Флажки - о, счастье! - я заметил раньше, чем опознал место своего падения. Как они торчали за голенищем, скрученные в одно, так и лежали на траве. Ссадив Шкилдессу, я схватил их и встряхнул, расправляя красные прямоугольники. Флажки мы делали сами, мичман Чиж раздал только тряпицы, а ручки - кто из чего. У меня сперва были из осиновых веток, неровные, а потом Егор Семеныч, подружившись со Шкилдессой, дал мне барабанные палочки, оказавшиеся в лагерном имуществе без барабана. На обеих я вырезал "СП" - Семен Полыгин. Вот они, эти буковки - "СП"!
Глубоко вздохнув, я размашисто просемафорил в сторону моря неизвестно кому - "Спасибо!"
Возвращался я напрямик, не спеша, так, чтобы кошка поспевала за мной. Я ощущал в себе удивительный покой и уверенность - теперь я был совершенно чист перед собой и перед лагерем.
Машина стояла на месте,- капот мотора был опущен, Рая в купальнике, мылась, забредя по колено в воду. Значит, все отлажено, скоро в путь! Стройная и красивая, еще молодая, но уже старая - лет двадцати пяти, шоферша наша вне кабины не походила на шофершу, зато в кабине была именно такой, какой шоферша, по-моему, и должна быть. "Крокодил" держался там же, но развернулся мордой к лиственнице, словно хотел напасть на свою единственную соседку в бухте, или, наоборот, наладить с ней контакт. Именно присутствием "Крокодила" я объяснил то, что Рая зашла в воду лишь по колено,- боялась дальше, боялась не успеть выскочить, если аллигатор вдруг метнется к ней.
Я усмехнулся.
Из тира доносился гомон юнг и выстрелы воздушен. Чтобы у хозкорпуса был морской вид, окна в тире сделали круглыми, в виде иллюминаторов, но без стекол, и обвели их снизу красной, а сверху белой краской - под спасательные круги. Иногда из окон кто-нибудь выглядывал и с воровской поспешностью, пользуясь, наверно, тем, что командир отвлекался, стрелял по птичкам и еловым шишкам, но мимо.
На балконе, в зеленой тени пластикового козырька, Гурьев-старший, в свитере и джинсах, обтягивал продолговатые рамы синей материей. Из мастерской, что-то жуя, выглянул Алька и, увидев меня, крикнул:
- Ушки! Ты еще здесь?
- Да вот!
- Поднимись-ка сюда!
- Сейчас.
Я положил у стены рюкзак, посадил на него кошку, а сам поднялся на балкон.
- Здрасьте, - поздоровался я с дядей Игорем.
- Привет, привет, вояка! - улыбаясь отозвался Алькин отец.
Алька затянул меня в кабинет.
- На, пожуй!- сказал он и сунул мне бутерброд с тонкими, в мелких жиринках, пластиками колбасы.- Московская! Папин гостинец! До обеда далеко, а есть хочется - как первобытному! Кажется, век не ел! Вкусно?
- М-м!
- Мичман Чиж меня и Земноводного по строевой гонял! С меня семь потов, а с Мишки - все четырнадцать!- смеясь, признался Алька.- Но ничего! Я даже рад! А минут через десять велено заступать на пост "Шлагбаум"! Так что, Ушки-на-макушке, теперь от меня будет зависеть - пустить тебя в увольнение или нет!
- Ха-ха!
- На еще бутерброд!
Я не отказался.
На трехъярусных полках справа и слева теснились банки с красками, с кистями, флаконы с нерусскими надписями, щетки, стамески, кривые ножи и коряжки, коряжки, коряжки, покрытые лаком, матовые, опаленные паяльной лампой и потом ошкуренные - скопище диковинных финтифлюшек, то похожих на что-то, то ни на что не похожих. На гвоздях висели картонные трафареты. У потолка, вдоль задней стены, на таких же ржавых цепях, какими был опутан "Каторжник", держалась Алькина кровать, которую он сам смастерил из горбылей. Капризы художника! Или тайны!
Пахло как дома после ремонта.
- Слушай, Альк! - встрепенулся вдруг я. - А как ты назвал третье чудо? Я там только что был! На экскурсии! Первое - "Каторжник", второе - "Трезубец", а третье?
- Никак.
- Как - никак?
- Не успел. Может - "Штопор"?
- Точно! "Штопор"! Ха-ха-ха! - радостно хохотнул я. - И я так же назвал! Во совпадение! Шедевр!
- Шедевр!.. Семк, а хочешь, я тебе что-нибудь подарю, а? - внезапно спросил Алька,
- Что?
- А хочешь?
- Хочу.
- Выбирай! Любую коряжку!
- Хм! А вдруг я самую ценную выберу?
- Пожалуйста!
Я медленно обошел все полки, потом опустился на корточки и оглядел под столом ворох пока не обработанных коряжек. Из трех-пяти еще можно было бы выбрать, но из полусотни?.. Я опять обратился к полкам.
- Знаешь, Берта, дай сам, а?
- Нет уж, выбирай! Проверим твой вкус!
- Да какой вкус! Вот бутерброд - эго вкус, это я понимаю! А тут!..
И все же на одном шедевре мой взгляд задержался. Это было нечто трехногое, с хоботом, без спины, но с раздутым бородавчатым животом - какой-то доисторически-ископаемый зверюга. Если поставить его на стол, то в этом животе можно хранить всякую канцелярскую мелочь.
Алька снял зверюгу.
- Одобряю! - сказал он. - Держи!
- Спасибо! А что я тебе?
- Ничего. Я же не вымениваю, а дарю!
- И я подарю!.. Вот! - Я расстегнул флотский ремень и протянул его Альке, хотя сердце мое сжалось - так он был мне дорог.- Бери! На вечное пользование!
- Нет, Сема! Так нельзя! - решительно заявил художник. - Ремень - твоя награда!
- Я еще заработаю!
- Я сам заработаю!
В мастерскую зарулила Шкилдесса и, учуяв колбасу, нахально замяукала. Я взял ее на руки.
- Ну, ладно! - вздохнул я.- Я найду, что тебе подарить! А теперь тебе пора и мне пора! До завтра!
- До сегодня! У шлагбаума еще увидимся!
- Ах, да!
Мы вышли на балкон.
Под нами, в тире, сухо пощелкивали воздушки и базарила братва. Вдали тарахтел буксирный катер, таща за собой бесконечную в солнечном блеске гирлянду плотов. На крыше дебаркадера Филипп Андреевич и дядя Игорь что-то обсуждали, пошатывая пенопластные буквы. Рая, оседлав "Крокодила", пыталась подгрести к берегу, но бревно почти не поддавалось.
Спустившись вниз, я сел возле своего рюкзака, вынул из кармана сбереженный кусочек бутерброда и дал кошке. Колбаску она проглотила сразу, а хлеб стала обкусывать аккуратно и не подряд, а там, где колбаса оставила, наверно, больше запаха. Вдруг она резко взмяукнула, подпрыгнула и упала набок, тряся головой. Я удивленно подхватил ее, и мне на ладонь выпал маленький наперсточек - пулька от воздушной винтовки. Я обернулся к тиру. Там продолжали хлопать выстрелы.
Прижимая кошку к груди, я пересек дорогу и нырнул в низкую дверь. В тире было человек десять. Медленно приближаясь, я рассматривал их, не сразу узнавая после яркого уличного света: мичман Фабианский, Олег, Рэкс... Он целился стоя. Сделав выстрел, он переломил винтовку и вдруг воровато оглянулся на меня.
Я мигом все понял.
Не выпуская Шкилдессы, я бросился к нему и что есть силы врезался ему головой в бок. Запнувшись о рубежный брус, Рэкс растянулся на земляном полу, выронив воздушку.
- Зачем ты стрелял в кошку? - крикнул я.
Все насторожились. Рзкс ответил:
- Пшел вон!
- Зачем ты стрелял в кошку? - продолжал кричать я, наскакивая на Рэкса. - Я знаю, что это ты!
- Уберите отсюда этого психа!
Мичман Фабианский придержал меня:
- Постой, Полыгин!
- Он хотел убигь мою кошку!
- Дурак! - огрызнулся Рэкс.
- Вот пулька! Видите? Она ела колбасу! Мы вон там сидели, против иллюминатора. Я отвернулся, а он выстрелил в нее!
- Не ври!
- Вот пулька!
В наступившем замешательстве к Рэксу приблизился Олег и, качая головой, сказал:
- Значит, вон как?
- Врет он! Локшадин!
- Ты же сказал, что по птичкам стреляешь! Значит, вон по каким птичкам! По четырехлапым? - Он схватил Рэкса за грудки и притянул к себе. - Так недолго и до двуногих добраться! Рэкс! - С угрожающей выразительностью сказал Олег, еще чуть ближе подал Рэкса к себе и оттолкнул.
Забибикала Раина машина.
Я направился к выходу, прижимая к себе живую Шкилдессу. На пороге тира я оглянулся - Олег смотрел мне в след. И я вдруг странным образом понял, что моя служба в лагере еще не начиналась, а только-только начинается.
Февраль 1974-1978 гг.
г. Братск.
***
ДОРОГИЕ РЕБЯТА!
Пишите нам о прочитанных книгах нашего издательства. Ваши отзывы, вопросы, предложения мы будем учитывать в последующих планах выпуска литературы.
Наш адрес: 664011, г. Иркутск, ул. Горького, 36 "а". Восточно-Сибирское книжное издательство.
Примечания
1
ГКП - главный командный пункт.