да, но я работаю в серьёзном издании. И потом: вы говорили о сильных покровителях; если они настолько сильны, то вряд ли вам кто-нибудь вообще поможет; если только сам Президент. У вас есть выходы на Президента?" – Он сжался и печально помотал головой. – "Вот то-то. У нас тоже, хотя газета и одна из крупнейших." – "Но знаете, по поводу покровителей есть ещё информация: может, хоть она поможет." – Он резко оживился. – "Они ведь тоже не сидят просто так: насколько мне известно, недавно у них произошёл раскол, и нашего бывшего завхоза – ставшего ректором – отсюда убрали: уже по-тихому." – "Да? Это кое-что меняет. И кто же сейчас исполняет обязанности?" – "Один из заместителей: как раз тот самый, с которым вы общались." – "Он что же: одновременно теперь и ректор, и заведует хозяйственной деятельностью?" – "Я не знаю точно: думаю, что да." – "Да, а с ним был какой-то тип: молодой и молчаливый. И шикарно одетый." – Он задумался: видимо, молодой незнакомец не успел ещё слишком примелькаться, и его знали пока недостаточно. – "Я точно не могу сказать; может быть, представитель "крыши"." – "Как-как? Я что-то не понял." – "Ну местной группировки. Разве сейчас без них хоть одно дело обходится?" – "Значит, у вас тоже?.." – "А что вы хотите: при такой-то бурной деятельности? Здесь постоянно кто-нибудь крутится. Надо же защищать свою территорию от чужих?" – В этом он был безусловно прав, и от случайных наездов посторонних необходимо было, конечно, иметь постоянную защиту. – "Кстати, я ведь сегодня ездил с ними, и они занимались непонятными делами. Интересно только – какими?" – Он помолчал, неуверенно глядя на меня. – "Я не знаю." – Он пожал плечами. – "Там может быть всё, что угодно." – "Я по-моему уже говорил: он ведь пригласил меня сегодня вечером." – "Ни в коем случае!" – Он всполошился. – "Если вы пойдёте, он наверняка пойдёт на всё, чтобы сделать вас своим человеком. И тогда вы уже ничего не сможете против них." – "Это не так просто." – "Я знаю, они всё могут." – Он почти шептал. – "Так вот: у нас появился как-то журналист – честный, справедливый – так они ему, – он говорил еле слышно, – подсунули девицу, а потом сфотографировали. Но об этом, – он приложил палец к губам, – никто не должен знать. Если вы проболтаетесь – они до меня быстро доберутся." – "Вы предлагаете мне не ходить?" – "Ни в коем случае!" – Он почти кричал. – "Если бы вы знали, как я рискую." – "Ну а где у них всё происходит?" – "Прямо тут: на первом этаже, в столовой. Я как-то хотел подсмотреть, но они всех обычно выгоняют: относящихся к институту, и что тут потом начинается…" – "И что же? Мне просто интересно." – "Самые настоящие оргии. Как у Пушкина: пир во время чумы. Тем более что и девицы недалеко. А для своих у них всё бесплатно." – "И откуда вы так всё хорошо знаете? Удивительно даже." – "Я не могу сказать." – Он явно нервничал. – "Если я скажу, то подведу одного человека. И себя тоже. Но вы просто обязаны мне помочь." – "Знаете, без документальных подтверждений мне никто не поверит. То есть я – конечно – могу сделать статью, и – не исключено даже – что главному редактору она понравится, – я специально сделал паузу, – но вы должны понимать, что мы живём не в безвоздушном пространстве, и ему тоже приходится считаться с мнением серьёзных людей. А что, если кто-то из них входит как раз в число покровителей, об этом вы не подумали?" – Он резко отпрянул и испуганными глазами уставился на меня: моё неосторожное предположение произвело на него сильнейший эффект, как если бы в комнате – у меня за спиной – возник и сформировался бы из воздуха тайный свидетель, собирающийся донести на него. Возможно, он даже мелко задрожал – такое появилось впечатление – и я сразу решил его успокоить. – "Ладно, вы не бойтесь. Я поступлю следующим образом: я коротко объясню шефу ситуацию, и если он сочтёт возможным, то мы продолжим выяснение деталей. А если нет, то я поступлю так: у меня есть знакомства в других газетах – в том числе и в жёлтой прессе – так что я просто кого-нибудь сюда направлю. А как вас, кстати, зовут: к кому можно будет обратиться?" – "Нет, нет, не надо фамилий, имён, я ещё жить хочу: разве трудно это понять?!" – Похоже, мне не удалось привести его в норму: он снова испуганно отодвинулся и вжался в кресло, как будто я представлял для него несомненную и близкую угрозу, только что обнаруженную. Теперь он дрожал на самом деле. – "Хорошо: но кого-то ещё – кто был бы заинтересован в разоблачении – вы можете мне сейчас назвать?" – "Нет!" – Он опять нервно дёрнулся и почти выплюнул отрицание, и я решил оставить его в покое: слишком мало шансов имелось на то, что главный редактор поймёт меня и согласится: он тоже был всего лишь человеком, хотевшим жить, и жить хорошо. Скорее он продал бы меня самого, что я понял не так давно, после одной истории такого же характера, как и намечавшаяся. Хотя редактором он был неплохим, и, самое главное: лучшего не предвиделось. – "Так что вы можете всё-таки посоветовать?" – Он настороженно сопел в кресле. – "Попробуйте – к секретарше. Но, пожалуйста, без ссылок." – Он ещё помолчал, не решаясь ни сказать что-то новое, ни перейти к действиям. – "Ладно, давайте прощаться: меня, небось, кто-нибудь давно ищет." – Он медленно выбрался из кресла, и мне пришлось сделать то же самое, в ожидании, пока он откроет дверь кладовки. "Но главное – никому ни слова; и чтобы нас вместе не видели, а то быстро распознают. Выходите первый, я пока тут подожду." – Мы прошли через аудиторию, и он приоткрыл дверь и высунул наружу голову. – "Ну всё – прощайте. Но помните: вы меня не видели, и я вам ничего не говорил." – Я кивнул ему напоследок и выскользнул в коридор: сейчас здесь вообще никого не было, и я даже подумал, что можно просто походить и поглазеть на доски, развешанные на стенах: они оказались заполненными фотографиями и листами исписанной бумаги, содержавшими явно какую-то полезную информацию. Но мысль о дрожащем за дверью преподавателе оказалась сильнее, и я постарался сдержать слово: почти не заглядываясь на внешний антураж я быстро дошёл до дальнего конца коридора, где вторая лестница вела на нижние этажи и было мало возможностей натолкнуться на преподавателя. Только здесь я вспомнил о договорённости с заместителем ректора, который оказывался теперь ещё – судя по словам педагога – также и.о. ректора. Мне не хотелось принимать участие в пьянке – о чём педагог рассказал такие пикантные подробности: в конце концов я просто устал, и следовало заканчивать сегодняшний визит в институт: если верить педагогу, эта клоака не способна была больше воспроизводить настоящие актёрские таланты и делать работу, нужную искусству: даже педагог произвёл на меня жалкое впечатление забитой ущербной личности, ни на что не способной, и искать надо было в других местах.
Я быстро спустился на первый этаж и шёл по коридору; теперь я по-другому видел окружающее меня: красные и малиновые пиджаки ещё пока бегали из аудитории в аудиторию, и длинноногие накрашенные девицы тоже не отставали от них: рабочий день пока продолжался, и все выглядели страшно занятыми, как будто от их суеты зависела судьба человечества или по крайней мере этого города, привлёкшего или вызвавшего волшебной дудочкой полчища двуногих крыс, заполонивших улицы, площади и кварталы; они слетелись как стаи саранчи, как толпы шакалов на зов падали, приманившей их со всех сторон света и давшей всем им пищу и кров, самые сладостные и удобные. Только последнего не смог или не захотел сделать невидимый крысолов: устроить им западню с пышными похоронами и поминками в конце: так и остались они из-за этого отступления от плана хозяевами, разжирев и заплыв светлым тёплым салом; мне здесь было делать нечего, и я свернул в вестибюль и вышел на улицу.
Однако почти сразу я заметил, что меня догоняет какой-то человек; я двинулся ещё быстрее, но мужчина уже открыто бежал за мной. Мне пришлось остановиться: баллончик с газом лежал в кармане куртки, укутанный в носовой платок, и я постарался побыстрее развернуть его, чтобы иметь возможность сразу же отбить нападение. Мужчина был моего роста и выглядел чуть старше: мне абсолютно не было ясно – чего от него можно ожидать – и я собрался и расставил ноги, чтобы легче отпрыгнуть в сторону.
Но когда он наконец добежал, то остановился за несколько метров, и я смог убедиться, что у него достаточно мирные намерения: он улыбался натренированной улыбкой профессионального лицедея и медленно приближался ко мне. Наконец он встал и улыбнулся ещё больше: широкий оскал должен был, видимо, изображать подобие голливудской улыбки. – "Извините, что я вас так напугал: насколько мне известно, вы журналист, пришедший сегодня утром?" – "Да. А откуда вы знаете?" – "Какая разница." – Он мило улыбнулся. – "Но вы так спешили, что мне пришлось вас догонять; и даже немножко пробежаться." – Он снова выставил ослепительный белозубый оскал, на который, видимо, очень рассчитывал. – "Но вы, я надеюсь, не окончательно нас покинули?" – "Да я, собственно, заходил тут по одному делу – вы понимаете? – по маленькому." – "Как же, как же, мы всё понимаем." – Он ухмыльнулся и подмигнул, уличая меня в чём-то не вполне дозволенном. Похоже, я попался: соглядатаи и.о. ректора застукали меня, и предстояло неприятное прояснение ситуации. – "И где же вы… извините за нескромность, прятались?" – "Да вот: пришлось подниматься наверх: у вас же непонятно ничего; не будешь же прямо в подъезде?" – "Ну да; но я так спрашивал. Насколько мне известно, вы интересуетесь искусством?" – "Не совсем." – Он вёл себя мирно, и от объяснений моего присутствия здесь в данный момент, возможно, удалось бы уйти. – "Меня интересует конкретный человек: Р." – "Тот самый, который был двадцать лет назад?" – "Да: один из лучших актёров последних десятилетий." – "А лучший актёр будущего вас не интересует?" – Я с большим сомнением оглядел его: он вряд ли мог претендовать на такую роль. – "Нет, вы неправильно меня поняли: я его преподаватель. Разве вас не привлекает такое: стоять у истоков нового искусства нового времени? А что касается Р.: для той эпохи он был, конечно, хорош, но сейчас, извините, другая ситуация." – "Что вы имеете в виду?" – "Разве вы не слышали, что сейчас эпоха постмодерна? По-моему, об этом все должны знать: это общеизвестно." – "Знаете, меня не интересует постмодернизм." – Я кажется, понял, с кем имею дело: с новейшим продавцом старой гнилой тухлятины. – "Ну тогда вы ничего не понимаете в искусстве: время реализма давно прошло, и, кстати, Р. – появись он сейчас – непременно стал бы сторонником нового. Уж я-то точно знаю." – Я с сомнением покачал головой. – "Ну а куда бы он ещё пошёл: к голливудским жеребцам и бройлерам, которых теперь набирают на актёрский? Его бы сейчас просто не приняли. Остаёмся только мы." – "Вы преувеличиваете." – Но я совсем не был уверен, что он говорит неправду: насчёт жеребцов можно было с ним согласиться. – "А может, вы и правы: какие-то они все больно здоровые и откормленные." – "Вот-вот, я же говорил: новые времена – новые тенденции – новые вкусы. Нынче в моде – голливудский стандарт. С соответствующими мозгами." – Он нервно рассмеялся, и я тоже не мог к нему не присоединиться: он открывал мне глаза на реальную ситуацию, и по одной этой причине я мог быть ему благодарным. – "Так что почему бы вам не помочь тем, кто занимается на самом деле искусством?" – Я серьёзно задумался: он явно рассчитывал на моё содействие в качестве журналиста – кто же теперь обходился без широкой и крикливой рекламы? – но нужно ли это было мне самому и мог ли я позволить себе такое отвлечение и не лучше ли было всё же полностью сосредоточиться на моём замысле? Я задавал себе такие вопросы и одновременно вспоминал только что прошедший разговор с педагогом на третьем этаже: там бился и стонал от боли ещё один человек, рассчитывавший на мою помощь, почти без шансов на успех и облегчение – но он не знал этого и, несмотря на вероятную и близкую опасность, он всё-таки доверился мне и выдал всю подноготную людей, которые получили бы в иные времена за свои подвиги максимальные или близкие к максимальным сроки заключения; он уже был конченным человеком, и единственным, ради чего он это делал – было воздаяние всем справедливого возмездия и наказания, но здесь ситуация выглядела иначе: помощь требовалась уже новому, молодому и растущему, могущему хоть как-то продолжать общее дело, почти заброшенное и вытесненное далеко на периферию: ради этого стоило отвлечься, тем более что здесь не было видимых опасностей и моё участие не грозило осложнениями. Педагог ждал моего ответа, и я наконец решился. – "Хорошо: а далеко идти? И ещё: у меня не так много времени." – "А мы быстренько: за полчаса уложимся. Я покажу вам своего ученика, а уж вы не подведите." – Мы двинулись обратно к зданию института. – "Но учтите: такая помощь не только от меня зависит. Главному тоже придётся дать." – "Непременно, непременно: как же без главного? Но вы обеспечите скидку?" – "Если ваш ученик того заслуживает. Но если главному очень понравится, он может и даром: на основе благотворительности." – "Даром?! Не верю своим ушам!" – "Но на всякий случай: спонсоры у вас есть?" – "А как же? Без спонсоров мы никуда: разве мы не понимаем? Мы всё прекрасно понимаем. А наши спонсоры плюс ваша газета – великая сила." – Он был откровенен, видимо, чувствуя за спиной значительную мощь, уже начинающую крутить жернова и молоть ту муку, из которой со временем можно будет наделать много мягкого и пышного хлеба; тот, кто давал зерно и помогал запускать колёса, должен был безусловно в будущем оказаться в выигрыше, и широким и доброжелательным жестом он приглашал меня тоже принять в этом участие, и я не собирался отказываться, как и все те, кто уже что-то вложил в появление и взлёт новой звезды.
"Нам ещё далеко?" – "Не очень." – Мы поднимались на второй этаж и я стал внимательно оглядываться по сторонам: встреча с и.о. ректора сулила неприятности, и сложно было заранее определить, поверит ли он моим объяснениям. – "Вот сюда: прошу вас." – Он завернул в самый конец коридора и приоткрыл одну из дверей: я захотел пройти, но неожиданно он засунул голову внутрь и неразборчиво крикнул. Когда я вошёл в обширную тёмную аудиторию, то не сразу понял причины такого поведения: обведя взглядом почти половину территории, я только тогда узрел двоих ребят, молчаливо что-то делавших за ширмой. Потом они вышли, и тогда я увидел, что один из них – девушка в рабочих брюках и рубашке; вторым был, судя по всему, тот самый студент: будущая звезда театральной сцены.
А педагог не терял времени напрасно: он уже зажёг батарею ламп дневного света и дал мне возможность рассмотреть обстановку: комната напоминала зрительный зал со сценой, обставленный кривыми и безногими стульями, а часть сцены занимала декорация с кучами сваленного тряпья, где и нашли приют те двое. Девушка быстро ушла, а педагог стал подгонять ученика, натягивавшего облегающий костюм телесного цвета: между делом он ещё и поругивал нерадивого подопечного, с которым – насколько можно было разобрать – имел договорённость. Я подошёл к стене и выбрал один из стульев: насколько я понимал, ученик должен был продемонстрировать что-то из своего умения, и я устроился прямо напротив свободной половины сцены. Однако когда переодевание кончилось, оказалось, что такого пространства будет явно недостаточно, и демонстрация предполагается непосредственно в зале. – "Эта сцена требует простора." – Педагог наконец занялся представлением ученика, разминавшего пока руки и хлопавшего и тёршего неразогретые пока икры и мышцы брюшного пресса. – "Позвольте представить: Дима. Он из области, поступал два раза безуспешно, и если бы не я: мог ещё раз десять. Самое главное: обратите внимание, какая пластика. Если вы мне предъявите человека, могущего хотя бы половину, я согласен, – он коротко задумался, – покинуть навсегда это заведение и никогда больше театром не заниматься." – Он выглядел почти гордо, не сомневаясь в успешности дела. Я вернул стул на то место, откуда взял его, и постарался поудобнее устроиться; педагог нервно ходил рядом, и – насколько можно было разобрать – собирался разъяснять мне ход действия и давать комментарии.