После обеда папа отправился ставить шлагбаум, а мы, оставив орущую Шкилдессу на палубе, откуда она не решалась спрыгнуть на мокрые бревна, двинулись вокруг залива знакомиться с миром, в котором нам предстояло жить целых семь дней.
5
Я не запомнил в точности, о чем был сон, но снилось мне что-то приятное, как будто я и во сне нашел давно потерянное, поэтому-то неожиданный крик боли так не вписался в мой сон, что я на некоторое время вообще отключился ото всего. Но тут Димка разбудил меня и тревожно шепнул:
- Кто-то тонет!
Мы слетели с нар и, как попало натянув сапоги, выскочили на палубу. По берегу, в незаправленной и незастегнутой рубахе, прыгал с бревна на бревно папа, а перед ним скакал один из тех пацанов, которые вчера обогнали нас на велосипедах, - в пляжной шапочке с зеленым козырьком.
Не сговариваясь, мы припустили следом.
Пацан обогнул бухту, свернул направо и исчез в зарослях. Мы - туда же. Мой череп сразу стянуло холодным обручем - это было именно то место, откуда зимой на костер выбирался зверь, под которым валежины трещали точно так, как затрещал сушняк под ногами папы. Одолев крутой подъем, с колдобинами и сплошным осинником, мы устремились вниз по более пологому и чистому склону к соседнему заливу и вскоре очутились возле желто-оранжевой палатки.
- Где? - переспросил папа, еле переводя дух.
Едва пацан успел показать на небольшой плот
метрах в пятнадцати от берега, как слева из-за куста раздался хрипловато-бессильный голос:
- Я тут!
На сухом прибрежном мусоре сидел, отплевываясь, бледный и мокрый пацан, в рубашке и в закатанных до колен штанах. Наш проводник бросился к нему, упал рядом и, тряся его за ногу, разрыдался, выкрикивая сквозь слезы:
- Вадька!.. Вадька!..
Пострадавший с трудом погладил его по плечу, тяжело покосился на нас и, уронив голову на грудь, опять стал отплевываться.
- Выплыл, значит? - спросил папа с каким-то злым облегчением, пацан не ответил ни словом, ни жестом. - Это хорошо, что выплыл!..
- С плота сорвался, что ли? - спросил Димка. ’
- Нырнул. И ударился обо что-то, - ответил тот, болезненно ощупывая голову.
- И начал тонуть, - добавил младший, садясь, переставая плакать и все еще с удивлением разглядывая старшего. t
- Тут же сплошь топляки! - сказал папа, кивая на море. - Купаться - ни в коем случае! И вообще, шилобрейцы, сматывайте-ка удочки! - Папа вздохнул, помолчал и указал на палатку. - Приходите в себя и катитесь!
В лагерь мы вернулись в тот момент, когда к камбузу из распадка выбирались, ведя в руках велосипеды, еще два пацана, на плечах - рюкзачки, у рам - удочки.
- Новые кандидаты в утопленники! - хмуро проговорил папа. - А ну-ка марш отсюда!
Те остановились.
- А что?
- Видели шлагбаум?
- Видели. Но он поднят, а знака нет.
- Какой вам нужен знак? Труп в кружочке?.. Шлагбаум - значит, нельзя! Запрет! Ясно?.. Только что один чуть не утонул! На сегодня хватит!
- Тут военная база! - сказал Димка.
Пацаны озадаченно шевельнули плечами, поправляя рюкзачки, неохотно развернули свои велосипеды, неохотно сели и покатили обратно. А тут из распадка выползла наша будка, и когда плотники выгрузились, папа сказал нам с Димкой:
- Садитесь!
- Что? - не понял я. - Зачем?
- Домой? - ужаснулся Димка. - Дядя Миша, если вы думаете, кам-мудто мы утонем, то зря - мы нетонучие! Мы в огне не горим и в воде не тонем, да ведь, Семк?
- Не домой, а к шлагбауму! Покараулить надо, пока все не наладим, а то поползут сейчас шилобрейцы по новой дороге!.. И к воде чтоб - ни-ни, а то!..
Мы забрались в кабину и доехали до шлагбаума.
С двумя чурбаками пригруза, свежевыструганное бревно шлагбаума торчало круто. Веревки на нем не было. Димка скинул сапоги и полез. Выше, выше... Лесина качнулась и пошла вниз.
- Лови! - крикнул Димка.
Я подскочил ко второму столбу, чтобы принять конец, но он так разогнался, что прихлопнул бы меня, если бы я в последний миг не отпрыгнул. Шлагбаум стукнулся о столб, стряхнул Димку на дорогу и вздыбился снова.
- Ты чего не ловил? - возмутился Димка.
- А ты чего не удержался?
- Удержись тут! - проворчал Димка, поднимаясь и отряхиваясь. - Лезь-ка сам и удержись!
- И полезу! А ты лови!
- И поймаю!
Я направился к опоре, но Димка опередил меня и полез сам, буркнув, что он теперь знает, до какого места нужно доползать, чтобы жердь наклонялась не очень быстро. Да и я сообразил, что лучше не спереди ловить, а стоять сзади и в нужный момент повиснуть на противовесе. Расчет наш получился правильным, и шлагбаум на этот раз опустился плавно. Мы завели конец его под скобу, и Димка прокричал:
- Служба продолжается! Абрам! Свистать всех наверх! Киты на горизонте!
И словно дождавшись этого крика, с горы запылил мопед. Димка живо обулся, зыркнул по сторонам, сбегал в кусты и вернулся с толстенькой метровой палкой. Глядя на него, и я вооружился увесистым сучком, и мы встали посреди дороги.
На мопеде был простоволосый парень в расстегнутой клетчатой рубашке, завязанной на голом животе узлом. Спускался он на тормозах. Еле-еле дотянув до нас, мопед остановился, сунувшись передним колесом между мной и Димкой.
- Это "Ермак"? - спросил парень.
- "Ермак", - враз ответили мы.
- Угадал! - обрадовался он.- Вчера по телевизору объявили, что на днях открывается военно-морской лагерь "Ермак" и чтобы срочно подавали заявления. Я сразу понял, что это он! А ну-ка, салаги, брысь, я гляну - стоит ли сюда забуриваться! - И он шевельнул колесом, стиснутым нашими бедрами.
- Нельзя, - сказал Димка.
- Как это нельзя?
- А вот так!
- А кто вы, собственно, такие?
- Охрана!
- Та самая охрана, которая встает, ох, рано?
- Даже еще раньше! - ответил Димка. - И которая, ох, никого не пропускает!
- А вы когда-нибудь видели, как бегает собака с пустой консервной банкой на хвосте? - загадочно и доверительно понизив голос, спросил парень.
- Ну, видели, - сказал я.
- Так вот вы сейчас так же побежите, если не расступитесь!
- Посмотрим! - насупившись, прогундосил Димка, сильнее притискивая ко мне мопедное колесо.
Удивленно распахнув большие и вроде бы добрые глаза, парень вдруг так дернул рулем, что мы оба плюхнулись на землю, а он крутанул педали. Но тотчас наши две палки пронзили заднее колесо, мопед, щелкнув спицами, замер. Живо положив его набок, мопедист шагнул к нам и дал мне, уже поднявшемуся, такого пинка, что я опять шлепнулся, отлетев к обочине. Схватив ком засохшей глины, я вскочил и замахнулся, но Димка опередил меня - свернувшись ежиком, он врезался головой парню в живот, и они упали.
И тут перед нами, бибикая, выросла машина. Из машины выпрыгнул низенький дяденька и закричал:
- Что здесь такое?.. Лагерь еще не открыт! Еще засекречен, а у шлагбаума уже свалка?
- Это вон, на мопеде! - сказал я. - Нельзя, говорим, а он лезет! Да еще пинается!
- Ты, ухарь, откуда тут? - накинулся дяденька на пацана.
- А вам какое дело?
- Нет, вы посмотрите на этого нахала! - воскликнул толстячок, обращаясь к высунувшимся из кабины старику и девушке. - Рвется в мой лагерь! Ломает мой шлагбаум! Лупит моих сторожей! И спрашивает, какое мне дело!
И вдруг в толстячке я узнал начальника "Ермака", имевшего странную фамилию -Давлет. С ним я встречался лишь раз, тут же, когда он приезжал зимой дать указания плотникам. Паренек смутился, выдернул из колес палки и, подняв мопед, объяснил:
- Я на разведку приехал.
- На какую разведку?
- А стоит ли сюда заявление подавать.
- Ну и как?
- Да вот, ваши сторожа не пустили!
- Это уже говорит в пользу лагеря, что в него не так просто попасть! - смягчился Давлет.
- Без формы, без всего. Думал - два каких-то обормота. Откуда я знал, что они настоящие! - оправдывался мопедист, приглядываясь к уцелевшим, но погнутым спицам.
- Кстати, я их тоже не знаю, - заметил начальник и вопросительно уставился на нас.
- Мы с плотниками, - сказал Димка.
- А я зимой тут с папой жил, - добавил я. - И вы приезжали. Помните, я вам пить из проруби приносил?
- А-а! - воскликнул Давлет, подняв кустистые брови. - Сын Полыгина Михаила Иваныча? Как тебя звать?
- Семка.
- А прозвище?
- Полыга.
- По фамилии - это не прозвище А тебя?
- Димка.
- А прозвище?
- М-м... Баба-Яга! - нашелся он.
- Вот это прозвище! - удовлетворился Давлет. - Внимание! За проявленное мужество при охране границы военно-морского лагеря "Ермак" юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность! Начальник лагеря Давлет, Филипп Андреевич!
Я вытянулся, чувствуя, как спину обжигают мурашки, а Димка, метнув ладонь к уху, гаркнул:
- Есть!
- Не "есть", а "Служу Советскому Союзу".
- Служу Советскому Союзу! - с еще большим вдохновением поддал Димка, не опуская руки.
- Молодец! - похвалил Филипп Андреевич.- Только честь без головного убора не отдают.
- Есть! - Димка убрал руку.
- Ну, братцы, тут и без меня служба наладилась! - удивился начальник.- Вы что, и ночуете здесь?
- Да, на дебаркадере, - ответил я. - Мы на всю неделю приехали, пока не кончат строительство.
- Прекрасно! - одобрил Давлет. - Продолжайте охрану. Запомните номер этой машины и шофера. Рая, выгляни! Вон! Наша Раечка! Тетя Рая! Пропускать беззвучно. Ясно?
- Ясно! - враз пальнули мы.
- Вот так! Егор Семенович, - обратился Давлет к старику, - выдай им пилотки с якорями, чтоб их зря не лупили!.. А ты, ухарь, жми в лагерь! Если понравится - поговорим. Есть одна идея. Ну, полный вперед!.. Да, кстати, вы это сами придумали - охранять? - спросил нас Филипп Андреевич,
- Сами! - ответил Димка.
- С папой, - добавил я. - Тут пацан чуть не утонул сегодня. И вот, чтобы другие не лезли, мы...
- Как утонул? - ужаснулся Давлет.
- В соседнем заливе. Нахлебался уже, еле выбрался на берег.
Филипп Андреевич стоял не шевелясь и не моргая с минуту, потом кинулся к кабине, крикнув:
- Шлагбаум!
Мы отцепили шлагбаум, и машина, шурша чем-то в будке, покатила в распадок. За ней, беззлобно погрозив нам кулаком, запылил на своей тарахтелке Ухарь.
Какое-то время мы застывше смотрели вслед. Затем пошли закрывать шлагбаум.
- Слушай, Баба-Яга, откуда у тебя прозвище? - завистливо возмутился я, потому что даже в такой ерунде Димка перещеголял меня. - Это же не прозвище! Это тебя так Федя иногда зовет, а больше никто. У тебя же нет прозвища!
- А теперь будет!
- Теперь. Надо, чтобы раньше было! Теперь-то и я бы мог придумать! - запоздало спохватился я.
- Ну и придумал бы!
- Придумал!.. А что тут придумаешь?
- Ляпнул бы какой-нибудь "ридикюль"!
- А что это?
- А черт его знает! Просто "ридикюль".
- Сам ты ридикюль!
- Нет, теперь я Баба-Яга! Зако-онно! - горделиво протянул Димка. - Мне бы теперь ступу и метлу, я бы - вж-ж-ж! - И покрутившись на месте, как бы набирая скорость, он опять полез на шлагбаум запирать границу.
6
Следующим утром мы заступили на пост уже в пилотках. На шлагбауме висела веревка, к столбам примыкал забор, который, белея свеженапиленными планками, уныривал в кусты вверх и вниз по склону. Сверху доносился стук молотка - папа наращивал забор.
Сперва прикатила будка с плотниками. Потом провезли на прицепе большущий бак для питьевой воды, и следом прополз тяжелый автокран. Мы запрыгивали на подножку каждой машины и, выяснив у водителя, куда он едет и зачем, поднимали шлагбаум. Видя наши пилотки, никто не ослушивался.
Мы сидели у костерка.
Шкилдесса лежала тут же, сквозь дрему бдительно следя за нами. Сперва и она выскакивала на дорогу, когда выскакивали мы, но затем, сообразив, что это мы не от нее сбегаем, а так работаем, успокоилась, настораживаясь, однако, при всяком тарахтении.
Я думал о подгоревшей лиственнице, сплавать к которой нам так и не удалось. Мы с папой обшарили вчера обе бухты, но подходящего плотика не нашли. Плоты были, но громоздкие и наполовину лежавшие на берегу. Самим сбивать папа не разрешил. Я вдруг вспомнил про тот плотик с тремя удочками, с которого рыбачил Вадька. Не перегнать ли его сюда? Всего-то дел - мыс обогнуть. Это же не мыс Горн, где Магеллана трепало, а маленький мысок! Да и на море - ни складочки. Я высказал предложение.
- Давай! - подхватил Димка.
- Чш-ш!..
Вчерашний запрет не приближаться к воде относился, можно считать, лишь ко вчера. А сегодня запрета пока не было, и важно - не получить его. Нельзя сказать, чтобы я был идеально послушным сыном, нет, - я, например, мог сделать больше, чем разрешено, но неразрешенного я сделать не мог - хоть убей меня. А поскольку совсем без ограничений родители не могут обойтись, то надо напроситься на ложный запрет, который бы запрещал то, что мы и не собираемся делать.
Нужен отвлекающий маневр.
И я придумал.
Оставив шлагбаум поднятым, мы направились к папе. Забор уже тянулся метров на тридцать, а столбики с прожилинами еще выше. Папа, голый по пояс, прибивал штакетник, то и дело отхлестываясь березовой веткой от комаров.
- Пап, сколько времени? - спросил я.
- Десять.
- О, как раз! Утренняя смена закончилась! Мы идем на сопку, в лес. Поищем местечко для штаба.
- Вы же вчера нашли!
- Сырое.
- Нам бы корень полувывернутый! - возмечтал Димка.
- Или завал!
- Нет, лучше корень!
- Нет, завал!
- Дуйте! - разрешил папа, почесал спинную ложбинку о сосну, крякнул, попил воды из бутылки, стоявшей в ящике с гвоздями, и махнул рукой. - Только за перевал не ходите. Черт знает, что там - может, действительно медведь!
Есть ложный запрет!
А сразу два умный родитель не дает, зная, что один из них, причем более серьезный, в конце концов забудется. Кому много запрещается, тот делает все, что хочет.
- Ладно, пап! - весело пообещал я.
- Свистать всех наверх! Да здравствует новый штаб! - затрубил Димка. - Абрам!
- Абрам! - подхватил я.
И мы, громогласно заспорив, какой все-таки штаб лучше: под вывороченным корнем или под завалом - а оба хороши! - двинулись в гору, вдоль заборных столбиков. Спохватившись, кошка припустила за нами. Мне пришлось взять ее на руки, чтобы не терять времени, потому что по лесу Шкилдесса ходила медленно, не ходила, а вышагивала, замирая через каждые десять-пятнадцать шажков, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь, а потеряв нас из виду, взмяукивала с таким утробно-диким рыком, как будто вдруг вспоминала, что она родственница тигра.
Скрывшись за кустами, мы прервали галдеж и стали забирать влево, и чем выше поднимались, тем загибали сильнее, потом пошли под уклон и наконец, словно по циркулю описав вокруг лагеря огромный полукруг, оказались у соседнего залива. Приостановившись возле старой лиственницы, Димка наковырял серы, часть сунул себе в рот, а часть протянул мне.
- Жуй! Сера хороша от покойников!
- От кого?
- От покойников! Жуй!
Я не понял, как это сера может быть хорошей от
покойников, но рьяно зажевал, сплевывая первую горечь.
Потом мы спрыгнули на берег.
Пригвожденный ко дну длинным шестом, словно жук в коллекции, плот стоял метрах в полуторах от уреза. На какие-то секунды я замешкался. Как никак, а вчера тут чуть не утонул человек! Выпустив кошку, я все же шагнул в воду и, начерпав полные сапоги, взобрался на плот. Почти квадратный, из пяти толстых бревен, метра по три длиной, с дощатым настилом и с низеньким чурбаком посредине, он сидел в воде высоко и сразу ожил подо мной, как, наверно, оживает под всадником застоявшийся в безделии конь. Плоты не были для нас диковинкой - их часто заносило в наш лягушатник, но, едва наживуленные, они мигом расползались под натиском десятков тел. А тут не плот был, а игрушка! И кроме того, здесь было море и глушь, а не лягушатник под носом у поселка!
- А ну, качнись! - попросил Димка.
- Пожалуйста!
- Сильнее!
- Есть сильнее!
- Попляши!
- Оп-ля! - Я трижды подпрыгнул. - Что еще делать? Сальто-мортале крутануть?
- Это шест держит, - придрался Димка.
- Могу выдернуть!.. Во, без шеста!
- Или в дно упирается.
- Да ты что, боишься что ли? - удивился наконец я, впервые видя бесшабашного Димку таким нерешительно-озабоченным. - Тогда иди берегом, а я поплыву!
- Я те поплыву!.. Поплывет он! - рассердился Димка. - Человек чуть не утонул с него! И может, неспроста! Может, он с фокусом - переворачивается!.. Я-то не боюсь, не бойся, а вот ты, гляжу, хочешь раз-два - и рыбам на корм!
- К каким рыбам?! - возмутился я, шагнув к самому краю, так что плот накренился, но не опасно - вода лизнула только подошвы сапог. - Вишь - держит!.. Лезь давай! Мы же нетонучие!
- Нетонучие! - буркнул Димка, разулся и засучил штанины так, что над коленными чашечками образовались толстые, как спасательные круги, кольца. - А куда Шкилдессу?
- С собой, конечно.
- "С собой!.." Кошки плавать не умеют.
- Спасем, если что.
- "Спасем!" - продолжал поварчивать Димка, обиженный моим подозрением в трусости. - А ну, Шкилда-Милда, иди сюда! - Он сунул кошку в голенище и побрел к плоту, осторожно щупая дно. - Бр-р!.. Сам будешь нырять за ней. - Поставив сапоги у края, Димка вернулся на берег.
Коротко мяукнув, что наверняка означало "спасибо", Шкилдесса ничуть не испугалась, а принялась тщательно обнюхивать и даже полизывать настил, местами обрызганный чешуей и покрытый бурыми пятнами - там, похоже, когда-то потрошили рыбу.
Среди берегового мусора Димка нашел надтреснутую доску, трахнул ее о бревно, и получилось два хороших, правда, занозистых весла. Я тем временем тоже разулся и закатил штанины, и мы торжественно отпихнулись.
Зигзагами выбравшись из плена бревен на чистоту, мы не спеша поплыли метрах в семи-восьми от берега. В прозрачной воде до жути преувеличенно виднелись топляки да пни, пни и пни... То целиком под водой, то чуть торчащие наружу, то почти выползшие на сушу. А выше, у обрывчика, докуда поднималось осеннее море, пни тянулись непрерывной грядой. Волны так выхлестали из-под них почву, что главные, паукообразные корни висели в воздухе, и пни как бы парили, удерживаясь только на тонких вертикальных отростках, которых, казалось, у деревьев и не было и которые чудом пустили уже сами эти мертвые култышки.
Зимой, когда мы тут жили с папой, меня заинтересовали загадочные бугры-опухоли на пологом льду вдоль берега, местами треснутые, а местами словно взорванные. Папа объяснил, что море опускается, и лед садится на подводные пни, которые выгибают его, взламывают, образуя что-то вроде огромных ледяных цветков, и возносят порой ледяные береты на два-три метра в высоту. Это поразило меня, тем более что я, Дорисовывая картину, добавил к пням утонувших ры" баков, которые, стоя на дне в своих тяжелых резиновых сапогах, окоченевшими черепами пропарывают лед, Обходя потом эти "цветы", я с замиранием сердца заглядывал в их нутро, боясь увидеть там человеческую голову.