Однако она недолго наслаждалась своим величием. Лондонцы глубоко чтили Стефана, а многие бароны считали себя унизительным подчиняться власти женщины, к тому же своим надменным нравом королева нажила себе тьму врагов. Лондонцы взбунтовались и вместе с войском Стефана осадили Матильду в Винчестере, где захватили в плен Роберта. Поскольку он был единокровным братом королевы и лучшим ее полководцем, она без колебаний обменяла его на самого Стефана, обретшего таким образом свободу. Долгая война возобновилась. Как-то в снежную зимнюю пору силы Стефана так плотно обложили Оксфордский замок, где сидела Матильда, что у нее остался лишь один выход: закутаться в белую как снег хламиду и всего с тремя верными рыцарями, тоже закутанными в белое, проскользнуть мимо вражеского дозора, перейти по льду Темзу, прошагать несколько миль по глубоким сугробам и, наконец, вскочить в седло и ускакать прочь. Все это Матильда проделала, но в результате мало чего достигла. Поскольку Роберт умер, не завершив борьбы, она, в конце концов, отретировалась в Нормандию.
Два-три года спустя стяг Матильды поднял ее сын Генрих, молодой Плантагенет, который в свои восемнадцать лет обладал очень большой властью: не только как правитель всей Нормандии, отписанной ему матерью, но и как супруг злодейки Элеоноры, развенчанной жены французского короля Людовика, которой принадлежали огромные территории Франции. Людовик, не слишком этим довольный, помог Эсташу, сыну короля Стефана, вторгнуться в Нормандию. Но Генрих выдворил из своей страны их соединенные силы, после чего отправился в Англию на подмогу своим приверженцам, осажденным королем в Уоллингфорде на Темзе. Здесь две армии, разделенные только рекой, простояли друг против друга два дня, а накануне третьего, когда очередная жестокая битва казалась неотвратимой, граф Арундельский набрался мужества и заявил, что "неразумно долее терзать два королевства в угоду честолюбию двух принцев".
Поскольку многие вельможи, коль уж такое мнение было высказано, охотно с ним согласились, Стефан и молодой Плантагенет, выйдя каждый на свой берег, вступили в переговоры через реку и заключили перемирие. Это так раздосадовало Эсташа, что, кликнув своих сторонников, он всем назло разгромил аббатство Сент-Эдмондс-Бери, где вскоре и умер в помрачении рассудка. Тем временем противники собрались в Винчестере на торжественный совет и согласились на том, что корона пока останется за Стефаном, но после него перейдет к Генриху; что Вильгельм, другой сын короля, унаследует законные владения своего отца; что все государственные земли, раздаренные Стефаном, будут возвращены короне, а замки, построенные с его соизволения, разрушены. Так окончилась эта злополучная война, длившаяся уже пятнадцать лет и в который раз опустошившая Англию. Через год Стефан скончался после смутного девятнадцатилетнего правления.
По меркам своего века король Стефан был гуманным и умеренным человеком, со множеством замечательных достоинств. Самый большой его грех - узурпация трона, которую он, очевидно, оправдывал тем, что Генрих Первый сам был узурпатором (хотя это вовсе не является оправданием). Однако никогда еще многострадальный английский народ не бедствовал, как в те страшные девятнадцать лет.
Борьба двух претендентов, расколовшая знать на два враждующих лагеря, и развитие так называемой феодальной системы (сделавшей крестьян наследственными вассалами, а по сути рабами баронов) привели к тому, что каждый вельможа, засевший в своем укрепленном замке, стал самовластным царьком, помыкающим всеми живущими по соседству людьми. Посему он измывался над ними, как его душеньке было угодно. Ни в одну эпоху не совершалось на земле более чудовищных жестокостей, чем в злосчастной Англии при короле Стефане.
Летописцы с содроганием рассказывают, что в замках тогда обитали не люди, а дьяволы. Селян и селянок они ни за что ни про что гноили в подземельях, жгли огнем и удушали дымом, подвешивали за пальцы рук или за пятки, привязав к голове тяжелый камень, терзали зазубренным железом, морили голодом, давили в тесных ящиках, утыканных изнутри острыми камнями, умерщвляли всевозможными зверскими способами. В Англии не было ни зерна, ни мяса, ни сыра, ни масла, ни вспаханных полей, ни урожаев. Пепел сожженных городов и безотрадные пустыри - вот все, что мог за долгий день увидеть путешественник, молившийся лишь о том, чтобы не повстречаться с разбойниками, которые рыскали повсюду в любой час суток. От зари и до зари не попадалось ему ни одной хижины.
Духовенство тоже иногда страдало от грабежей, и весьма сильно. Однако многие прелаты, имевшие собственные замки, сражались в панцирях и шлемах рядом с баронами и получали свою долю богатой добычи. Папа (или, попросту говоря, епископ Римский) за непокорство короля Стефана наложил на Англию интердикт, то есть запретил там все церковные службы, все венчания, все благовесты и отпевания. Если человеку, зовется он папой или папуасом, дана власть запрещать такие вещи, значит, ему дана власть повергать в отчаяние многих невинных людей. Чтобы подданные короля Стефана не испытывали недостатка в горестях, папа щедро им их добавил - правда, то не была щедрость бедной иерусалимской вдовы, положившей в сокровищницу, против которой сидел наш Спаситель, "две лепты, что составляет кодрант".
Глава XII. Англия во времена Генриха Второго (1154 г. - 1189 г.)
Часть первая
Генрих Плантагенет, не достигнув еще двадцати двух лет, мирно взошел на английский престол, как и было договорено с покойным королем в Винчестере. Через шесть недель после кончины Стефана Генрих и его жена Элеонора были коронованы в этом городе, в который они с большой торжественностью въехали бок о бок верхом на скакунах, встречаемые радостными криками, громом музыки и дождем цветов.
Царствование Генриха Второго началось благополучно. Власть его простиралась широко. По праву наследника и по праву супруга он владел третью всей Франции. Молодой, полный сил, даровитый, решительный король тут же взялся изничтожать некоторые из зол, расплодившихся в печеную эпоху его предшественника. Он объявил недействительными все дарственные на землю, которые обе враждующие стороны раздавали направо-налево во время недавней междоусобицы; выслал из Англии множество буйных наемных вояк; вернул себе все замки, искони принадлежавшие короне; принудил нечестивых баронов разрушить тысячу сто их собственных замков, где люди подвергались чудовищным истязаниям. Но ему пришлось оставить эти полезные труды и ехать во Францию, где против него взбунтовался его брат Готфрид. После того как Генрих замирил брата (недолго потом прожившего), честолюбивое желание еще больше расширить свои владения вовлекло его в войну с королем Франции, с которым он до сей поры был в таких дружественных отношениях, что просватал его малютку дочь, лежавшую тогда в колыбели, за одного из своих сыновей, пятилетнего мальчугана. Однако война эта кончилась ничем, и два короля при посредничестве папы опять стали друзьями.
А надобно вам знать, что духовенство за года лихолетья страшно разложилось. Оно запятнало себя множеством преступлений - убийствами, грабежом, бродяжничеством. Самым же скверным было то, что добропорядочные священники укрывали от правосудия дурных священников, когда те преступали закон. Король, прекрасно понимавший, что Англии не знать мира и покоя, пока в ней творятся подобные вещи, решился ограничить власть духовенства. Ему показалось, что к тому представился благоприятный случай, когда в седьмой год его правления скончался архиепископ Кентерберийский. "Теперь, - сказал себе король, - я назначу архиепископом надежного друга, который поможет мне приструнить непокорных попов и заставить их отвечать за провинности, как отвечают все прочие смертные". Итак, он надумал сделать новым архиепископом своего фаворита, человека столь необычайной судьбы, что я не могу не поведать вам его историю.
Один уважаемый лондонский купец по имени Гилберт Бекет как-то отправился в Святую землю поклониться гробу Господню и не успел оглянуться, как очутился в плену у сарацинского правителя. Правитель этот обходился с ним ласково, словно и не с невольником, а его красавица дочь влюбилась в чужеземца до смерти и объявила ему, что станет христианкой и обвенчается с ним, если они сумеют бежать в христианскую страну. Купец отвечал на ее чувства, но когда дело дошло до побега, он прихватил с собой не сарацинку, а своего слугу Ричарда, плененного вместе с ним, и, добравшись до Англии, благополучно ее позабыл. Но страсть сарацинки оказалась сильнее страсти купца. Под чужой личиной она покинула родительский дом, чтобы последовать за любимым, и после мучительного пути пришла на берег моря. Купец обучил красавицу всего двум английским словам (видно, он объяснялся ей в любви по-сарацински), из которых одно было "Лондон", а другое - его имя "Гилберт". И вот она стала ходить вдоль кораблей, повторяя "Лондон, Лондон!", пока моряки не догадались, что девушке нужен английский корабль, который доставил бы ее в этот город. Ей указали такой корабль, и, отдав капитану свои украшения, она отплыла в чужой край. Так-то! Однажды, когда купец сидел в своей конторе в Лондоне, его слух был поражен невероятным гвалтом, донесшимся с улицы. Почти в то же мгновение в дверь, ведущую из склада, влетел Ричард с выпученными глазами и пресекшимся дыханием и с порога выпалил:
- Хозяин, хозяин, здесь сарацинская госпожа!
Купец подумал, что Ричард рехнулся.
- Нет, хозяин! Ей-богу, сарацинская госпожа ходит по городу и зовет: "Гилберт! Гилберт!"
Схватив хозяина за рукав, Ричард подтащил его к окну, и тот действительно увидел свою сарацинку в ее причудливом иноземном наряде, медленно бредущую по узкой грязной улице с нависающими крышами и водосточными желобами, такую одинокую среди любопытствующей толпы. Услышав жалостный призыв: "Гилберт, Гилберт!", купец вспомнил о ласках, которые дочь правителя дарила бедному пленнику, и, глубоко тронутый ее постоянством, бросился ей навстречу. Узнав возлюбленного, сарацинка громко вскрикнула и без чувств упала ему на руки.
Свадьбу сыграли, не откладывая. Ричард (добрая душа) веселился и плясал в тот день с утра до ночи. А потом они все зажили дружно и счастливо.
У Гилберта и прекрасной сарацинки родился сын - Томас Бекет. Он-то и стал фаворитом короля Генриха Второго.
Томас Бекет занимал пост канцлера, когда королю вздумалось посвятить его в архиепископы. Он был умен, жизнерадостен, образован, отважен, участвовал в нескольких сражениях во Франции, одолел в единоборстве французского рыцаря и в качестве трофея взял себе его коня. Он жил в величественном дворце, воспитывал юного принца Генриха, имел в свите сто сорок рыцарей и купался в золоте. Когда король отправил Томаса Бекета посланником во Францию, французы сбегались поглазеть на него, как на диво. "До чего же ослепителен должен быть король Англии, если это всего лишь его посланник!" - говорили они. И им было чему дивиться! О вступлении Томаса Бекета в город возвещало дивное пение двухсот пятидесяти мальчиков, шедших впереди процессии. За певчими следовали выжлятники с гончими псами на сворах. За выжлятниками ехали восемь фур, каждую из которых тащили пять лошадей, управляемых пятью форейторами. Две фуры были нагружены крепким элем для потчевания народа, четыре - золото-серебряной посудой и роскошными платьями посланника, две - одеждой его бесчисленных слуг. За фурами вышагивали двенадцать скакунов с двенадцатью мартышками на спинах. За скакунами вереницей шествовали воины с щитами, ведя под уздцы прекрасных боевых коней в роскошных сбруях. За воинами гарцевали сокольничии с соколами на закованных в железо запястьях. За сокольничими толпой двигались рыцари, дворяне и священники. А за ними появлялся сам канцлер в обсыпанном брильянтами одеянии, искрящемся на солнце, и все кругом прыгали и визжали от восторга.
Король был этим очень доволен, полагая, что такой блестящий фаворит прибавляет великолепия ему самому, но иногда он подшучивал над щегольством канцлера. Однажды зимой они скакали вместе по улицами Лондона и увидали старика в рубище, дрожавшего от стужи.
- Взгляни на этого беднягу! - сказал король. - Не думаешь ли ты, что дать ему хороший теплый плащ значит совершить богоугодное дело?
- Конечно, думаю, - отвечал Томас Бекет, - и рад служить государю, не забывающему о долге христианина.
- Тогда, - вскричал король, - отдай ему свой плащ! - (А был он пурпуровый с горностаевой опушкой!)
Король попытался сдернуть плащ с канцлера, канцлер попытался его удержать, и оба чуть не повалились с коней в грязь. Наконец канцлер уступил, и король бросил плащ старику-нищему, чем крайне его удивил и страшно развеселил придворных. Придворные всегда хохочут, когда смеется король, но особливо они любят потешиться над фаворитом.
"Если я назначу преданного моей особе канцлера главою церкви, - размышлял Генрих Второй, - он поможет мне эту церковь исправить. Он всегда поддерживал мою власть в противоборстве с властью священства и однажды, помнится, открыто заявил епископам, что духовная рать должна быть так же покорна монарху, как и светская. Во всей Англии один Томас Бекет в состоянии помочь мне в этом моем великом начинании". И король, не слушая тех, кто говорил ему, что канцлер вояка, придворный, мот, жизнелюб - в общем, кто угодно, только не человек, созданный носить сутану, возвел его в сан архиепископа.
Надо прибавить, что Томас Бекет был одержим гордыней и жаждой славы. Он уже достаточно прославился своим бьющим в глаза богатством, золото-серебряными приборами, фурами, скакунами и бесчисленными слугами. Больше ему нечем было выхвалиться, и, прискучив такого рода славой (совершенно ничтожной), канцлер загорелся желанием еще каким-нибудь способом возвеличить свое имя. Смекнув, что прогремит на весь свет, если противопоставит собственную безграничную власть и мощь безграничной власти и мощи короля, он направил всю силу ума на достижение этой цели.
Не исключено также, что Томас Бекет имел против короля тайный зуб. Скажем, король мог как-нибудь уязвить его самолюбие. Это вполне похоже на правду, потому что короли, принцы и прочие великие мира сего обожают дразнить своих фаворитов. Даже маленький случай с пурпуровым плащом должен был задеть надменного вельможу. Никто в Англии не знал лучше самого Томаса Бекета, чего ждет от него король. За всю свою блестящую жизнь он еще никогда не занимал положения, которое позволяло бы ему перечить государю. Теперь же, получив гордый титул главы церкви, Томас Бекет решил, что войдет в историю либо как победитель монарха, либо как побежденный им.
Он разом перевернул весь свой жизненный уклад: распрощался с веселой свитой, стал есть черствый хлеб и пить затхлую воду, натянул на голое тело грязную дерюгу, кишащую вшами (нечистоплотность считалась тогда признаком святости), наловчился бичевать себе спину в наказание за прошлые грехи, переселился в тесную келью, взял за правило каждодневно омывать ноги тринадцати беднякам и принял вид великомученика, насколько это допускала его наружность. Если бы Томас Бекет посадил на коней не двенадцать, а двенадцать сотен мартышек и составил поезд не из восьми, а из восьми тысяч фур, он не поразил бы людей так, как поразил этой великой переменой. Вскоре архиепископ Кентерберийский сделался притчей во языцех, совершенно затмив собою канцлера.
Король был очень на него зол и озлился еще пуще, когда новоявленный владыка, заявив, что земли, изначально принадлежавшие церкви, должны быть ей возвращены, потребовал себе королевский Рочестерский замок вместе с городом Рочестером. Не успокоившись на этом, он постановил, что никто, кроме него самого, не властен назначать священников в приходы, входящие в его архиепископство. Когда же один кентский дворянин пренебрег этим постановлением, Томас Бекет предал его анафеме.
Анафема, подобно интердикту, о котором я рассказал вам в конце предыдущей главы, была мощным оружием церковников. Анафемой они отлучали человека от церкви и ее таинств и проклинали его от макушки до пят во всем, что бы он ни делал: стоял ли, лежал ли, сидел ли, полз ли, шел ли, бежал ли, скакал ли, прыгал ли, зевал ли, кашлял ли, чихал ли, справлял ли какую другую нужду. Эта нехристианская чушь, конечно, мало кого бы трогала, - ведь изгнанному из храма никто не мешал молиться дома, а судить его мог один только Бог, - если бы не страхи и суеверия людей, которые чурались отлученных, превращая их жизнь в ад. Поэтому король сказал новому архиепископу: "Сними с кентского дворянина анафему", и получил ответ: "Ни за что!".
Раздор продолжался. Некий священник из Вустершира совершил чудовищное убийство, ужаснувшее весь английский народ. Король велел судить преступника тем же судом, каким судят обычных душегубов. Архиепископ упрятал злодея в епископскую тюрьму и выдать не согласился. Король собрал в Вестминстерском дворце торжественный совет и потребовал, чтобы отныне все священники, уличенные перед своими епископами в преступлениях против законов страны, не считались более священниками и отдавались в руки правосудия. Архиепископ и на это не согласился. Тогда король гневно вопросил, намерено ли духовенство подчиняться древним установлениям государства? И все прелаты, кроме одного, повторили за Томасом Бекетом: "Только не в ущерб моему ордену". На деле это означало, что они готовы им подчиняться, но только не в ущерб своим интересам. Поняв это, король в великой ярости покинул залу.
Тут прелаты испугались, что зашли слишком далеко. Хотя сам Томас Бекет был невозмутим, как Вестминстерский дворец, его струхнувшая братия настояла, чтобы он отправился к королю в Вудсток и пообещал соблюдать древние установления без всяких оговорок. Король благосклонно принял смирившегося ослушника и предложил собрать в Кларендонском замке, в Солсбери, большой духовный синклит. Но на этом синклите архиепископ вновь произнес слова: "Только не в ущерб моему ордену", и твердо стоял на своем, как ни умоляли его лорды, как ни плакали, пав перед ним ниц, священники, как ни хмурились толпившиеся в дверях королевские стражники. Правда, в тот раз он все-таки уступил. Древние установления (включая то, соблюдения которого тщетно добивался король) были занесены в книгу, подписаны главою духовенства, скреплены его печатью и названы Кларендонским уложением.
Несмотря на это, раздор продолжался. Архиепископ искал встречи с королем. Король не желал с ним встречаться. Архиепископ попытался бежать из Англии, но матросы не спустили на воду ни одной шлюпки, чтобы переправить его на корабль. Тогда он решил возобновить войну с королем и открыто пошел против древних установлений.