Нил Джеймс расположился за маленьким столиком, стоявшим на возвышении между гостями. Благодаря круглой, как у херувима, физиономии выглядел он гораздо моложе своих сорока шести лет. Он тоже часто улыбался. И обычно за сладчайшей из улыбок следовал наиболее коварный вопрос.
Репортеров Джеймс отбирал не столько за их внешность или журналистский талант, но за умение не стесняться в вопросах. До того, как они начали регулярно появляться в его передаче, все четверо занимали крохотные пенальчики в Национальном доме прессы и писали для провинциальных газет Луизианы, Техаса, Айдахо и Небраски. Теперь двое из них, Рэй Соллман и Роджер Крим, вели собственные колонки, перепечатываемые десятками газет по всей стране, а двум другим, Френку Феликсу и Арнольду Тиммонсу, заказывали статьи такие журналы, как "Плейбой" и "Эсквайр", хотя Тиммонс полагал, что он заслуживает и большего.
Все они понимали, что пришедшие к ним престиж и популярность целиком зависят от их появления в передаче "Весь мир смотрит". Знали они и то, что Нил Джеймс будет приглашать их и платить по пятьсот долларов лишь в том случае, если они будут набрасываться на гостей, как цепные псы. Они и набрасывались, и даже соревновались друг с другом в том, кто задаст самый неудобоваримый вопрос.
Передача, кстати, отточила их мастерство, ибо за бьющими в цель вопросами стояла огромная черновая работа, которой ранее они себя не утруждали. Но они также поняли, что с ростом их престижа поднимался и уровень их источников информации, так что теперь они по праву числились среди наиболее осведомленных репортеров Вашингтона.
Передача, как обычно, началась с представления гостей. Первый вопрос задал Нил Джеймс, мило улыбнувшись Сэмми Хэнксу.
- Мистер Хэнкс, давно ли вам известно о том, что мистер Каббин, ваш соперник, - алкоголик?
- Уже несколько лет, - ответил Хэнкс, подумав: "Боже ты мой, я такого не ожидал. Делла меня предупреждал, но это уж чересчур".
- И вы решили выступить против него, потому что подумали, что сможете одолеть больного человека?
Двадцать две минуты вопросы сыпались градом, сначала на Хэнкса, потом на Каббина. Десять минут спустя в ответах Хэнкс уже срывался на крик. Каббин, используя актерские навыки, сумел сохранить внешнее хладнокровие, но и он однажды рявкнул на Нила Джеймса.
- Не буду я отвечать на этот вопрос.
- Почему?
- Потому что он чертовски глуп.
- Тогда, возможно, за вас ответит ваш оппонент, мистер Хэнкс?
- Конечно, - улыбнулся Хэнкс. - С удовольствием отвечу.
На двадцать третьей минуте Арнольд Тиммонс глубоко вздохнул, еще раз вспомнил о десяти тысячах долларов, которые накануне вручил ему наличными Питер Мэджари и повернулся к Хэнксу.
- Хочу задать вам следующий вопрос.
Тиммонс выдержал паузу. Хэнкс посмотрел на него и лучезарно улыбнулся.
- Валяйте. Едва ли он окажется круче тех, на которые я уже ответил.
- Ваш отец был выпускником Принстонского университета, мистер Хэнкс, однако вы с трудом закончили школу…
Никто так и не узнал суть вопроса, который намеревался задать Тиммонс, потому что упоминание об отце буквально сорвало Хэнкса со стула.
- Ты? - заорал он, рука его протянулась к Тиммонсу. - Сволочь! Мразь! Какая же ты мразь!
Хэнкс уже стоял между Нилом Джеймсом и столиком, за которым расположились репортеры. Указательный палец его вытянутой руки по-прежнему целился в грудь Тиммонса.
- Я до тебя доберусь! - вопил Хэнкс. - Я до тебя доберусь! Ты еще пожалеешь об этом!
В пультовой режиссер подпрыгивал от восторга, командуя оператором, работавшим на третьей камере.
- Превосходно! Превосходно! Держи его в кадре, даже если он решит выпрыгнуть в окно!
А Сэмми Хэнкс уже упал на колени и барабанил кулаками по полу, раз за разом выкрикивая что-то нечленораздельное, похожее на "гад!". Потом он посмотрел на Тиммонса, и сорок миллионов телезрителей увидели крупным планом его уродливое лицо, с ощерившимися зубами, появляющимся и исчезающим в глубине рта языком, текущей по подбородку слюной. Сэмми Хэнкс полз по полу к Арнольду Тиммонсу, колотя кулаками по полу и исходя криком, а камера неотступно следовала за ним.
Ни один человек не заслуживает такого, подумал Дональд Каббин, даже Сэмми. Он поднялся, подошел к Хэнксу, постоял над ним, высокий, красивый, седоволосый, с выражением безмерного сострадания на лице, лишь наполовину наигранного.
В пультовой режиссер кричал в микрофон:
- Третья камера - Каббина крупным планом. Теперь вторая дает Хэнкса. Снова третья на Каббина. Сэмми, бэби, поплачь немного для нас. Господи, какая прелесть.
Хэнкс все еще полз, выкрикивая все то же слово, когда Каббин наклонился над ним.
- Вставай, Сэмми, и давай уйдем отсюда.
Хэнкс посмотрел на него и в объектив третьей камеры.
- Гад! - сорвалось с его губ, а слезы текли по щекам, смешиваясь на подбородке со слюной.
Каббин помог Хэнксу подняться и повел его прочь.
- Вы думаете, что этим добавите себе голосов, мистер Каббин? - крикнул вслед Нил Джеймс.
Каббин обернулся, пронзил взглядом Джеймса. Многое вложил он в этот взгляд: презрение, ненависть, чуть-чуть обиды. Камера все это зафиксировала, а микрофон разнес по студии зычный баритон Каббина.
- Я думаю не о голосах. Я думаю, что нельзя так относиться к человеку.
Микки Делла смотрел, как на экране монитора Каббин уводил плачущего Хэнкса со съемочной площадки. Он вытащил изо рта окурок, загасил его о ковер, поднялся с кресла, вышел в холл и зашагал к выходу. Микки Делла не переносил плакс.
В номере отеля Койн Кенсингтон отправил в рот ложку картофельного салата, глаза его не отрывались от телевизора.
- Господи, это отвратительно, - пробормотал он с набитым ртом. - Просто отвратительно.
- За это мы и заплатили десять тысяч долларов, - пояснил Пенри.
- Да, я знаю, но как же это отвратительно.
- Этого, однако, недостаточно для переизбрания Каббина.
Старик Кенсингтон коротко глянул на Пенри.
- Во всяком случае, голосов эта передача у него не отнимет.
Каббин вывел плачущего Хэнкса в холл, огляделся.
- Кто им займется? Я же ему не нянька.
- Делла уехал, - ответил Мэджари.
Келли Каббин подошел к отцу.
- Я позабочусь о нем, чиф.
- А может, поручим это кому-нибудь еще?
- Сэмми, я отвезу тебя домой, - Келли повернулся к Муру. - Дай мне ключи, Фред.
- А как же мы доберемся домой? - спросил Дональд Каббин.
- Что-нибудь придумаете, - и Келли увлек Сэмми Хэнкса к выходу.
- Вы поступили благородно, Дон, - воскликнул Оскар Имбер. - Чертовски благородно.
- Голосов вы сегодня не потеряли, - добавил Чарлз Гуэйн.
- Вы думаете, я все сделал правильно, да? - спросил Дональд Каббин.
- Вы были великолепны, Дон. Видели бы вы себя на мониторе. Телевидение - это чудо. Просто чудо.
- Может, мы сможем достать пленку, чтобы иногда просматривать ее?
- Господи, вы превзошли себя, - Тед Лоусон хлопнул Каббина по плечу.
- Хорошо, очень хорошо, - согласился с коллегой Питер Мэджари.
Каббин подмигнул ему.
- Я выказал достаточно сострадания, Пит?
- Сколько надо, а может, и чуть больше.
Вдохновленный не столько неудачей Сэмми Хэнкса, как собственным благородством, Каббин повернулся к Фреду Муру.
- Давай-ка найдем сортир, Фред.
- Конечно, Дон.
В туалете Каббин сначала убедился, что в кабинках никого нет, а потом взял из рук Фреда полпинтовую бутылку. Глотнул бербона, закрыл глаза, вздохнул.
- Вы выглядели потрясающе, Дон. Потрясающе.
Каббин открыл глаза, посмотрел на Мура.
- Фред…
- Да?
- Я хочу попросить тебя об одной услуге.
- Конечно, Дон. О чем же?
- Перестань трахать мою жену.
Глава 26
В день выборов, семнадцатого октября, во вторник, два копа заявились в дом Марвина Хармса в семь утра. Лейтенант Клайд Бауэр, лысый и толстый, и его напарник, тридцативосьмилетний рыжеволосый сержант Теодор Ростковски, которого все звали Кирпич, из бюро детективов чикагской полиции.
Лейтенант Бауэр первым делом сообщил Марвину Хармсу, что он арестован, затем зачитал ему его права и показал два ордера, один на арест, второй - на обыск.
- И что же намереваетесь найти? - полюбопытствовал Хармс.
Бауэр пожал плечами.
- Немного "травки", может, даже героин.
- Так ищите.
- Уже нашли, - улыбнулся Бауэр. - Боюсь, вам придется проехать с нами в участок, мистер Хармс.
- Кто меня подставил?
Бауэр устало улыбнулся. В такую ситуацию он попадал далеко не впервые.
- Одевайтесь, мистер Хармс.
- Могу я позвонить?
Бауэр взглянул на Ростковски. Тот пожал плечами.
- Звоните.
Хармс повернулся к жене, дрожащей в одном халатике и отнюдь не от холода.
- Не волнуйся. Поднимись к детям. Я все улажу.
Она поднялась на второй этаж, а Хармс набрал номер. Не адвоката, так так понимал, что адвокаты тут не помогут. Он звонил Индиго Буну.
Когда заспанный Бун наконец-то взял трубку, Хармс сразу ввел его в курс дела.
- Это Хармс. Ко мне заявились двое копов, чтобы арестовать за хранение наркотиков. Сегодня-то мне никак нельзя в тюрьму.
- Да, сегодня все и должно быть.
- В том-то и дело.
- А без тебя ничего не получится.
- Знаю. Потому и звоню.
- Я рад, что ты позвонил мне. Адвокаты тебе сегодня не помогут.
- Думаете, вы сможете что-нибудь сделать?
- Уже делаю, - и Индиго Бун положил трубку.
Хармс поднялся наверх, оделся, велел жене позвонить адвокату, а всем остальным говорить, что она не знает, где он. Шагая между двух детективов к черному "форду", он повернулся к Бауэру.
- Кому-то этот арест обошелся в кругленькую сумму. Не знаете, в какую именно?
В глазах Бауэра на мгновение мелькнула злость. А потом он снова заулыбался.
- Возможно, вы правы, мистер Хармс, этот арест мог дорогого стоить, но я могу кое-что вам сказать, если вам это интересно.
- Скажите.
- Если и платили, то не деньгами.
Индиго Бун положил трубку, подошел к окну, посмотрел на Мидуэй, на серые здания Чикагского университета. После звонка Марвина Хармса он звонил уже третий раз и понял, что звонить кому-то еще не имеет смысла. Тот, кто организовал этот арест, подготовил его более чем основательно, так что этому мальчику он ничем помочь не мог. До семи вечера сам Господь Бог не вытащил бы его из тюрьмы. А в семь его отпустят и так. После того, как закроются избирательные участки.
В вашингтонском кабинете Уолтера Пенри телефон зазвонил в половине девятого. Уолтер взял трубку после первого звонка. Поздоровался, затем кивнул Питеру Мэджари, сидевшему у его стола. Послушал, потом заговорил сам.
- Я высоко ценю твое содействие, Рон. И скажи боссу, что я ему очень благодарен. И еще, если представится случай, скажи ему, что в следующем месяце я хотел бы угостить его обедом, если ему удастся выкроить время. Еще раз спасибо. Я тебе позвоню.
Пенри положил трубку и улыбнулся.
- Они арестовали Хармса полтора часа тому назад. И продержат его за решеткой до семи вечера.
- Что ж, значит, в Чикаго они не подтасуют результаты выборов. Без Хармса у них ничего не получится.
Пенри кивнул.
- Возможны ли другие неприятности, не предусмотренные нами?
Мэджари покачал головой.
- Нет, по-моему мы учли все, что могли.
Утром семнадцатого октября Дональд Каббин проснулся в номере отеля "Хилтон" в Питтсбурге безо всякого похмелья. Бреясь, он даже поймал себя на том, что посвистывает, чего не случалось с ним давным-давно. В понедельник он только дважды прикладывался к спиртному, в воскресенье - трижды. Даже сломанный палец не беспокоил его. Может, я вообще брошу пить, думал он, втирая в кожу лосьон после бритья. Зачем оно нужно, это спиртное.
Добавили Каббину хорошего настроения и опросы, проведенные среди членов профсоюза после воскресной телепередачи. Его рейтинг существенно возрос. Завязывая галстук, Каббин всмотрелся в зеркало. Увиденное приятно удивило его. "Да, ты этого хочешь, - сказал он себе. - Все еще хочешь почета, уважения, комфорта, ждущих тебя лифтов, всей этой суеты. Более того, тебе нравится, когда люди сидят и ждут, что же ты скажешь, да или нет, потому что именно у тебя есть на это право. И люди эти зачастую умнее тебя и несравненно богаче, но последнее слово остается за тобой, а не за ними. А тебя это или вдохновляет или пугает до смерти, так пугает, что ты ищешь убежища в бутылке. Что ж, - думал Каббин, разглядывая себя в зеркале, - больше мне прятаться незачем".
Ему нравились эти мысли, но еще больше нравились воспоминания о прошлой ночи. Впервые за последние месяцы у него все получилось, так что сегодня он не собирался пить, чтобы повторить пройденное и в ночь грядущую. "В ней вся причина, - думал он, - в выпивке. А у него-то все в порядке. Прошлую ночь он отработал неплохо, во всяком случае, для шестидесятидвухлетнего старикана. Черт, почти что шестидесятитрехлетнего, - поправил он себя. - Пора быть честным, хотя бы наедине с собой".
Из ванной, где одевался, он вышел тихонько, чтобы не разбудить Сэйди. Раньше он даже не подумал бы об этом. Она, однако, уже проснулась, но лежала в кровати, улыбалась.
- Доброе утро, милый.
- Как ты, дорогая?
- Отлично. Просто отлично. Еще две такие ночи, как прошлая, и я не выпущу тебя из кровати.
- Посмотрим, как пройдет следующая, - подмигнул ей Каббин.
- Ты обещаешь, что она будет не хуже?
- Обещаю.
- Тогда поцелуй меня.
Каббин наклонился и поцеловал ее в теплые, мягкие губы.
- Ты должен идти?
- Я должен проголосовать.
- Да, конечно. Я совсем об этом забыла.
- К ленчу вернусь.
- Хорошо, дорогой. До встречи.
- До встречи.
В гостиной Каббина ждали четверо мужчин. Оглядев их, Каббин подумал, что более ему ни к чему держать их при себе. Разве что Келли. Келли - отличный малый. Но не Фред Мур. Фреда завтра здесь не будет. А Имбер и Гуэйн уплывут сами, при любом исходе голосования.
- А теперь, - Каббин хлопнул в ладоши и широко улыбнулся, - поедем голосовать за достойного кандидата.
- Подождите пару минут, Дон, - остановил его Фред Мур. - Я разберусь с лифтом.
От "Хилтона" они поехали на юг, а потом на запад. Каббин сидел на заднем сиденье, между Имбером и Гуэйном. Машину вел Фред Мур. Келли устроился рядом с ним.
- Видите это новое здание? - указал Каббин, когда они проехали несколько кварталов. - Здесь раньше находилась "Школа бизнеса" старика Петтигрю. Он устроил меня на работу в профсоюз. Его руководство часто пользовалось ненормативной лексикой и не желало брать в секретари девушку.
Они миновали еще три или четыре квартала.
- А на месте этой автостоянки был завод Сэмпсона. Летом тридцать восьмого года я провел там сорок один день. Господи, какая же тогда стояла жара. А питались мы лишь запеченными в тесте котлетами да консервированной фасолью, которые нам передавали через окно в корзине. Рабочие проводили сидячую забастовку, и старик послал меня к ним для поддержания духа. Наверное, это были самые ужасные дни в моей жизни. Я помню, что поначалу ночью к нам приходили две девчушки, которые ублажали каждого, у кого находился четвертак. Несколько дней спустя они снизили таксу до пятнадцати центов. Господи, какие же это были уродины.
Каббин несколько минут помолчал.
- Питтсбург меняется. Раньше он был куда более грязный.
- Там, куда мы едем, он и остался грязным.
- То есть за рекой?
- Да.
- Ты, конечно, прав.
Зеленый "олдсмобил" пересек Мононгахелу. Теперь они ехали по серым, мрачным улицам. Когда они остановились на красный сигнал светофора, какая-то женщина, в бесформенном коричневом пальто, с коробкой в руках, заполненной банками пива, всмотрелась в сидящих на заднем сиденье. Внезапная улыбка осветила ее морщинистое лицо. Она помахала Каббину рукой.
- Привет, Дон.
Каббин заулыбался, опустил стекло, перегнулся через Имбера.
- Привет, подруга.
- Сегодня я проголосую за тебя.
- Хорошо, мне дорог каждый голос.
- Все равно ты победишь.
- Надеюсь на это.
Красный свет сменился зеленым, и "олдсмобил" набрал ход.
- Кто это? - спросил Имбер.
Каббин радостно рассмеялся.
- Понятия не имею.
Здание первого отделения располагалось на боковой улочке, напротив квартала двухэтажных домов, первые этажи которых занимали магазины, а на втором жили их владельцы. По зданию, построенному из красного кирпича, чувствовалось, что заказчики хотели обойтись минимальными средствами.
На тротуаре их уже поджидали съемочные группы всех трех телекомпаний. На лестнице, ведущей к дверям, собрались функционеры первого отделения, мимо которых шествовали рядовые члены профсоюза, одни к избирательным урнам, другие - в противоположном направлении, уже выполнив свой долг. Голосование проходило активно, потому что, согласно контракту, каждому члену профсоюза оплачивалось три часа за участие во внутрипрофсоюзных выборах, проходящих каждые два года.
Камеры сопровождали Каббина от автомобиля до лестницы, где он остановился, чтобы пожать руку местным профсоюзным боссам. Покончив с этим, Каббин повернулся, чтобы идти дальше, но тут к нему подскочил старичок лет семидесяти, с бакенбардами и в потрепанном сером пальто. Обнял Каббина, чмокнул его в щеку и срывающимся голосом воскликнул: "Благослови тебя Бог, Дон Каббин, потому что ты - хороший человек".
Каббин не смог сдержать слез, навернувшихся на его глаза. Он смахнул их левой рукой, а правой пожал руку старика.
- Спасибо тебе, приятель. Большое спасибо.
- Сколько это тебе стоило, Чарли? - спросил Гуэйна репортер Эн-би-си.
- Пятьдесят баксов, - ответил Гуэйн.
- Отличный кадр, мы его обязательно используем.
Келли Каббин и Фред Мур дожидались снаружи, пока Каббин проголосует. Оскар Имбер и Чарлз Гуэйн болтали с тележурналистами, которые решили запечатлеть Каббина и после голосования.
- Хочу тебя кое о чем спросить, Келли, - обратился к Каббину-младшему Фред Мур.
- Слушаю.
- Твой отец сердится на меня?
- Понятия не имею. А что?
- Последние пару дней он ведет себя как-то странно.
- В каком смысле?
- Ну, он практически перестал пить.
- Так, может, это и к лучшему?
- Да, наверное, но мне кажется, он сам не свой.
- Я этого не заметил.
- А может, я и ошибаюсь.
Келли широко улыбнулся.
- Вполне возможно, Фред.
В здании первого отделения Каббин без колебания проголосовал за себя и предложенную им кандидатуру секретаря-казначея, пожал руки рядовых членов профсоюза, дал кому-то автограф и направился к выходу. Задержался на верхней ступеньке, чтобы помахать рукой всем трем камерам, и начал неспешно спускаться по лестнице.