Пока Келли учился, в Лафайет Скул на Броуд-Бранч-Роуд, Элис Дил Дженьор Хай и Вудро Вильсон Сеньор Хай (последнюю закончил в шестнадцать лет), он нечасто видел отца. Мать осталась в его памяти тихой, спокойной женщиной, которая следила за его одеждой, улыбалась при виде хороших оценок сына, дарила книги, немного баловала и готовила отменные обеды, обычно для них двоих, потому что отца дома практически не бывало. Умерла она так же тихо, как и жила, в постели, одна, если не считать компанией сборник поэм Руперта Брука.
Дональд Каббин не очень-то разбирался в тонкостях общения с ребенком, а потому всегда держал сына за равного себе, вероятно полагая, что Келли обладает здравым смыслом и опытом взрослого человека. В итоге Дональду удалось снять со своих плеч большую часть бремени отцовства, потому что Келли воспринимал его скорее как старшего и часто ошибающегося брата. Такие отношения привели к тому, что Келли взрослел быстрее своих сверстников, а Дональд Каббин не чувствовал, что стареет.
В шестьдесят пятом, защитив диплом по английской литературе, Келли вышел из стен Висконсинского университета. Не испытывая желания воевать во Вьетнаме, он принял участие в войне с бедностью, присоединившись к Корпусу мира, который на территории Соединенных Штатов имел другое название - Д-эн-эс-а: "Добровольцы на службе Америке". По линии ДНСА он и трое других добровольцев, двое белых юношей и одна черная девушка, отправились в маленькое негритянское поселение на окраине Аннистона, штат Алабама. Поселению требовались специалисты-профессионалы. Три месяца спустя после прибытия добровольцев черные убедились, что молодежь приехала, чтобы действительно им помочь. В итоге Келли стал неофициальным мэром негритянского поселения. Но однажды ночью куклуксклановцы или члены другой организации, придерживающейся тех же взглядов, изрешетили пулями лачугу, в которой он жил.
К счастью для Келли, ту ночь он провел в постели двадцатишестилетней вдовы, с которой он познакомился в Аннистоне. Тремя днями позже Вашингтон перевел Келли в резервацию навахо в Аризоне. Остаток года в ДНСА он служил Америке тем, что вызволял из тюрьмы индейцев, попавших туда по пьяни. Частенько он ссуживал им доллар, чтобы они могли похмелиться пивом.
В шестьдесят шестом году, все еще находясь в призывном возрасте, он ушел в армию. Но во Вьетнаме ему повоевать не пришлось. Вместо этого он неплохо провел два года в Хехсте, под Франкфуртом, где его определили диктором радиостанции армии США. В немалой степени благодаря унаследованному от отца баритону.
В возрасте двадцати двух лет, только что демобилизованный из армии, в феврале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого, он прибыл в Нью-Хэмпшир, чтобы оказать посильную помощь поэту-политику из Миннесоты. К апрелю он разочаровался в предвыборной кампании Маккарти. Причина заключалась не в самом сенаторе, но в его окружении. Келли перешел на сторону Бобби Кеннеди. Помощь его, как потом говорил он отцу, заключалась "в одном голосе и умении заставить работать любой ксерокс или другой множительный аппарат".
Он, разумеется, присутствовал на съезде демократической партии в Чикаго, где его огрели дубинкой и дали понюхать слезоточивого газа. Чикаго он покинул с "фонарем" под глазом и твердой убежденностью в том, что никогда более, один или в компании, он не будет пытаться свернуть страну с пути, ведущего в ад.
Келли считал себя социал-демократом, политические воззрения которого находились левее "Американцев за демократические действия", но правее троцкистов. Он также пришел к горькому, но небезосновательному выводу, что ему всегда суждено оставаться в меньшинстве.
Однажды Келли попытался объяснить если не все, то хотя бы часть, своему отцу. Случилось это через два года после съезда демократов в Чикаго. Келли работал тогда диск-жокеем на балтиморской радиостанции. У него был выходной. Так уж получилось, что и Дональд Каббин в тот вечер оказался дома. Сэйди уехала в Лос-Анджелес ставить коронки на зубы, и даже неразлучный с Каббином Фред Мур отбыл по каким-то делам.
Отец и сын пообедали жареными цыплятами, а потом уселись в гостиной с бутылкой "мартеля".
- Я хочу сказать тебе, чиф, что я - типичный продукт среднего класса. Мы никогда не голодали. Ни к чему особенно не стремились. Лишь хотели, чтобы нас любили. А это не слишком прочное основание, не так ли?
Дональд Каббин не жаловал подобные разговоры. Он решил, что у сына эта сентиментальность скорее от матери, которая никогда не отрывалась от книги.
- Ты уже не ребенок, Келли, - заявил он. - И потом, ты никогда не создавал для нас с матерью, а потом для меня и Сэйди дополнительных проблем.
- Ты хочешь сказать, что из-за меня вас не тревожила полиция?
- Я хочу сказать, что ты учился в университете и получил диплом. Я этого не сумел. Ты служил стране в Д-эн-эс-а, а потом в армии за океаном и вернулся домой живым и невредимым. Ты заинтересовался политикой и поварился в этом котле. Ты, насколько мне известно, не пристрастился к наркотикам и не злоупотребляешь спиртным, как я. По моему разумению, ты нормальный парень, и я этому чертовски рад. - Каббин отпил коньяка, потом добавил: - К тому же у тебя хорошая работа, а я считаю это важным. Господи, хорошая работа и есть основа карьеры.
- Но меня никогда не интересовали профсоюзные дела.
- Сынок, меня это нисколько не огорчает. Нет, сэр. Иной раз мне скучно до смерти, ты это знаешь, во всяком случае, узнал теперь. Но это моя работа, и я положил на нее немало сил, во всяком случае, иной раз приходилось выкладываться полностью, и чем еще я могу заняться в шестьдесят лет? Поздновато мне ехать в Голливуд. Меня там ждали в тридцать втором году.
- Тебе бы там понравилось, не так ли?
Каббин улыбнулся.
- Да, скорее всего понравилось бы. Я мог бы даже неплохо зарабатывать, играя даже вторые роли. Наверное, напрасно я отказался от того предложения.
- Наверное, именно это я и стараюсь донести до тебя. Ты знал, чего хотел. А я, похоже, нет.
- Но я же не поехал в Голливуд.
- Зато ты сделал другое. Прославился, добился заметного положения в обществе и все такое.
- Ты этого хочешь?
- Я так не думаю, но, возможно, лгу самому себе. Но я не хочу платить цену, которую заплатил ты.
- Ты хочешь сказать, посмотри, до чего ты дошел?
- Нет, я не об этом. Давай поставим вопрос иначе. Что случится, если ты завтра умрешь?
- Ничего особенного, ты это переживешь. Погорюешь, а потом поймешь, что жизнь продолжается.
- Ты кое о чем забываешь, чиф.
- О чем же?
- Я стану богатым человеком, получив половину твоей страховки.
- Тебе нужны деньги? - спросил Каббин. Очень уж ему не хотелось говорить о собственной смерти.
Келли вздохнул.
- Нет, мне не нужны деньги. Иной раз я думаю, может, в этом и беда. Я никогда не нуждался в деньгах, потому что в любой момент мог попросить их у тебя.
- Вот что я тебе скажу, сынок, у нищеты нет абсолютно никаких достоинств.
- Я жил в нищете, - заметил Келли. - В Алабаме мы жили, как черные, ели ту же пищу, и я знаю, что нищета делает с людьми. Но я и они разнились в одном: я не был черным и жил, как они, лишь по собственному выбору. А потому урок, как говорится, не пошел впрок.
Каббин долго молчал, прежде чем заговорить вновь.
- Да, нищета накладывает свой отпечаток. Что-то она оставляет после себя. Может, страх. Да, человек боится опять встретиться с ней.
- Сколько у тебя было денег, когда умер мой дед?
- Ты про моего старика?
- Да.
Каббин сухо улыбнулся.
- Когда твоя бабушка и я вернулись в Питтсбург, у нас на двоих было двадцать один доллар и тридцать пять центов. На нынешние деньги это сто долларов, может, двести, не знаю.
- Деньги тогда многое значили?
- Конечно.
- И из-за этого ты не поехал в Голливуд?
- Да, полагаю, из-за этого… да и по другим причинам.
- А я вот могу поехать в Голливуд, чиф.
Каббин просиял, потом помрачнел.
- Я уж подумал… да, я понял, что ты хочешь сказать. У тебя нет особого желания ехать в Голливуд, но, если тебе чего-то захочется, ты, может, этим и займешься.
- Совершенно верно.
- Есть на примете что-нибудь конкретное?
- Возможно. Думаю, что да.
- Я всегда готов тебе помочь.
- Я это знаю, чиф.
- Видишь ли, боюсь, я не был хорошим отцом, - он рассчитывал на сочувствие, которое находил у своей первой жены, но сын не оправдал его надежд.
- Да, наверное, не был.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, не знаю. Может, тебе стоило иной раз обращать на меня внимание и спрашивать: послушай, сынок, ты хочешь стать биохимиком, а ты уверен, что тебе это нравится, или есть смысл поискать другую профессию? Скорее всего, не возражал бы, если б ты завел со мной такой разговор.
- Но в нужное время у тебя об этом не спросили?
- Нет.
- А сейчас задавать такие вопросы поздно?
- Да, конечно.
- Но ведь у тебя неплохая работа на радиостанции.
- Я там работаю.
- Я слушаю тебя, если выпадает такая возможность. У тебя прекрасный голос.
- Он достался мне от тебя.
- Так чем ты намерен заняться?
- Я знаю, чем я намерен не заниматься. Я не смогу делать деньги. Я, возможно, получу некую сумму после твоей смерти, но сам сколотить себе состояние не смогу.
Для Каббина это утверждение граничило с экономической ересью, но ввязываться в спор он не стал.
- Не так уж это и важно.
- И мне не нужна власть над людьми. Я не хочу сказать, что я откажусь от нее, если мне ее предложат. Да и кто откажется. Но я не хочу рваться к ней.
Каббин кивнул. Он хорошо знал, что такое власть.
- Да, если ты к ней не рвешься, тебе ее не получить.
Келли посмотрел на отца.
- Возможно, тебе покажется это странным, но я хочу помогать людям, отдельным личностям.
- Наверное, и это досталось тебе от меня.
- Это точно, чиф.
- Помогая людям, денег уж точно не заработаешь. Обычно за это дают по зубам.
- А мне нравится помогать людям, и я даже знаю, почему. Видишь ли, я умнее многих. Я не хвастаю. Природа наградила меня умом, точно так же, как темными волосами и синими глазами. Поэтому я могу что-то сделать для людей или подсказать, что надо сделать, получая от этого удовольствие. Мне хочется, чтобы люди приходили ко мне со своими проблемами.
- Может, тебе стать адвокатом? Как ты сам говоришь, ума тебе хватает. Наверное, ум достался тебе от матери, - на этот раз Каббин рассчитывал на похвалу.
- Ум у меня и от тебя, чиф, но в адвокаты мне не хочется. Знаешь, я бы хотел быть городским мудрецом. Вот это занятие пришлось бы мне по душе.
Каббин всмотрелся в своего сына, видя перед собой юного незнакомца. "Кажется, я понимаю, что он имеет в виду, - сказал себе Каббин. - Он хочет быть "кем-то". Возможно, теперь это называется быть мудрецом, но суть остается прежней: он хочет активно вмешиваться в жизнь других людей. Он хочет делать то, чем раньше занимались колдуны да знахари. А попробовав, ему захочется расширить свое влияние, и так будет продолжать до тех пор, пока, однажды проснувшись, он не возжелает подмять под себя все".
"Он не понимает, - думал Келли, глядя на отца. - Он ищет за моими словами что-то еще, ему кажется, что я не осознаю, чего хочу. Он не понимает, что причина частично в чувстве вины, а частично в желании быть уважаемым, а может, и любимым несколькими людьми. Число их не должно быть велико, потому что с этим мне уже не справиться. Ну ничего, сейчас я скажу ему о своих намерениях".
- Если у тебя появились такие мысли, сынок, иди в профессиональные помощники. В службу социального обеспечения, в учителя.
- Нет, детей я не люблю и знаком с некоторыми сотрудниками службы социального обеспечения. Многие из них со временем становятся злыми и желчными, а бьет это по тем, кому они должны помогать.
- Так какой путь выбрал ты?
Келли глубоко вздохнул.
- Я намерен стать копом, чиф.
Каббин аж подпрыгнул и едва успел схватить качнувшуюся бутылку коньяка.
- Святой Боже, ты серьезно?
- Да, - кивнул Келли. - Абсолютно серьезно.
- Господи! Мой сын - легавый.
- Твой сын - фараон.
Каббин прищурился.
- А может, в тебе заговорило детство, какое-то желание, которое ты решил осуществить, став взрослым?
Келли покачал головой.
- Мое отношение к копам типично американское, - он коснулся левого глаза. - Дюймом выше, и я потерял бы его в Чикаго.
Каббин кивнул.
- Если твоя цель - стать городским мудрецом, то ты выбрал тяжелый путь.
- Ты прав, чиф. Возможно, самый тяжелый.
Двумя месяцами позже Келли Каббин поступил на службу в городскую полицию Вашингтона, округ Колумбия, в тот самый момент, когда туда стремились брать как можно больше выпускников колледжей и университетов. Пару лет спустя этот порыв заметно иссяк: начальство решило, что слишком много умников им не нужно.
Когда Келли поступил в полицию, его фотоснимок опубликовали в газете, а самого определили в патрульные. Участок ему выделили неподалеку от "Хилтона", практически всю Колумбия-Роуд. В свое время там жили исключительно белые, но к концу шестидесятых многие магазины закрылись, когда-то знаменитый ночной клуб прогорел, один из кинотеатров разрушили, а во втором крутили мексиканские фильмы, и назывался он теперь театро. И все начали вставлять в двери особые замки, а окна забирать крепкими металлическими решетками.
Келли старался. Даже выучил испанский. Он перебрасывался шутками с молодежью и терпеливо выслушивал стариков.
С черными контакт не налаживался дольше. И лишь после того, как его напарник выяснил, что Келли не намерен "доить" свой участок, дело сдвинулось с места. Его напарник, рядовой Эр-ви Эмерсон, черный, грустный, отец пяти детей, дал знать кому следует, что в Келли осталось что-то человеческое, а потому не надо ждать от него подвоха.
Разумеется, местные жители не доверяли Келли на все сто процентов, но постепенно они его приняли, а некоторым он даже нравился, насколько мог нравиться коп. Через какое-то время они начали приходить к нему со своими проблемами, потому что он всегда давал дельный совет и за бесплатно. И, наконец, он действительно стал эдаким деревенским мудрецом, решавшим вопросы, которые ставили местных жителей в тупик.
Ему это нравилось. Нравилась ему и полицейская служба, да вот его начальники не видели в нем хорошего полицейского. И на годовой аттестации один из членов комиссии прямо спросил:
- Вы знаете, как вас прозвали, Каббин?
- Кто?
- Парни, с которыми вы служите. Они прозвали вас Мамаша Каббин. И что вы об этом думаете?
- Ничего.
- Вас это не тревожит?
- Нет. Абсолютно не тревожит.
- Вам нравится служба в полиции, Каббин?
- Очень нравится. А что?
- Вы не делаете того, чего ждут от копа.
Тремя днями позже его отправили в административный отпуск. Только несколько местных жителей спросили у рядового Эр-ви Эмерсона, что случилось с его напарником: "Ты понимаешь, с тем белым, что всегда совал нос в чужие дела".
В одиннадцать утра Келли Каббин пил кофе и смотрел на спящего отца. Он смотрел на него уже четверть часа и думал: "По крайней мере, я не испытываю к нему ненависти. А люблю я его или жалею, не столь уж и важно. Мой отец, мой старший брат, с молодости влюбился в аплодисменты и провел остаток жизни в их поисках, правда, выбирал для этого не слишком подходящие места. Я прилетел сюда не для того, чтобы ты меня утешал, потому что ты знаешь только один способ утешения - с помощью чековой книжки. Я прилетел сюда, потому что деревня вышибла своего мудреца, ибо ему не хватило ума сохранить свою работу. Тебе нужен мудрец, чиф?"
Дональд Каббин перекатился на спину и застонал. Он уже проснулся и теперь жалел об этом. Надо ведь добраться до унитаза и поблевать, а до ванной целая миля.
- Ты проснулся, чиф?
- Келли?
- Он самый.
Каббин вновь застонал.
- Сын, я умираю.
- Позволь мне помочь тебе встать.
С помощью Келли Каббин сел на краю кровати.
- Головка бо-бо?
Каббин кивнул.
- Сможешь дойти до ванной?
Каббин поднялся. Волоча ноги, потащился в ванную. И едва успел дойти до туалета, как из него брызнул фонтан рвоты. Каббину не хотелось смотреть на месиво, извергаемое из собственного желудка, но он смотрел, зная, что тем быстрее выйдет наружу и все остальное, а потом ему сразу станет лучше.
Из ванной он вышел несколько минут спустя, бледный как полотно.
- А вот и твое лекарство, чиф, - Келли протянул отцу высокий стакан с густой, белой жидкостью.
Каббин взял его обеими руками, поднес ко рту. Зубы забарабанили по стеклу, прежде чем он сделал первый глоток.
Напиток состоял из сливок, бренди, ментолового ликера, двух сырых яиц и капельки водки. Придумал этот коктейль Фред Мур, и Каббин, выпив половину стакана, сел в кресло и откинулся на спинку, дожидаясь, пока алкоголь начнет действовать.
Посидев, он вновь отпил из стакана. Дело пошло на лад. Руки уже не дрожали. Тошнота исчезла. Каббин посмотрел на сына.
- А что ты тут делаешь?
- Я приехал вчера вечером.
- Я… э…
- Мы поговорили перед тем, как ты улегся в постель.
Каббин кивнул.
- Ничего не помню.
- Ты немного перебрал.
- Я помню эту чертову телепередачу.
- Мне рассказали сегодня утром.
Каббин опорожнил стакан.
- Где еще один? Мне нужно два.
Келли прогулялся к комоду, взял второй стакан, приготовленный Фредом Муром, протянул отцу.
- Это, конечно, не мое дело, но ты крепко пьешь в последнее время, так?
- Ты видел меня вчера вечером. И сегодня утром. Так что не буду тебе врать.
- Я подумал, что должен сказать тебе об этом.
Каббин пожал плечами. Ему стало лучше. Значительно лучше.
- Пока я справляюсь. Не каждый день мне так плохо. Еще не каждый.
- Печень начинает давать сбои.
- Ты прав, сынок, все дело в печени. Так каким ветром тебя сюда занесло?
- Меня уволили.
Каббин посмотрел на сына.
- Уволили?
- Да.
- Ты огорчен?
- Есть немного.
- Хочешь вернуться?
- На прежнюю работу?
- Да.
- Это ни к чему.
- Что случилось?
- Им не понравилось мое отношение к службе. Я практически никого не арестовывал, и все такое, - Келли улыбнулся. - Это неважно.
- А ты думаешь, что справлялся со своими обязанностями?
- Я думаю, что да, а они - нет, и это главное.
- Ты не прав, парень. Главное, чтобы ты сам знал, что работал на совесть. Можешь мне поверить.
- Конечно, чиф.
- Какие планы на будущее?
- Пока никаких.