Не берег, а музей пней!
Димка вдруг загорланил:
Мы плывем да по заливу,
Да по заливу мы плывем!
Вот сюда бы нам бульдозер,
Чтоб очистить берега!
И он затараракал, мысленно сочиняя дальше, как внезапно откуда-то раздался грохочущий бас:
- Юнги Полыга и Баба-Яга, срочно гребите к катеру!.. Срочно гребите к катеру!
Я чуть не подавился серой.
На выходе из залива, на уровне оконечности мыса, полузатертый бревнами, неподвижно белел катерок, и кто-то с рупором, высунувшись из рулевой рубки, энергично махал белым флагом. Мы не различили его физиономии и не узнали искаженного голоса, но сразу поняли, что это Давлет - только он мог нас так окликнуть. Откуда он там, как и почему - эти вопросы нам и в голову не пришли, главное - там Филипп Андреевич, и он зовет нас. Кинув шест поперек плота, мы ухватились за доски.
- Отставить! - донеслось из рупора. - Раздеться и бросить одежду на берегу!
Мудро - и для облегчения плота, и для нашей безопасности! Лихорадочно посрывав с себя все и оставшись в плавках, мы так налегли на весла, что за кормой, кажется, забурлило. Шкилдесса, опасаясь брызг, прыгнула на чурбак и, словно капитанша, устремила глаза вперед. Но тут опять громыхнуло:
- Отставить! Высадить кошку!
Тоже мудро - для облегчения плота, и для кошачьей безопасности! Давлет учитывает все!
- Во, зрение! - поразился Димка.
- У них там бинокль, - догадался я, и на катере что-то сверкнуло. - Ну, точно!
- Ух и мощный, наверно!
- Да уж наверно!
Мы дали задний ход.
Шкилдесса возмутилась было, когда мы не очень вежливо "списали" ее на сушу, но, обнюхав нашу одежду, успокоилась, решив, очевидно, что голыми мы далеко не уйдем. Но мы уходили далеко. До катера было с полкилометра, если не больше - вода скрадывала расстояние. Опять заработав "веслом", я почему-то подумал, что Давлет сейчас скомандует: отставить, выплюнуть серу - для облегчения плота, но он лишь гаркнул удовлетворенно:
- Так держать!
- Есть! - рявкнул Димка.
Гребли мы заполошно. Тяжеленький наш плот почти не юлил из стороны в сторону, а шел прямиком на катер. Встречные бревна мы таранили, и они, нехотя разворачиваясь, пропускали нас. Ветра не было совершенно. Освежаемые только своими движениями, мы скоро вспотели и стали задыхаться.
- Не выкладываться, - распорядился Филипп Андреевич, следя, видно, за нами в бинокль, - но и не сачковать!
- Есть! - отозвался Димка.
За плот с моей стороны каким-то чудом зацепилось бревнышко, я хотел оттолкнуть его "веслом", но оно повернулось, и я чуть не булькнул в воду. Сердце мое обмерло - ведь под нами сейчас метров двадцать, а для такой глубины я, наверно, пловец никудышный. И чем дальше мы отходили, тем мне больше казалось, что плаваю я совсем худо, если вообще умею. Да и плот, хорошо ли мы проверили его прочность? Не рассыпется ли - вон он как лупится о бревна!.. А вдруг здесь все заколдовано: и залив, и плот, и невесть откуда взявшийся катер с неизвестно кем там на борту, говорящим голосом Филиппа Андреевича?.. Не ловушка ли это, и не управляет ли ею та же нечистая сила, которая устроила мне зимой жуткое испытание и от которой я тогда благополучно отделался?.. Вспомнив, что сера сильно помогает от покойников, я зажевал так, что застучали зубы, однако на лице выразился, видно, страх, потому что Давлет прокричал, как начальник с первомайской трибуны:
- Да здравствует морской волк Полыга! Ура-а!.. Да здравствует сказочный юнга Баба-Яга! Ура-а!.. Да здравствуют славные потомки Нансена, Папанина и Хейердала! Ура-а! - При слове "ура" Давлет поводил рупором на сто восемьдесят градусов, оглашая весь залив, и многократное эхо, мечась между берегами, создавало такое ощущение, что это деревья, как толпы демонстрантов, подхватывали клич, ободряя нас.
Вся заколдованность мигом разлетелась вместе с моими страхами, и я лихо поддал:
- Ура-а!..
- Ура-а! - поддержал Димка.
- Юнга Полыга, у тебя все еще нет настоящего прозвища? - спросил Филипп Андреевич.
- Не-ету!
- Сейчас придумаем! - Все головы исчезли и спустя некоторое время появились опять - Просим прощения - ничего не вышло!.. Волей разума прозвища не рождаются!..Прозвища - плоды импровизации!.. Зато Рэкс придумал рифмы: Полыга - ханыга - прощелыга!.. Но мы его побили!.. Передых!
Мы с Димкой враз, как подрубленные, плюхнулись на чурбак и склеились спинами. И сразу все во мне задрожало и загудело. К груди мгновенно прилипло, как горчичник, солнце. Перестав жевать, я закрыл глаза и словно растворился, словно дрожь, гудение и жжение - все это не во мне, а вокруг меня, а я, бесплотный, в уютной серединочке... Боясь свалиться, я открыл глаза. Плот, как магнит, успел притянуть к себе несколько бревен. Катер был уже близко, но чьи головы торчали над бортом, в фуражках и простоволосые, - пока не различалось. И что там, интересно, за Рэкс-пекс-кекс, умеющий так смачно рифмовать?,
- От имени пострадавших слово просит командир рабочего десанта Ухарь! - объявил Давлет.
- Тот! - напомнил Димка.
- Наверно! - отозвался я.
- Эй, вы, на плоту! - крикнул Ухарь. - Забортную воду не пить! Вас тут поджидает жидкая награда!
- Ого! - обрадовался Димка. - Поехали!
Но мы еще долго шлепали досками, прежде чем ткнулись в катер и нас затащили в каюту под тент. В морских фуражках были остролицый и долговязый капитан и Давлет, круглолицый коротышка, а простоволосыми - Ухарь и еще двое пацанов, один, ровесник Ухаря, а второй помладше года на два. В ровеснике я мигом почуял Рэкса - только он, с такими крохотно-злыми и напряженно-недопрорезанными глазками, мог зарифмовать меня с ханыгой и прощелыгой. Давлет познакомил нас. Так и вышло. А третьего звали Митькой. Левый глаз он сильно прищуривал, словно хотел походить глазами сразу на обоих своих друзей. А что они составляли одну компанию - я уловил мигом. Это и был рабочий десант, который спешил в лагерь, чтобы провернуть некоторые срочные работы к открытию. Но перед последним поворотом катер налетел на топляк, и заклинило вал. Куковать бы им тут до вечера, когда после работы сюда пригоняют на моторках рыбаки, если бы мы случайно не подвернулись.
- Смир-рно! - вдруг скомандовал Филипп Андреевич и взял под козырек. - За своевременную помощь рабочему десанту юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность!
- Служу Советскому Союзу! - отбухал Димка, а я, забыв слова, только подрявкивал.
- Вольно!.. Юнга Ухарь, выдать нашим спасителям награду из общественных припасов!
Ухарь достал из рюкзака две бутылки вишневого напитка и с ухмылкой вручил нам. Обалделые, мы откинулись на прохладные спинки сидений и давай пить, пить, пить...
- Ну, друзья, если вы каждый день будете так нам служить, то у меня не хватит благодарностей! - с одобрением проговорил Филипп Андреевич, снимая жаркую фуражку. - Придется на алюминиевом заводе медали заказывать! Как ты думаешь, Григорий Иванович? - спросил он капитана.
- Придется, - согласился тот.
- А мы за так служим, - сказал Димка.
- Вот за это "так" и награждают!
- Тогда лучше не медалями, а возьмите нас в юнги насовсем, - брякнул Димка, и душа моя замерла.
После разговора с физруком и с папой ни я, ни Димка не заводили об этом и речи, но по тому, как мы все больше втягивались в лагерную жизнь и как она нам все больше нравилась, я чувствовал, что продолжение того разговора зреет, потому что просто так теперь сдать пилотки и укатить домой мы не сможем.
И вот Димка выдал себя.
- А что, это идея! - Филипп Андреевич задумался, вобрал в рот свои мясистые губы и с пробочным хлопком отпустил их. - Как вы, ребята, считаете? - обратился он к пацанам, но те отчужденно промолчали.- Тогда вот что - включите-ка их в свой рабочий десант! - неожиданно предложил Давлет.- А там - как вы решите: да - да, нет - нет. Договорились?
Ухарь пожал плечами и вяло согласился:
- Давайте.
- А вы не против? - обернулся к нам Давлет.
- Нет, - растерянно сказал я.
- Ну и прекрасно! - снова оживился Давлет.
Для нас же ничего прекрасного в этом обороте не было - Ухарь припомнит нам и палки в колесе, и погнутые спицы, и Димкин удар головой в живот, и мой замах глиной - всю ту, позорную для него, сцену, а заодно припомнит и вот эти две бутылки вишневого напитка, который они, конечно, собирались выдуть сами. Что ж, не выйдет - так не выйдет, а ислы-ток - не убыток.
Решив с капитаном, что трех солидных человек плот верняком удержит, Давлет оставил Митьку, который был помладше и пощуплее, с нами для второго рейса, а Ухарю и Рэксу велел раздеваться. Разделся Филипп Андреевич и сам. В плавках он оказался еще ниже ростом и еще круглее. Каждый скатал одежду в плотный комок, затянул его ремнем, и команда спустилась на плот. Вода угрожающе хлюпала под самым настилом, выскакивая в щели и подмачивая пятки. Парни гоготали и по-собачьи дрыгали ногами, кособоча плот и еще сильнее заливая его. Давлет сел на чурбак с такой опаской, так стиснул на коленях свой узелок, с фуражкой поверх, и сам, как узелок, так весь сжался, что я понял - он опасается. Я хотел взбодрить его, как он взбадривал нас, но тут капитан, тоже, видно, понявший это, кивнул на висевший возле рубки спасательный круг и спросил Филиппа Андреевича :
- Может, прихватишь?
- Ни-ни! - нахмурился тот.- Ну, братва, готова?
- Готова! - гаркнули парни.
- Филипп Андреевич, нате серу! - внезапно вырвалось у меня.
- Серу?.. Зачем?
- Она от покойников помогает!
- От покойников? - бледнея, переспросил Давлет. - То есть как, от каких покойников?
- От всяких: кого утопили, кто сам утонул, а кто может утонуть, - разъяснил Димка.
- Это что, научно?
- Да-а! - заверил Димка. - Нате и мою.
- Хм! Ну, давайте, если научно! - с деланной веселостью согласился Давлет, косясь в глубину.
Разделив серу между членами экипажа, Филипп Андреевич раза три-четыре жевнул с осторожностью,, потом замолол вовсю, нахлобучил по самые глаза морскую фуражку и, подбоченившись, как пират на бочонке рома, скомандовал:
- Полный вперед!
7
На отутюженной глади залива то там, то тут стала вспыхивать рябь - нарождался ветерок, который как будто еще и не знал куда ему дуть, однако вскоре катер вместе с осадившими его бревнами заметно потянуло вдоль залива в сторону лагеря. И к тому времени, когда Рэкс, измученный и злой, пригнал плот назад, мы были прямо против мыса, раза в два ближе к берегу, чем прежде, да и лагерь уже завиднелся, с полускрытыми в зелени каркасами палаток, с черной проплешиной футбольного поля и с дебаркадером.
- Уф! - выдохнул Рэкс, бросая доску и мотая кистями. - Из-за вас, локшадины!
- И мы пыхтели, - напомнил Димка.
- Вы! Вы награду получили, а я что? Куда? - рявкнул он на меня, видя, что я готовлюсь спрыгнуть на плот. - Невежа Полыга-ханыга-прощелыга! Будьте джентельменами! Сначала женщины и дети! Митька, давай сюда рюкзак с харчами! Да, Григорий Иванович, возьмите там булку хлеба и банку консервов - Давлет наказал.
- Обойдусь, - с улыбкой отмахнулся Григорий Иванович. - Скорей вызволят, а то будут думать, что я тут с хлебом а консервами, и пойдет волынка. Так и передайте Филиппу Андреевичу, что, мол, дядя Гриша объявил голодовку.
Капитан помог нам погрузиться и без лишних слов шмякнул на мокрый настил спасательный круг, потому что вода заплескалась под досками с не меньшей угрозой, чем у первого экипажа, а серы, помогающей от покойников, у нас больше не было. Рэкс с рюкзаком на коленях занял чурбак, Митька уселся впереди на спасательный круг, грести пришлось нам.
Только первые взмахи мы сделали энергично, а затем как-то сразу в натруженных мышцах возникло отупение и немощь, руки стали ватными, и перегруженный плот задвигался еле-еле. Дважды подхлестнув нас окриком "газу" и не ощутив пользы, Рэкс заполошно объявил:
- Стоп, машина, кочегар лопнул! Обед! Ну-ка, локшадин! - толкнул он ногой в спину Митьку, Митька вскочил, Рэкс пяткой подтянул к себе спасательный круг, опустил на него рюкзак и дернул бечевку горловины. - Оставаться на местах, я подам. - Он извлек из рюкзака большой золотистый батон в косых пухлых насечках, разломил его по насечкам на четыре части и обе горбушки отдал нам с Димкой. - Хлеб и вода - солдатская еда! - От одной середки откусил сам, а вторую пронес над протянутой Митькиной рукой и снова пихнул в рюкзак.- А ты пробьешься!
- Ну, Рэкс! - притворно хмыкнул Митька.
- Получишь, когда заработаешь. А то хитер! Я напахался, мальцы вкалывают, а он - хоть бы хны.
Митька отдернул руку, глаза его, расширившись, вспыхнули, он отвернулся и фыркнул:
- Фу, и не надо!
- Пофукай мне, локшадин!
Я хотел сказать Рэксу, чтобы он пощадил Митьку, но вдруг сообразил, что между ними, наверное, существуют какие-то свои, особые отношения, вмешиваться в которые чужакам неприлично да и рискованно. К тому же Рэкс, может, и прав - нечего сачковать, хотя я бы у друга не вырвал кусок изо рта...
Ели, прихлебывая из ладоней забортную воду, и наш обед прошел вполне по-человечески, если не считать, что один остался голодным и сердитым.
- Ну что, Митьша, перекурим? - подобревшим голосом сказал Рэкс, вынул из рюкзака измятую пачку сигарет и закурил.- Посмотрим, в какую дыру заманил нас Ухарь Лалаев и что из нее можно извлечь. Издали-то не светит, - оценил он лагерь, щуря и без того сведенные на нет глаза, но Митька никак не реагировал на его слова, сидел сутуло, неподвижно глядя на берег - Не дуйся, а то дуну!.. На вот, - протянул он окурок, - и за весла!
Я был уверен, что Митька откажется от сигареты, выдерживая характер, - мол, не заслужил и курева! - но он взял ее, торопливо прикончил несколькими затяжками подряд и, ущелкнув в воду, поднялся.
Ветерок, так и не разыгравшись, утих, полуденное солнце било точно в спину, но холод моря смягчал жару. Мыс приближался, и едва ткнулись в песок, Митька с Рэксом маханули на берег и пошли прочь.
- А рюкзак-то! - напомнил Димка.
- А вы на что? - бросил Митька.
- Да-да, на палочку и топ-топ за старшими, - пояснил Рэкс, обернувшись, и даже изобразил, дергая локтями, с какой угодливостью нам следует спешить за ними.
- Держи карман шире! - крикнул Димка.
Рэкс остановился.
- Ты что-то много болтаешь, Баба-Яга! Мне это не нравится! Отвыкай, а то придется отучивать! Вы теперь в наших лапках, локшадины! И не думайте, что если напоили вас лимонадом, то все, вы неприкосновенные! Так вломлю, что весь лимонад из ваших сопел вылетит! - И Рэкс с лениво-насмешливым пренебрежением покосился своими недопрорезанными глазками на Митьку.
Димка начал было пыжиться, но я, не желая осложнений, деловито вмешался:
- Мы дальше плывем, в лагерь!
- Вот и плывите! Лично ты, Полыга-ханыга-прощелыга, отвечаешь за рюкзак, ясно?
- Ясно, Рэкс-пэкс-тэкс! - храбро отчеканил я.
- Но-но у меня! Локшадины!
- Чмырь! - ругнулся Димка, отчаливая.
Митька вдруг спохватился:
- Э, а батон-то!
- Пробьешься! - отрезал Димка.
- Я-те пробьюсь!.. - взвинтился тот.
- Кинь! - разрешил Рэкс.
Булка взвилась в воздух. Митька поймал ее с собачьей проворностью и с такой же проворностью начал уминать. Рэкс расхохотался, схватил его за шею, и так и повел его, и так они и скрылись в кустах над обрывчиком. Однажды я видел одну парочку, которая прогуливалась именно таким образом: он держал ее не за руку, не за талию, а за шею. Они ворковали и посмеивались, значит, им было хорошо, значит, есть в этом странном жесте что-то любовно-простецки-приятельское, хоть и с туманом, потому что возьми, например, я Димку за шею - будет нелепо, а возьми меня Федя - самое то. Какое-то манящее равенство-неравенство таится тут.
Взведенный Димка так налегал на весло, что плот все время поворачивало в мою сторону, и я с трудом выравнивал его. Ох, и кусучим был мой друг, ох, и ершистым! Не знаю, что с ним было бы без меня - пропал бы, но я всегда сглаживал, загибал и ломал его колючки! А возьми я однажды и тоже заострись - вот уж наколем мы дров так наколем!
Мы приближались к лагерю, беря левее дебаркадера, к подтопленной лиственнице. Я ужасно волновался. По всем законам этого света обгорелое кольцо должно быть на ней, а если нету, то не знаю - чертовщина какая-то, и все!.. Последние метры я уже не стоял, а сидел на корточках, а потом упал на четвереньки и вытянул вперед голову. От напряжения я не различил под водой продолжения дерева во время сближения, и только когда плот уперся в ствол, и я потом чуть отвел его руками, подводная часть лиственницы открылась передо мной с невероятной ясностью. Метра на четыре виднелась она, а там растворялась в зеленоватой мути, а в метре от поверхности темнело мое обгорелое кольцо.
- Вон оно! - крикнул я и ухнул в воду рукой, но не достал и до половины. - Димка, вот оно!
- Где?
- Да сядь ты!.. Вон. Видишь?
- Ага, вижу.
- Точно видишь?
- Точно.
- Или не видишь, а говоришь "вижу"?
- Да вижу!
- Ну то-то! А признайся, что ты не верил, а?
- Маленько.
- Эх, ты! Трудно, а я доказал! Самую трудную правду можно доказать, а вот вранье - никогда! - заключил я. - Дай мне слово вот на этом самом месте, что ты всегда-всегда будешь мне верить!
- Даю! - не моргнув глазом, отозвался Димка.
- А ты у меня возьми слово, что я ни разу не обману тебя! - в каком-то порыве продолжал я.
- Беру.
- Нет, ты повтори!
- Дай мне слово, что я ни разу, то есть тьфу, черт, что ты ни разу не обманешь меня!
- Даю! И пусть мы будем связаны вон тем подводным кольцом! - указал я в глубину.
- Пусть!
Мне хотелось еще и еще давать Димке какие-то заверения и клятвы, и чтобы он мне клялся в ответ - до того захватила меня необычность этого момента, но тут с берега раздалось:
- Эй, шилобрейцы! Чего вы там раскричались?
- Папа! - обрадовался я.
- А ну-ка подплывайте! Интересно, как это вы оказались в соседнем заливе?
- Случайно, - отозвался Димка.
- Вот я и хочу уточнить.
Я досадливо поморщился - неловко было после таких обещаний не врать друг другу сразу же врать кому бы то ни было, тем более близкому человеку, но как-то выкручиваться предстояло. По голосу отца я определил, что он, может, и был недавно сердит, но сейчас отошел и только разыгрывает строгость. К тому же Филипп Андреевич должен заступиться за нас, если уже не заступился. Да и вообще нам сегодня не запрещалось приближаться к воде! За перевал ходить - да, нельзя, а к воде - извините! И взбодренный такими рассуждениями, я скомандовал:
- Абрам! Полный вперед!
Мы причалили к громоздкому и корявому, одним концом сонно уткнувшемуся в берег бревну, которое еще вчера прозвали "Крокодилом". Оставив Димку закреплять плот, я просеменил по "Крокодилу" и, вытянувшись перед отцом, доложил:
- Товарищ папа! Твой сын благополучно вернулся из спасательной экспедиции! Спасен начальник лагеря и рабочий десант! Никаких ЧП не произошло! Юнга Полыга!
- Может быть, юнга.
- Ну, может быть.