- Ничего запасик, - одобрил лейтенант. - Там и вправду водка?
Человек с неправильными руками нагнулся, кряхтя, и подал лейтенанту первую попавшуюся бутылку.
- Проверьте, товарищ начальник. Матерью клянусь, обычная водка.
- А это что? - спросил лейтенант, заметив вывалившуюся на землю круглую металлическую коробочку. - Закуска?
- Нет, - ответил задержанный, поднимая коробочку. - Это так… Инструмент. Рулетка.
"Интересно, - подумал лейтенант, - на кой чёрт он рулетку вместе с водярой в речке купает". На этот интересный вопрос он получил мгновенный ответ, но понять, что он означает, не успел.
Сидящий наверху Сипягин увидел, как из правой руки задержанного вылетела узкая сверкающая на солнце лента и как схватился за почерневшее от крови горло лейтенант. С невероятной для такой туши скоростью толстяк развернулся на сто восемьдесят градусов, снова взмахнул рукой - и Алешкин рухнул рядом со старшим по званию, продолжая сжимать автомат. В то же мгновение позади загремело, и непроизвольно обернувшийся Сипягин увидел, как из уходящего вверх по задней стене пещеры лаза на него летят две человеческие ноги.
Охранник Андрей вытер финку о куртку зарезанного Сипягина, перевернул труп на спину, пошарил в карманах и недовольно покачал головой, не обнаружив документов.
- Шамиль! - крикнул он, высунувшись из пещеры. - В карманах посмотрел у них?
- Посмотрел, - ответил снизу повар, оттаскивая к воде труп Алешкина. - Ни черта нету.
- Значит, правильно предупредили. В кольцо берут. Сейчас я тебе ещё одного скину, бросай в речку. Пару пузырей с собой возьми, остальное утопи. А я пока за нашими смотаюсь.
Через несколько минут по тропе пробежали Аббас и Дженни.
Топающий за ними Андрей беспощадно подгонял:
- Быстрее! Ещё быстрее! Шевелите ногами, спортсмены недорезанные! Быстрей давай, если жить хотите!
Дженни первой заметила почерневшие камни, спросила тихо:
- Кровь? - и испытала смешанное со страхом презрение к Аббасу, который вдруг жалобно заскулил.
- Варенье, - отрезал Андрей. - Значит так. Ты пойдёшь первая, он за тобой, я замыкаю. Лаз видишь? Там верёвка. Обвязывайся. Шамиль тебя вытянет. Поехали - да побыстрее.
Когда совсем стемнело, они были уже далеко и поэтому не видели, как шесть "КамАЗов", натужно гудя, прошли мимо развалин кафе, спустились к мосту и въехали в засыпающий аул. Не видели они и как сотня отборных бородачей, выскакивая на ходу, рванулась к пустому теперь уже клубу. Только уханье миномётов и орудий донеслось до уходящих, свидетельствуя, что спецоперация по уничтожению крупных сил боевиков, нагло вторгшихся на сопредельную мирную территорию, началась и идёт вполне успешно.
Глава 33
Баллада о царской милости
"Некто спросил: "Правильно ли говорят, что за зло надо платить добром?".
Учитель сказал: "А чем же тогда платить за добро? За зло надо платить по справедливости".
Конфуций
Всего неделю назад Султану исполнилось восемнадцать, но воевать он начал в восьмилетнем возрасте, в первую чеченскую войну. Федералам и в голову не могло придти, что чумазый голопузый пацан, копошащийся в грязи у блок-поста, лично ответственен за непостижимую точность ночных обстрелов и эффективность лихих набегов. И что под крыльцом сгоревшего дома, где он ночевал, кутаясь в тряпьё, припрятан кинжал с выгравированными бесценными словами первого чеченского президента Джохара, обращёнными к нему, Султану.
К началу второй чеченской кампании Султан здорово подрос, возмужал. От роли бойца невидимого фронта ему пришлось отказаться, уступив эту работу более молодым и неприметным. Он же включился в минную войну, освоив работу подрывника, научился метко стрелять. Дрался с федералами под Ведено, ползал с автоматом по развалинам Грозного. Был ранен в грудь, и старший брат Аслан унёс его на себе в горы, выходил, поставил на ноги. Потом отправил домой, сказав: понадобишься - позову.
Надобность возникла, когда началась третья война и русские, перейдя Терек, вплотную подошли к горам, оставляя за спиной выжженную землю. Аслан позвал - и Султан ушёл к нему в лагерь, прихватив заветный кинжал. Он так и не успел толком научиться читать и писать, потому что половину сознательной жизни воевал, а в остальное время был занят тем, чтобы прокормиться. Он не помнил родителей, разбившихся на машине, когда ему было всего три, - только заменившего их брата и его жену Манану. Но Манану он помнил не очень хорошо, потому что она пропала ещё в первую войну, после чего Аслан и ушёл к боевикам.
Сперва у Султана не было ненависти к русским. Хотя в игру под названием "война" он играл с увлечением, то была игра. И прямая связь между передаваемыми им сведениями и последующей ночной стрельбой в его необремененной излишним воображением голове не фиксировалась.
Ненависть, сознательная и выкручивающая душу, пришла позже, когда на его глазах трое русских солдат забили насмерть соседа и навсегда увезли в кузове грузовика трёх его сыновей и дочь.
Он так и не понял, что кровавая и бессмысленная акция была лишь звеном в бесконечной цепи таких же кровавых дел и кое-какие из предыдущих звеньев выкованы были при его участии. В том числе ночной миномётный обстрел русской казармы, в результате которого двое русских были убиты на месте, а ещё один, волоча за собой по земляному полу вываливающиеся кишки, страшно кричал, пытаясь выбраться из огня, а потом замолк.
У старших, слышавших легенды времён Кавказской войны и помнивших сравнительно недавнюю историю казахстанской ссылки, ненависть к чужакам имела генетические корни. То же было и с Султаном, пусть и лишённым исторической памяти. Для него враги существовали изначально, ибо мирную жизнь он не помнил.
Война стала для Султана потребностью организма. Такой же, как еда или питьё. И, нажимая на курок, он всего лишь удовлетворял эту потребность, питая чужой кровью непритупляющееся желание убивать.
Если бы война вдруг закончилась, Султан стал бы очень несчастным человеком. И даже не потому, что ничего, кроме как воевать, не умел. А потому, что более ничего ему и не было нужно. Засады, рейды и налёты стали единственно понятным и естественным для него способом существования. Без них он умер бы, подобно выброшенной на каменистый берег рыбе, беспомощно шевелящей жабрами и издыхающей под лучами южного солнца.
Султан рос, мужал, и вместе с ним росла и мужала сжигающая его ненависть к пришельцам, к северным недочеловекам - белесым, с соломенными волосами, часто пьяным, с тупыми квадратными лицами, в грязных вонючих гимнастёрках и стоптанных сапогах.
Несколько раз Султану приходилось участвовать в закупках оружия и боеприпасов. И, когда он протягивал очередному капитану или прапорщику туго свёрнутую трубочку зелёных американских долларов, ненависть подпитывалась презрением.
Ненависть становилась все ненасытнее, и кувыркания картонных фигурок, наблюдаемых в прорезь прицела, уже не хватало. Хоть это и было смертельно опасно, но время от времени, не в силах совладать с собой, Султан заходил днём в очередное село, присаживался на корточки неподалёку от русских солдат, внимательно рассматривал их, прислушивался к разговорам, иногда заговаривал сам. Выбирал. Он должен был знать, в кого на закате полетит его пуля. И выбирал придирчиво.
Когда потом он нажимал на курок, то вместо тёмного силуэта отчётливо представлял себе лицо того, кто дал ему прикурить и рассказал, какая зима бывает в России. Хотя Султан и понимал, что под прицел, скорее всего, попал кто-то другой, ему становилось легче, потому что враг обретал лицо.
Пришлось уйти в горы. Появились пленные. В них Султан не стрелял, потому что кровь безоружных - скудная пища для ненависти. Но он взял за правило подолгу беседовать с ними, пополняя мысленную картотеку врагов.
Сегодня Султан разговаривал с одним, доставленным в лагерь две недели назад. Он не был ни солдатом, ни офицером. Штатским, которого ребята Салмана сняли с самолёта в Минводах и спокойненько перевезли в Чечню, спрятав за мешками с цементом.
Штатский был большим человеком, другом того, кто начал третью войну, поэтому поговорить с ним было интересно. Тем более, что человек этот знал очень важную тайну. Он знал, кто взорвал дома в Москве, из-за чего и началась вся заваруха.
Сперва, когда Султан только узнал про взрывы, он решил, что это работа Басаева. А оказалось, нет. Оказалось, что русские сами взорвали дома, чтобы начать войну. Впрочем, не важно. Главное, что война началась, и лижущий сердце огонь снова начал получать положенную пищу.
Так что Султану совсем не интересно было, где находятся люди, знающие все про московские взрывы, и какие такие документы у них в руках. Салман знает. Аслан знает. И нормально. Они уже поехали за этими людьми, четыре дня назад, и половину отряда взяли с собой. Конечно, дорога неблизкая. Да ещё большей частью по русской территории…
Штатский сначала говорить не хотел. Проглотил язык. Никак не хотел рассказывать про своего дружка в Кремле, который специально взорвал дома с живыми людьми, чтобы самому стать президентом России. Он не стал говорить, когда ему отрубили пальцы на правой руке, когда сожгли на костре ноги. Но Салман обламывал и не таких.
Привели солдата, поставили на колени рядом со штатским. Вылетевшие мозги забрызгали упрямцу лицо. Привели второго, двадцатилетнего, но совсем мальчишку по виду, он затрясся, заплакал. Вот тут штатский и заговорил. Рассказал про Белую Речку, показал на карте, как проехать и где находится дом.
Сейчас штатский лежал в лощине, куда его, завёрнутого в два одеяла, вытащили из блиндажа, вроде дремал. Султан подошёл, присел рядом на корточки. Лицо штатского было синевато-бледным, на рыжей щетине запеклась неотмытая кровь застреленного в затылок солдата.
- Как тебя зовут? - спросил Султан.
- Илья, - помедлив, ответил пленный. - А тебя?
- Меня зовут Султан. Я - брат Аслана. А у тебя есть братья?
Лежащий помотал головой и сморщился от боли.
- Пить хочешь?
- Да.
Султан снял с пояса флягу, отвинтил крышку, поднёс к лицу штатского. Тот приподнялся на локте, сделал два глотка. Закашлялся.
- Давно воюешь?
- Десять лет. Одиннадцать. Давно.
- А зачем?
- Это моя земля. А ты зачем?
- Это моя страна. И потом… Я не воюю.
- Мне всё равно. Русские здесь воюют. Ты - русский. Значит, и ты воюешь. А кто из родных у тебя в Москве? Жена есть?
- Есть. Только не в Москве. В Ленинграде.
- Это далеко от Москвы?
- Далеко? Нет. Не очень. Шестьсот километров.
- Это сколько?
- Восемь часов на машине.
- Далеко. А этот… Ленинград… большой город?
- Большой.
- Больше Москвы?
- Нет. Не больше. Красивее.
- Там горы есть?
- Нет. Он на болоте построен.
Султан даже не удивился. У русских вполне может считаться красивым город, построенный на болоте и в котором нет гор.
- А ты богатый?
- Нет. Обычный.
- Зачем врёшь? Я знаю, что ты друг вашего президента. Значит, богатый. Боишься, что большой выкуп просить будем?
Султан презрительно сплюнул на землю. Русские всегда думают только о деньгах, даже когда рядом смерть. Совсем плохой народ.
Сзади окликнули. Султан повернулся. От землянки махали рукой.
- Сейчас вернусь, - пообещал Султан, вставая. - Ещё поговорим.
Илья Игоревич лежал и молча смотрел в небо. Боль в обгоревших ногах временами становилась невыносимой, и тогда он скрипел зубами и плотно закрывал глаза, чтобы не видеть ускоряющийся хоровод чёрных веток над головой. Если боль отступала, то легче не становилось - усилием воли он отгонял воспоминания о том, что наговорил под пыткой. От одной только мысли об этом по всему телу проходил сладкий озноб, будто от взгляда вниз с самого края обрыва.
Захрустели камни. Мальчишка… Как его? Что-то пышно-царское… Султан… Стоял рядом, кусая губу и смотрел ненавидяще. Грязные кулаки судорожно сжимались и разжимались.
- Что-то случилось? - спросил Илья Игоревич.
- Зачем ты убил моего брата? - спросил мальчишка срывающимся голосом. - Зачем обманул?
Илья Игоревич приподнялся, посмотрел неверяще.
- Сейчас показали телевизор. Показали, что чеченцы хотели захватить Россию, пришли в русский аул. В тот самый, который ты назвал. А там была армия, и она всех убила. Их там армия ждала. С пушками, с пулемётами. Всех убили. Показали, как они лежат. Салман с моим братом Асланом, он мне вместо отца был, рядом лежат. Их два раза показали. Я сам видел.
- Там не было войск, - прошептал Илья Игоревич. - Я сам оттуда! Там ни одного солдата не было! Честное слово!
- У тебя нет чести! Ты - русская собака! Ты убил моего брата! Обманул и убил! Если бы сейчас здесь была тысяча русских, я бы их всех убил на твоих глазах! А ты бы смотрел и знал, что это плата за твой обман! И за жизнь Аслана!
- У тебя нет тысячи русских. У тебя - только я.
- За брата я все равно убью тысячу русских! Ты просто будешь первым.
"Сейчас выстрелит в голову, - подумал Илья Игоревич, - вот прямо сейчас".
- Ты ошибаешься, Султан - проскрипел он дрожащим от напряжения голосом. - Все не так… Надо разобраться… Ты всегда успеешь меня застрелить… Но сначала надо разобраться…
Султан долго смотрел на Илью Игоревича не мигая.
Потом ответил:
- Хорошо. Я тебя застрелю, только когда ты меня сам об этом попросишь.
Он сорвал с Ильи Игоревича одеяла, убедился, что его руки надёжно связаны, и отошёл на несколько шагов в сторону, пропав из вида. Через несколько мгновений в Илью Игоревича полетел первый камень. Потом второй.
…Султан сидел на земле, время от времени с силой замахивался и не сводил глаз с растущей груды камней в нескольких шагах от него. Время от времени куча шевелилась, и из глубины раздавался стон. Тогда он вставал, подходил к каменной могиле, прислушивался, пытаясь уловить слова, но слов не было. По щекам его текли слёзы. Он плакал впервые в жизни и шуганул показавшегося из землянки Идриса, потому что его слез никто не должен был видеть.
Когда начало светать, он снова услышал стон. Подошёл.
- Убей меня, Султан, - прохрипело снизу.
Султан постоял рядом, кивнул головой, сбросил несколько камней с края кучи, приставил к разбитой голове дуло пистолета и нажал на курок.
…Which Thing the Singers made a Song
For all the World to sing,
So that the Outer Seas may know
The Mercy of the King…
В эту ночь он стал настоящим воином Востока.
Глава 34
Девственный дар предвидения
"Следует знать и то, что владеющие истиной не обладают славой, а владеющие славой не обладают истиной".
Ян Чжу
Много лет назад в старой доброй Англии жила и царствовала королева Елизавета. Легенда утверждает, что умерла она, как и жила, девственницей. Поэтому её все называли любовно и с уважением: королева-девственница. Одному Богу известно, как Елизавете это удалось, потому что с её именем связано приличное количество любовных историй.
Так, например, в очаровательном двадцатипятилетнем возрасте она втюрилась в некоего Роберта Дадли. И это исторический факт. Известно также, что этот самый Роберт Дадли незамедлительно ответил королеве взаимностью. Попробовал бы не ответить!
Если исходить из того, что королева сохранила свою драгоценную девственность до самой кончины, то отношения между влюблёнными оставались платоническими и благородными. Настолько благородными, что когда Эми Робсарт, законная жена Роберта Дадли, свернула себе шею, случайно упав с лестницы, королева первой выразила соболезнования безутешному супругу.
Тут, правда, получилась странная вещь. Соболезнования были выражены 4 сентября 1560 года, а злосчастное падение с лестницы произошло только 8 сентября, то есть четырьмя днями позже. Но в жизни происходит много странных и непонятных вещей, на которые не следует обращать особого внимания.
А ехидный и паскудный испанский посол при дворе Её Величества взял и направил суверену послание, в котором в издевательских выражениях описал эту непонятную историю. Со временем она стала достоянием и прочих царственных особ. Но в целом, если не считать отдельных злопыхателей, клевета была отброшена всеми с негодованием. Может королева обладать даром предвидения? Конечно, может. На то она и королева, да к тому же и девственница.
Девственность вообще есть штука загадочная и, скорее всего, способствующая связям с невидимым миром.
Взять, к примеру, известную французскую девушку Жанну. Была девственницей, слышала голоса, предвидела будущее, в щепки разнесла англо-бургундские полчища под Орлеаном и чуть не взяла Париж. За всё это вместе взятое её сожгли на костре как ведьму.
Многие считают, что с костром поторопились. Безвозвратно упустили возможность провести подлинно научный и бесценный эксперимент. Надо было сперва решить каким-нибудь образом вопрос с девственностью и посмотреть, что получится. Если, конечно, и после этого будет слышать голоса и предвидеть всякое, тогда да. Тогда без костра никак. А вдруг возьмёт и вернётся в нормальное человеческое состояние и перестанет смущать суеверное народонаселение? Зачем тогда огород городить, палить костры и оставаться в истории в качестве изуверов и мракобесов?
Эта точка зрения вполне имеет право на существование. У неё есть даже косвенное подтверждение. Почему сейчас не наблюдается пророчиц? Потому что сексуальная революция и девочкам не до глупостей. А если и услышится невзначай какой-нибудь голос, так это до первой дискотеки. Можно утверждать, что дискотеки и прочие детские игрища успешно заменили средневековые аутодафе, а открыто продающиеся на всех лотках книжки и журналы с интересными картинками окончательно вытеснили из употребления старинное пособие под названием "Молот ведьм".
Встроенная в вертикаль власти Государственная Дума ещё сохранила некоторые реликты прошлого разгула демократии. Нет-нет, питерский забавник, являвшийся на заседания с накладными женскими грудями, исчез, будто бы и не было его никогда, многих других тоже унесло сквозняком Истории, но кое-кто из безобидных остался. Вот этот, например, из глубинки, со слоноподобным туловищем, с трудом помещавшимся в думских креслах, и пронзительным бабьим голосом, так что и не поймёшь сразу, кто это требует предоставить микрофон - десятипудовый мужик со студенисто волнующимся бюстом под накрахмаленной сорочкой или какая-нибудь Лада Дэнс.
Известно было, что телосложением и тембром голоса народный избранник был обязан несчастному случаю, приключившемуся в далёком колхозном детстве. Тогда, съезжая ночью с чужого стога, на который забрался из озорства, он напоролся нижней анатомией на коварно замаскированные хозяином вилы. Но шутить по этому поводу не осмеливались даже не по-интеллигентски злобные правые. Единственное, на что их хватило, так это придумать калеке-депутату кличку. Звали его Матвей Никитич, уменьшительно вроде Мотя, а в сочетании с телосложением получается Бегемотик.