- Испечем торт, позовем гостей. Согласен?
Севка был, конечно, согласен. Насчет торта. А насчет гостей…
- Кого звать-то?
- Как - кого? Ребят позови, с которыми играешь. Римму, Гарика, Алю Фалееву.
- Альку? - удивился Севка.
Ну, Римку и Гарика - это понятно. Всё же соседи, играют вместе. Можно сказать, приятели, хотя Римка и язва. А при чем здесь Фалеева?
- Разве вы не товарищи? Вы же полгода за одной партой сидите.
Севка почему-то смутился и пожал плечами. Мало ли кто с кем сидит за одной партой. Конечно, Алька добрая, помогает ему, но это же обычные школьные дела. А нигде, кроме школы, Севка с Алькой никогда не встречались и вместе не играли.
Мама даже слегка расстроилась:
- Ну почему ты такой равнодушный? Аля так к тебе… так хорошо всегда про тебя рассказывает, а ты…
- Алька? Кому рассказывает?
- Маме своей, Раисе Петровне.
- А ты откуда знаешь?
- Мы же вместе с ней работаем. Ты не знал?
"Вот так фокус", - подумал Севка. Ничего такого он не знал. Впрочем, это было не важно. Важно было другое.
- А что мы будем делать? Ну, я и гости…
- Чаю попьете, поиграете…
Севка задумался. Приглашать Альку он почему-то стеснялся. Но не пригласить - тоже нехорошо. Мама, наверно, уже договорилась про это с Раисой Петровной, Алькиной мамой. Да и вообще… Почему бы не позвать? Чем больше гостей, тем веселее…
Утром, на первом уроке, Севка помялся и неловко прошептал:
- Приходи на день рождения ко мне, ладно?
Алька не удивилась. Тихонько спросила:
- Одиннадцатого числа?
- Нет, десятого. Мы так решили, потому что воскресенье и праздник.
- Ага… Я приду…
- Ты знаешь, где я живу?
Алька чуть-чуть смутилась:
- Я найду… Я знаю.
- Кто будет болтать языком, сразу отправится за дверь, - сообщила Гета Ивановна и посмотрела на Севку и Альку.
Вообще-то десятое февраля - грустное число. День смерти Пушкина. Но в сорок шестом году это давнее событие отодвинулось и почти забылось. Потому что был всенародный праздник - выборы в Верховный Совет СССР. Во время войны выборы не устраивались, но теперь вернулась мирная жизнь, значит, всё должно быть как в прежние счастливые времена.
Еще в декабре по всему городу развесили фанерные плакаты в виде громадных календарей. На них ярко алело число "10 февраля", а сверху слова: "Все на выборы!" По домам ходили специальные люди - агитаторы - и рассказывали про тех, кого будут выбирать, про кандидатов в депутаты.
В том районе, где жил Севка, была кандидатом Фомина. Екатерина Андреевна. Учительница из ближней школы-десятилетки. Наверно, очень хорошая учительница, не то что Гетушка. Плохую не сделали бы кандидатом. И лицо ее на портретах было доброе. Вот повезло ребятам в ее классе!
Рано утром Севка и мама пошли на избирательный участок. Было темно и морозно, а всё равно весело. Много людей шло к участку, и где-то играл оркестр. В зале клуба железнодорожников среди знамен и плакатов стояли красные ящики с прорезями - урны. Над урнами висел портрет Сталина. Сталин был в фуражке и маршальских погонах. Он усмехался в усы и смотрел на Севку. Севка знал, что Сталин - это вождь. Самый добрый и самый мудрый. Про него на уроках пения разучивали песни, а на утренниках рассказывали стихи. А Гета недавно поведала об удивительном случае: в одном глухом городке заболел мальчик и врачи ничего не могли сделать, тогда мама этого мальчика послала товарищу Сталину телеграмму. Сталин велел прислать самое лучшее лекарство, и мальчик выздоровел.
Севке очень понравился рассказ. У него даже в горле защекотало, когда он услышал про счастливый конец. Но тут поднялся Владик Сапожков и осторожно спросил: не получится ли так, что все мамы заболевших мальчиков начнут посылать товарищу Сталину телеграммы? Тогда у него времени не останется ни на что другое, только ходи на почту и отправляй лекарства.
Гета Ивановна ужасно рассердилась. Прогнала Владика в коридор и сказала, что целую неделю будет оставлять его в школе "аж до ночи". Но потом, кажется, забыла…
Мама получила у длинного стола бюллетень. Севка раньше думал, что бюллетень - это справка, которую дают взрослым, когда они болеют. Но оказалось, что здесь это бумага, на которой напечатана фамилия кандидата. Чтобы голосовать.
Маленьким голосовать, конечно, не разрешалось, но мама дала Севке свой бюллетень. Севка встал на цыпочки и опустил его в щель. Получилось, что он тоже проголосовал за учительницу Фомину.
Домой Севка возвращался радостный. И вспоминал всё, что недавно было. И длинный стол, за которым тетеньки выдавали бюллетени, и красные урны, и веселых людей, и портрет на стене. У Сталина были пушистые усы и добродушно прищуренные глаза. И в то же время строгие… Чудак-человек этот Владик Сапожков! Разве Сталин сам стал бы бегать на почту? У него тыща важных дел каждый день. И конечно, тыща помощников-адъютантов. Он только глазом мигнет, и сразу кому положено помчатся отправлять посылки… Но вообще-то Владик правильно засомневался: если каждый будет Сталину писать, у того не останется времени, чтобы страной управлять.
Но тут Севку зацепила одна мысль, которая появлялась и раньше, только он с ней ни к кому не приставал (он хотя и всего-навсего второклассник, но кое-что соображает).
- Мама… А ведь Сталин - самый лучший, правда? Ну, самый хороший среди людей, да?
- Конечно, - сказала мама. И посмотрела по сторонам.
- Но ведь хороший - это значит и самый скромный, да?
- Ну… разумеется…
- Ты ведь сама говорила.
- Да. А с чего ты вдруг об этом…
- Ну, если он скромный, почему он разрешает, чтобы его так хвалили: "самый умный", "самый великий", "самый-самый"? Это ведь…
- Сева… - сказала мама деревянным голосом и пошла быстрее. - Надо понимать. Народ его очень любит. Такую любовь трудно сдержать…
- Ну уж трудно! Да он бы только словечко сказал - все сразу бы рты прихлопнули! Его же все слушаются.
- Всеволод! - Мама опять оглянулась и крепко взяла его за руку. - Давай не болтать на улице. Ты говоришь, не думаешь, а люди услышат - мало ли что будет… За длинный язык никого не хвалят.
- А никого близко нет, - понимающе отозвался Севка. - Я же соображаю.
- А раз соображаешь, то давай договоримся: такие вопросы ты пока никому задавать не будешь. И особенно посторонним.
- Ты же не посторонняя…
- И всё равно пока помолчи.
- А "пока" - это сколько?
- Пока не подрастешь.
Так строго сказала мама, что Севка покладисто кивнул:
- Ладно…
- Потому что Сталин хороший и мудрый… - Мама опять оглянулась. - Но дураков и мерзавцев на свете много. Они услышат и скажут, что это я тебя таким разговорам научила. И сообщат куда надо…
- В НКВД?
Мама не стала говорить "помолчи" или "не твое дело".
- Именно, - тихо сказала она.
- Да, там уж разбираться не будут: попал - и крышка… - вздохнул Севка.
- Господи! Ты чьи это слова повторяешь?
Севка повторял слова старой соседки Евдокии Климентьевны. Историю о том, как попал в НКВД и сгинул задолго до войны ее муж, он слышал не раз. А попал за то, что на демонстрации нечаянно уронил в лужу портрет Ворошилова, и по этому портрету прошлись по инерции несколько человек…
Севка так маме и объяснил.
- Всё, - сказала мама. - Ни слова об этом.
И Севка опять кивнул. Хотя еще один вопрос вертелся на языке: "Если Сталин такой умный и добрый, почему он не разгонит дураков и мерзавцев? Он же всё видит и понимает!"
Этот вопрос он задал маме позже, года через три, когда они говорили друг с другом совсем по-взрослому и Севка умел о многих вещах молчать каменно. И мама, зная про это его умение, рассказала ему о многом. О том, что знала, и о том, про что догадывалась… В самом деле, как могли стать иностранными шпионами столько людей с тихой улицы сибирского городка, где жил Севка. А ведь из каждого двора - это все знали - перед войной взяли по мужчине. Не в армию… И зачем героям-маршалам, которые в гражданскую войну лупили беляков, пришла бы в голову мысль делаться агентами гестапо?
В пятьдесят первом году семиклассник Сева Глущенко на уроке истории слушал рассказ учителя о неудачном походе Красной Армии против белополяков, на Варшаву. Иван Герасимович - не старый еще, но с сединой, со скрипучим протезом - сказал, что в неудаче виноват изменник Тухачевский, оторвавший армию от обозов. И тут Севкины глаза и глаза Ивана Герасимовича встретились. На миг. И оба они сразу же развели взгляды, почуяв мгновенную ниточку понимания. Севка увидел, что Иван Герасимович н е в е р и т. А тот понял, что не верит и Севка.
Старый друг отца, отыскавший семью Глущенко в том же пятьдесят первом году, после нескольких рюмок горько и трезво сказал вдруг, вспоминая свою последнюю атаку:
- Да чушь это, что кричали "За Сталина!". Когда подымались, такое кричали… что при Севке и не сказать…
Наверно, этот человек был не прав. Кто-то, наверно, кричал и про Сталина. Может быть, кричал даже и отец Витьки Быховского, большеглазого доверчивого пацана, с которым Севка подружился в шестом классе. Витькиному отцу повезло: из лагеря он был отправлен на фронт, в штрафбат, и чудом остался жив… А в лагерь он попал за любовь к старинным монетам. Выменивая тяжелый екатерининский пятак на полтинник двадцать четвертого года, он легкомысленно сказал: "Медная Катька тянет поболе нынешнего серебра". Через день Витькиного папу взяли за сочувствие самодержавному строю. А следом приписали и вредительство. Он во всем признался. Витька, у которого от Севки не было никаких секретов, шепотом рассказывал, к а к добивались от его отца признаний…
Поэтому Севка понял маму, когда она в начале пятьдесят третьего года не сдержалась, заплакала, услышав об аресте многих врачей: "Господи, что им там теперь придется вынести…" Сумрак снова навис над людьми…
Плакала мама и пятого марта, когда слушала сообщение о смерти того, кто правил страной три-дцать лет.
- Ты что, о н е м? - тихо спросил Севка.
- Вообще… обо всем, - так же тихо сказала мама.
Через много лет, когда Всеволод Сергеевич слышал, что "мы все верили, мы ничего не знали", он сжимал губы и вспоминал маму. И Витькиного отца, и самого Витьку, и учителя Ивана Герасимовича. И себя - мальчишку…
- Бросьте, - говорил он. - Молчали, это верно. Потому что лишнее слово было равно самоубийству. А насчет всеобщей веры…
Кое-кто с ним соглашался. А многие ругали и дразнили: "Какой провидец". Они были убеждены, что вера - это оправдание…
Но так было уже в другой, взрослой жизни, а пока Севка, прогнав тревожные мысли, шагал с мамой на свой именинный праздник.
Когда вернулись домой, мама стала делать именинный торт. Слоеный. Еще накануне она испекла для него сочни - такие твердые хрустящие блины из ржаной муки. Заранее была припасена банка сгущенного молока, и теперь мама принялась готовить из него крем. Севка стоял рядом и слизывал капли, которые падали с ложки на стол.
Мама смазала кремом сочни, сложила их в стопку, сверху положила фанерку и поставила чугунный утюг. На два часа.
Когда торт спрессовался, мама стала обрезать и выравнивать у него края. Севка подхватывал и жевал сладкие обрезки. Это было просто объедение. Сверху торт мама тоже облила кремом и украсила цифрами и буквами из разноцветных леденцов, которые приберегла с Нового года:
9 лет
- Даже жалко разрезать такое чудо, - вздохнул Севка.
- Это тебе жалко, потому что налопался обрезков. А придут гости и вмиг это чудо уничтожат.
Гости собрались к двенадцати часам.
Первой пришла Римка. Она была серьезная и совсем не вредная. Подарила Севке две книжечки "Новые приключения солдата Швейка" - приложение к журналу "Красноармеец". Севка не читал и старых приключений, но кто такой Швейк, знал. Он заглянул в книжки и понял сразу, что в них сплошной хохот. На каждой странице. Замечательный подарок!
За Римкой появился Гарик и принес для Севки черный резиновый мячик. У Севки был свой мячик, но большой, красно-синий. А этим можно играть летом в лунки, в штандер, в лапту, в стенку-стукалку. Ай да Гарик!
И наконец пришла Алька.
Севка услышал ее голос в коридоре и как-то напружинился. Мама торопливо открыла дверь. Алька возникла на пороге - румяная от мороза, но без улыбки. Очень серьезная. Тихо поздоровалась.
- Сева, ну что же ты! Помоги Але раздеться, - сказала мама.
- Чё, она сама не умеет, что ли? - буркнул Севка и зашмыгал носом.
- Я умею, - спокойно сказала Алька. - Я тебя поздравляю. Вот тебе подарок.
Она подала Севке плоский газетный сверток и стала разматывать шарф.
Мама сделала страшные глаза: "Спасибо кто будет говорить?"
- Спасибо, - выдохнул Севка. И разозлился на себя. Что он за балбес? Ведет себя так, будто к нему Гета Ивановна пришла, а не обыкновенная Алька Фалеева! - Ну-ка, давай!..
Он размотал на Альке шарф, вытряхнул ее из пальтишка, уволок одежду на вешалку. Ему стало просто и весело. Он вернулся, сказал Римке и Гарику:
- Это Алька Фалеева, мы на одной парте сидим. Да вы ее знаете, в одной же школе учимся.
Альку знали. И никто не удивился, что она пришла. Севкин день рождения - кого хочет, того и зовет.
- Сейчас будем чай с тортом пить, - распорядился Севка. - Давайте садитесь.
- Так сразу? - удивилась мама. - Ладно, желание именинника - закон.
Гости начали устраиваться за столом, а Севка развернул Алькин подарок.
В свертке была тетрадь. Толстая, в глянцевой зеленовато-голубой обложке. С блестящей бумагой в линейку. Видимо, трофейная. В нее оказался вложен карандаш - темно-красный, с нерусскими буквами. Значит, тоже иностранный. А еще была там лакированная открытка с двумя веселыми обезьянами, которые играли на трубе и бара-бане.
Севка чуть не растаял от радости. Из-за тетрадки. Он сразу понял, для чего она пригодится. Он запишет в нее все свои стихи: и про революцию, и про зиму, и еще несколько маленьких двустиший, которые сочинил в первом классе. Это будет начало. А потом он придумает много новых стихотворений, они займут всю тетрадку. Это будут хорошие стихи, потому что писать плохие в такой тетради просто не получится…
Севка не расстался с тетрадкой даже за столом, когда пили чай. Держал ее на коленях и гладил потихоньку.
Торта досталось каждому по два больших куска, а конфет-подушечек с начинкой мама каждому насыпала полное блюдце. Так что пир получился на славу. Правда, сперва все молчали, но потом Римка стала рассказывать про книжки, которые подарила Севке: как Швейк вредил фрицам, устраивал им всякие каверзы. И все развеселились. Даже мама хохотала.
Но скоро мама сказала, что должна уйти. В два часа на избирательном участке концерт самодеятельности, она там должна петь.
- А ты, Сева, будь хозяином, не давай гостям скучать… Но и не переверните комнату вверх дном, ладно?
- Ладно. Я кукольный театр про Айболита буду показывать.
"Приключение Айболита" все посмотрели с удовольствием. Даже Гарик, хотя видел спектакль второй раз. Севка расхрабрился: рычал, как настоящий Бармалей, верещал, как обезьяна Чичи, блеял, как Тянитолкай. Даже охрип слегка…
Потом стали играть в "собачку": перекидывали друг другу мячик, а кто-то один ловил. Играли, пока мячик не брякнулся о раму. Хорошо, что не в стекло. Тогда пошли в коридор и устроили игру в пряталки.
Однако скоро игра кончилась, потому что на Севку, который спрятался за комодом Романевских, упал со стены велосипед дяди Шуры. На звон и грохот выскочили Евдокия Климентьевна и ее внук Володя. Севка, потирая спину, сказал про свой день рождения. Володя и Евдокия Климентьевна не стали ругаться. Поздравили Севку и помогли водрузить велосипед на место. Но когда они ушли, возникла в коридоре тетушка дяди Шуры Елена Сидоровна и стала кричать: почему хулиганят? Она была глухая, и объясняться с ней не имело смысла. Севка и гости вернулись в комнату.
Посмотрели по очереди калейдоскоп, который утром подарила Севке мама. Потом Гарик сбегал домой и приволок свои железные коробки. Из них составили поезд. Началась игра в партизан. Правда, Римка играть не стала: что она, маленькая? Больно надо ползать по полу, вскакивать и орать "ура!". Она ушла читать какую-то книжку про любовь. А Севка, Алька и Гарик стали готовиться к взрыву фашистского эшелона.
Гарику пришлось сделаться немецким машини-стом. Но он сказал, что станет машинистом не по правде, а "как будто", пока надо толкать поезд. А после взрыва он тоже станет партизаном, чтобы напасть на немцев, которые повыскакивают из горящих вагонов.
Эшелон с железным скрежетом выполз из-под стола и стал двигаться к мосту, сделанному из стиральной доски и учебников.
- Пора, - шепотом сказал Севка и прижался животом к половицам. - Лишь бы часовые не заметили.
- Если тебя заметят, я отвлеку огонь на себя, - очень серьезно пообещала Алька.
Севка посмотрел на Альку через плечо. Она была не очень похожа на партизана. Даже меньше, чем раньше, похожа, потому что не в обычном своем лыжном костюме, а в синем платьице с белым воротничком. Но лицо у нее было решительное. Севка благодарно кивнул.
Потом он пополз к железнодорожному мосту, вы-ждал момент и трахнул кулаками по концу дощечки, под которую был подложен кубик.
Дощечка другим концом вздыбила стиральную доску. Вагоны взлетели в воздух.
Дзынь! Трах! Ба-бам!
- Ура! Огонь!!
- Tax! Tax! Tax!
- Ды-ды-ды-ды…
Больше всех старался Гарик. Он мстил судьбе за свою недавнюю роль немецкого машиниста. Теперь он был партизан и палил из воображаемого пулемета так, будто лента с патронами была длиной в километр…
В разгар стрельбы пришла веселая мама. И ничуть не рассердилась, увидев подорванный поезд и всю картину боя. Дождалась, когда с противником будет покончено, и усадила снова всех пить чай. С остатками торта.
Алька и Гарик ушли, когда за окнами начал синеть вечер. А когда совсем стемнело, пришли взрослые гости: Алькина мама, тетя Аня Романевская с патефоном и Иван Константинович.
Иван Константинович подарил Севке суконную пилотку и новенькую, пахнущую кожей офицерскую сумку. С разными клапанами и гнездами для карандашей, с целлулоидным планшетом для карты. Севка обнял сумку и обалдел от счастья.
- Мне ее только что в училище выдали, - объяснил Иван Константинович. - А я решил, что дослужу со старой, я к ней привык.
- А вам не попадет? - опасливо поинтересовался Севка. - Сумка-то казенная.
Иван Константинович засмеялся:
- Как-нибудь выкручусь. Всё равно мне скоро уезжать. Насовсем.
Сразу всё сделалось другим. Не праздничным.
- Насовсем? - прошептал Севка.
- Да, к своим, Севушка. В Пензу.
- Демобилизовали? - упавшим голосом спросил Севка.
- Нет, пока переводят туда на службу. Но, думаю, скоро совсем уволят.
Ну и хорошо. Чего расстраиваться? Иван Константинович поедет к жене и дочке, он так давно этого ждал. Радоваться надо… Севка вздохнул. Не получалось радоваться.
Взрослые сели за стол. Поставили закуски. Усадили и Севку - все-таки именно он сегодня главный. Но у Севки уже не было именинного настроения. Видимо, он слишком долго и бурно веселился сегодня. Завод праздничной пружины кончился. А тут еще Иван Константинович со своей новостью про отъезд…