- Его в плен взяли.
- В плен? Ха-ха-ха! - рассмеялся Гурьев. - Это же прекрасно! Попался, значит, интеллигент. Ох, и поскулю же я над ним! Его работа? - вдруг спросил он, кивнув на балкон.
- Его.
Сделав по ГКП несколько шагов, художник поизучал морскую карту, кособоча голову, потом заключил ;
- Сносно.
- Вообще блеск! И Посейдон его!
- Ну-ка, ну-ка! - Художник покружил вокруг бога морей. - Физиономия хороша! А вот усы длинноваты - за спину отдувает. А может, и ничего...
- Ты, надеюсь, насовсем к нам?
- Если примете.
- О чем речь. Дел хватит на целую артель художников!
- Это хорошо. Ну, едем?
- Едем!
И они, беседуя, отправились назад по нижней дороге. Тут же мичман Чиж заменил меня, и я со всех ног понесся на мыс, где все еще сидела ничего не знавшая, но наверняка встревоженная двумя выстрелами и исчезновением флага троица. Они прямо накинулись на меня с расспросами. Я начал с самого поразительного, с того, что среди напавших на нас был Федя и что, значит, это он привел своих по тайной тропе дяди Вани.
- Врешь, Плюшка-в-сараюшке! - крикнул Димка, хватая меня за грудки и встряхивая. - Этого не может быть!
- Вот это да-а! - испуганно протянул За доля.
- Хорош братишка! - заметил Земноводный.
- Предатель! - прошептал Димка.
- Не предатель, а у него свой лагерь! - рассудил я, уже обдумавший все это заново.
- При чем здесь лагерь? - возмутился Баба-Яга. - Он предал меня, брата! И тебя, друга!
- Значит, есть на свете что-то больше, чем просто брат и друг! - возразил я.
Димка нахмурился.
- Как это?
- А так, что там, в лагере, у него появилось, наверно, сто братьев и сто друзей! А это в сто раз больше, чем один друг и один брат!-развивалась моя мысль.
- Сто? - поразился Димка.
- Или двести!
- Вот это да-а! - опять протянул Мальчик Билл.
- Значит, что - он не любит меня? - спросил Димка.
- Как это не любит? А пирожки забыл? Не любил бы - не принес! А то вон целый пакетище!
- Все равно предатель! - просопел Димка.
- А если бы нам первым пришло в голову сделать разведку в "Зарницу", ты бы пошел? - спросил я.
- Конечно, бы! И еще как!
- И я бы пошел! Потому что это не предательство, а лагерь на лагерь, как на войне, понимаешь? - Димка, раздумывая, не успокаивался. - Значит, и для нас "Ермак" важнее одного Феди! Вот пробраться бы к ним и разведать!
- Я проберусь! Тоже скажу, что брата навестить!
- Дважды такой номер не проходит! Там не дураки.
- Тогда другое придумаем! Ох, и подстроим мы им! - воскликнул со слезами на глазах Димка, прижимая кулаки к груди и трясясь всем телом.- Острова не останется, не то что лагеря! Ниже плотины работает земснаряд, подговорим его - он мигом рассосет остров! Палатки - ух, мачта - плюх, "зеленые" - буль-буль, а земснаряд, сосет и сосет! - Димка яростно хапал и хапал пальцами воздух, услаждая душу, готовую к отмщению.
На "Маяк" явилась смена с паролем "Загадка". Мы оставили им плащ-палатку с биноклем, собрали у костра Алькины коряжки в рюкзак и побрели. Задоля был подавлен, считая, наверно, себя виноватым во всех наших бедах, которые внешне начались действительно с того момента, когда он отпустил меня с поста, хотя враг в это время уже подступал к лагерю.
Давлет с Гурьевым вернулись из "Зарницы" только перед ужином. С ними был и Алька, осунувшийся за полдня так, как будто не ел неделю. Я столько напереживался с его пропажей и поисками, что глядел на него как на выходца с того света.
Рассказ Альки был краток.
На него напали как раз тогда, когда я нырнул под корень,- за нами, похоже, уже следили. Альке сунули кляп - вот специалисты по кляпам! - и оттащили в ложбинку. А потом, когда я, накричавшись, убежал, зеленые вывели его за перевал, к дороге, где их поджидала машина, завязали глаза и увезли. Спрашивали только одно: фамилию или домашний адрес, уверяя, что хотят отправить его домой, как Давлет и предполагал. Но Алька, помня приказ по лагерю, твердил - Берта-у-мольберта из "Ермака".
Сперва мы обступили Альку втроем: я, Димка и Мальчик Билл, но тут же стали подходить новые а новые, и вокруг художника сбилась целая толпа. Ему пожимали руки, трясли за плечи, переспрашивали, уточняли, а больше просто глазели, разинув рты - еще бы, Алька был героем дня! Чувствовалось, что он очень устал, но улыбался, кивал и отвечал, как космонавт, дающий свое первое интервью после приземления, едва выбравшись из капсулы.
Я вдруг сказал решительно:
- Ну, хватит!
- Подожди! - не унимался Димка.- Ты испугался?
- Нет, - просто ответил Алька.- Только в первый момент, когда меня сбили с ног. Да и то не успел испугаться - сразу увидел береты, зеленую форму и понял, что это не звери и не какие-то инопланетяне, а наши же. Разозлился, правда! Вырывался. Кому-то заехал локтем в нос, до крови. Меня связали. Ну, это естественно. А вот у Семки было посерьезней! - уважительно и с некоторой завистью заметил вдруг Алька, слегка потрепав меня по загривку, и я просиял, поняв, что Берта-у-мольберта уже в курсе всех моих приключений.
- Это мы знаем!-заявил Димка.
Ударила рында.
Выручили, значит! Ура-а!.. Никогда еще ее звуки не казались мне такими родными и никогда я еще с таким восторгом не летел на плац!.. Да, рында уже висела на месте! И флаг был вызволен, но его Филипп Андреевич показал нам лишь с балкона, заметив, что сегодня, в день поражения, мы его не будем поднимать. Потом мичманы раздали похищенную одежду. Одну форму, которая была на Сирдаре, руководство "Зарницы" оставило себе как трофей для лагерного музея. Для музея же Давлету пришлось подписать акт о капитуляции "Ермака". Филипп Андреевич помолчал. Нам было понятно, что печальнее этого события в его жизни не было.
Притихли и мы.
- Внимание! - объявил начальник. - За преданность лагерю "Ермак" художник Альберт Гурьев, под кодовой кличкой Берта-у-мольберта, зачисляется в личный состав.
Алька, как всегда во время торжественных построений, сидевший возле нижнего кубрика, поднялся и смущенно запереминался с ноги на ногу, не зная, что говорить и что делать. По всему было видно, что такой оборот был для него полной неожиданностью - значит, Филипп Андреевич и дядя Игорь решили это за его спиной.
Давлет спросил:
- Гурьев-младший, есть возражения?
- Да нет, кажется! - Алька пожал плечами.
- Кажется или нет?
- Нет! - тверже ответил тот.
- Прекрасно! Юнга Гурьев, выйти к мачте!
Алька замешкался, но дядя Игорь подтолкнул его, и он вышел, смутившись еще больше.
- Выбирай экипаж! - приказал начальник.
Обежав глазами экипажи, художник остановился на нашем шкентеле и вдруг выкрикнул:
- Абориген!
- Встать в строй!
- Есть!
Все произошло так быстро, что я опомнился лишь тогда, когда Берта-у-мольберта встал в середину нашего строя. Димка тронул меня локтем и шепнул:
- А ведь не хотел!
- Значит, захотел.
И тут Давлет вызвал:
- Юнга Полыгин! - Вздрогнув, я вышагнул. - За мужество и находчивость, проявленные при защите лагеря "Ермак", юнге Полыгину объявляется благодарность! В качестве поощрения - суточное увольнение домой! И как награда - морской ремень в вечное пользование!
У меня перехватило горло. Чувствуя, что вот-вог захлебнусь слезами, я торопливо выкрикнул:
- Служу Советскому Союзу!
Димка завидовал моему увольнению.
Сперва завидовал с молчаливым сопением, а потом зло заговорил о "зеленых", которые, как нарочно, напали на лагерь в его, Димкино, отсутствие, а присутствуй он при этом, все вышло бы по-другому, неизвестно как в точности, но точно - по-другому! Во всяком случае, увольнение-то уж он себе тоже заработал! Димка даже хотел идти со мной к Филиппу Андреевичу и авансом проситься в это самое увольнение, но, поостыв, раздумал, а поостыв еще чуток, поклялся заслужить отпуск в ближайшее время. Успокоившись же окончательно, друг поручил мне слетать к ним на подстанцию, похвастать формой, рассказать о нашем житье-бытье и, если подвернется Федяй, набить ему предательскую морду. Но последний наказ Димка туг же отменил, сказав, что сделает это собственноручно.
Я пообещал.
Утром, после завтрака, я отправился в штаб.
Море было спокойным, небо синим, солнце - ядреным. На крыше дебаркадера из пяти букв "ЕРМАК" остались лишь три - "РМК", согласные, а гласные, словно более легкие, сдуло вчерашним штормом.
Давлет что-то отшлепывал на машинке. I
- Разрешите...- начал я.
- Умеешь, умеешь!-с улыбкой перебил Филипп Андреевич, выдернул из машинки лист, вставил маленький квадратик, отстукал, подписал и протянул мне.- Вот типа увольнительная! До завтра! До четырнадцати ноль-ноль!
- Спасибо! - сказал я просто, не зная, что лучше ответить: "Есть" или "Служу Советскому Союзу".
- Рад, Ушки-на-макушке?
- Рад!
24
- Нравится в лагере?
- Очень!
- А что не нравится?
- Все нравится!
- Л если подумать?
- М-м... Рэкс не нравится!
- Так, один-ноль! Что еще?
- И что нас победили.
Давлет свел брови и ответил:
- Нас не победили, а провели!.. Хотя тут нет, конечно, особой разницы! - Филипп Андреевич встал и прошелся вдоль "Внутреннего" Японского моря. - Мы их, Сема, тоже проведем! - Он выглянул на палубу, убедился, что никого нет, и прошептал с хрипотцой: - Вчера, когда мы выехали из "Зарницы", я попросил дядю Игоря, Алькиного отца, тормознуть и покопаться минут десять в моторе, для отвода глаз, а сам - в кусты и на берег, посмотреть, где и как можно причалить. У меня есть знакомый капитан катера из Гидротехотряда! Понимаешь?..-Этак темной ночью, этак потихоньку подходит катер к "Зарнице" и высаживает десант человек этак в сорок, а? Как?
- Здорово! - признался я.
- Вот именно! Посейдон за нас! Правда, нужно подетальней разведать. Вернешься вот из увольнения, и мы для вас с Бабой-Ягой разработаем один планчик-хулиганчик!
Я загорелся.
- Филипп Андреевич, я могу вообще не ходить в увольнение! И мы с Димкой можем прямо сейчас начать! У него тоже есть планчик - размыть остров земснарядом!
- Ну, это грубовато!- возразил Давлет и уселся за стол.- Они бы тоже могли поджечь лес, например! Ан нет, придумали хитрее! И нам надо похитрее! Но пусть все уляжется, успокоится, ты сходи в законное увольнение, а мы пока с мичманами помозгуем! Вот так, браток!.. Да, попроси маму робу тебе подогнать, а то как-то тру-ля-ля, по-клоунски! И заодно пожалуй... - Филипп Андреевич снял трубку телефона. - Дайте склад!.. Егор Семеныч, сейчас к тебе прибежит юнга Ушки-на макушке, так ты ему... Ну, здрасте, как не знаешь! Пора усвоить кодовые клички личного состава! По-моему, и тебя, учитывая вчерашнее, надо закодировать! - Давлет хохотнул.- Словом, Семка прибежит! Выдай ему форму номер два, парадную! Ему дома подгонят! Больше пока никому! Ну, все! - Филипп Андреевич опустил трубку и, дернув головой, подмигнул мне.
- Разрешите идти?
- Ступай!
Я откозырял и выпрыгнул на палубу.
Мне хотелось немедленно поделиться с Димкой этой ошеломляющей новостью насчет разведки. Я понял, что Саваоф намерен поручить разведку именно нам не только потому, что мы самые маленькие и пронырливые, но и потому что на нас, в основном, лежит грех вчерашнего поражения, и мы вроде бы должны искупить его. Правильно! И мы искупим! Но Димки не было - его отправили на пост "Автобус". Можно попросить разрешения позвонить туда с ГКП, но звонить - значит разгласить тайну, а это не годилось даже среди своих, потому что кто знает, не затаился ли в наших рядах еще один Сирдар? Нет уж, лучше потом!
Братва маршировала на плацу, ставила шлюпочный парус, отрабатывала греблю, и только я один оставался не у дел, как бы выключенным из общей жизни. Это было нелепо и дико! Я прищурился, чтобы меньше видеть, сторонкой метнулся в кубрик, набил рюкзак грязным бельем и поспешил скорее на склад.
Белую форменку Егор Семеныч уже приготовил. Она лежала на столе. Рядом, на столе же, восседала Шкилдесса - старик ее совсем разбаловал. Расписавшись в тетрадке, я уложил форму в рюкзак и взял кошку на руки.
- Ну, Егор Семеныч,- сказал я торжественно,- прощайтесь!
- Бывай!- сухо ответил завхоз.
- Не со мной, а со Шкилдессой!
- Как?
- Увожу ее! Хватит, повоевала!
- Это ты зря! - протянул старик огорченно. - Очень зря! Тут ведь ей рай! Свободушка! А свобода для кошек, между прочим, дело не последнее!
- Ей и дома свобода!
- Разве то свобода! А тут опять же мыши! Рыбка! Вы еще дрыхли, а мы уже и сеть проверили, и парочку сорожек съели, так ведь, кыса? - обратился Егор Семеныч к Шкилдессе, но умасливая, конечно, меня.
Однако я еще с вечера твердо решил увезти кошку, потому что дела в "Ермаке" развертывались не шуточные. Это еще хорошо, что "зеленые" сунули Шкилдессу ко мне в мойку, а если бы они ее вместо дохлой вороны привязали к фалу да вздернули на топ мачты, что тогда? Нет, не кошачья лениво-размягченная атмосфера складывалась в лагере. К тому же Шкилдесса могла вовсе отвыкнуть от меня, ведь я все меньше и меньше времени уделял ей, - а уж этого совсем нельзя было допустить.
- Нет, Семеныч, мы поедем!- сказал я с сожалением, понимая, что и старику жаль расставаться с кошкой.
- Что ж, хозяин-барин! - развел руками завхоз.- Купил бы я ее у тебя, так ведь не продашь!
- Ни за что!
- Вот то-то и оно-то!
Одной рукой придерживая кошку на плече, другой - подхватив рюкзак, я вышел. Раина машина стояла внизу, перед хозкорпусом. Сегодня она что-то захандрила и еле-еле, везя завтрак, дотянула до лагеря. Рая возилась с мотором.
- Рая, скоро? - спросил я.
- Ой, Сема, не спрашивай!- вздохнула та, распрямившись.- Сбагрили нам эту рухлядь, чтоб им ни дна ни покрышки! Предупреждала: тяжко бу-
дет - горы, горы! Трижды в день попили-ка по этим Гималаям! Нет! Вот оставим ребятню раз-другой без еды - схватимся за голову! А я нарочно подстрою! Иначе их не проймешь!.. Часа через полтора, Сема, не раньше!
Я присвистнул.
Полтора часа - это миг, когда играешь, а когда ждешь - вечность. Опустив рюкзак на травянистую обочину, я задумался... Мальчик Билл с ГКП просемафорил на "Маяк": "Как дела?" Из-за кустов я не видел ответа, но меня вдруг что-то забеспокоило. Я напряг мозги - что, что?.. Мальчик Билл опять замахал, но я уже не вчитывался, а просто следил за порханием флажков... флажки! Мои флажки! Я, первый сигнальщик, потерял свои флажки, позорно драпая от неизвестной опасности! Оттого, что Мальчик Билл не доложил начальству о моей потере, не становилось утешительней! Наоборот, утайка позора еще позорней! А что если...
- Рая, а точно через полтора часа?-спросил я, напряженно размышляя.
- Или через два!- ответила шоферша.
- Успею.
- Что?
- Это я про себя!
Решение окрепло мигом.
Оставив рюкзак у машины и сильнее прижав к груди Шкилдессу, я отправился. И хоть тайна неведомого зверя давно развеялась, и хоть исчезновение Альки объяснилось вполне реально, лес все же остался для меня наполненным духом таинственности и опасности. Я боялся, но что-то сильнее боязни толкало меня вперед. Я пересек мыс и оказался в соседнем заливе, как раз в том месте, где чуть не утонул мальчишка-рыбак и где мы обнаружили плот дяди Вани-заики. То, что уже были тут и с Димкой и с папой, успокаивало меня - если тогда ничего страшного не случилось, то не случится и теперь! А вот дальше... Я медленно двинулся в глубь залива по сухим, наполовину погруженным в песок и древесную труху бревнам. Шкилдесса, переставшая подремывать и мурлыкать, едва мы вступили в лес, сейчас насторожилась сильнее. Нас сопровождали две вороны. Не то принимая кошку за что-то такое, что я хочу выбросить и что им может пригодиться, не то из простого вороньего любопытства, они коротко перелетали с дерева на дерево и покаркивали. Ну и пусть - тоже ведь живые души!
Вдруг я замер.
Среди нанесенных штормом бревен, метрах в пяти от берега, на воде покоился большой белый крест, сколоченный из неошкуренных и кривоватых лесин березы. Не знаю, размыло ли где-то могилу, или туристы сделали его для каких-то своих целей, но мне стало жутко. Сразу представился стоящий под крестом утопленник, и вороны сразу приобрели зловещий смысл.
Я чуть не повернул назад, но впереди увидел "первое чудо" - "Каторжника" - и почти обрадовался. Рысью миновав крест, я подбежал к пню и с нервным гоготком захлопал его по глянцеватому боку, шевельнув донельзя ржавые цепи.
- Привет, старикан! Привет!-забормотал я, пытаясь взбодрить себя собственным голосом.- Как ты тут? Не скучаешь? Поклон тебе от Берты-у-мольберта! Он тебя скоро в музей сдаст! Так что крепись, декабрист!-Причудливые, широкие трещины на срезе пня узором своим походили на огромную снежинку, и я суматошно подумал, что если в них насыпать земли, да если сюда нанесет семян, то вырастет на макушке "Каторжника" зеленая шевелюра. - Что передать "второму чуду", привет? Ладно, так и быть, передам!
Чуть не выпустив Шкилдессу, я маханул на обрывчик и без оглядки стал карабкаться вверх. У "Трезубца" я лишь задрал голову на зубцы, но не остановился. Комаров и удары веток не чувствовал, колодины переползал, заросли кустарника пропарывал, выставив вперед темя и закрыв глаза. На тот злосчастный корень, с задранными лапами, где я потерял вчера драгоценную минуту, я покосился почти с ненавистью. Двоих нас бы не взяли! По крайней мере, один-то уж, скорее всего - я, увернулся бы и примчался в лагерь! И не было бы паники! И мы бы ждали противника, если бы он вообще посмел напасть!
У "третьего чуда" я перевел дух, с ходу упав на колени.
Вороны пропали.
Страх отступил, остался внизу.
Значит, вот отсюда, от этого безымянного чуда, я начал свое ошалелое бегство. Интересно, в какую сторону? Кажется, вон в ту, на сосну, готовую упасть. Я поднялся и, не выпуская Шкилдессу, пошел, пошел зигзагами, пристально всматриваясь в помятую траву. Флажки мои могли подобрать пацаны, прочесывавшие лес, но могли и не подобрать. У наклонной сосны я вдруг припомнил, что где-то падал, за что-то запнувшись. Где? За что? И уже без примет, чутьем двинулся дальше.